Фредерик Бегбедер - Лучшие книги XX века. Последняя опись перед распродажей Страница 4

Все великие романы – предтечи; еще Колетт говорила, что «все написанное в конце концов становится реальным». Алчная, эгоистичная Америка, описанная Фицджеральдом, с тех пор стала только хуже, поскольку добилась господства над всей нашей планетой. Ее мечты о величии вылились в мрачное похмелье. Мир – это party, веселая пирушка, которая хорошо начинается и плохо кончается – точь-в-точь как жизнь («процесс разрушения»). Лучше всего вообще не просыпаться. Фицджеральд мыслит как убежденный протестант, если не пуританин: он убежден, что за счастье нужно платить, что грех всегда наказуем. Он описал несчастных богачей в Нью-Йорке после того, как сам пожил бедным и счастливым в Париже. Единственный способ критиковать богатых – это жить по их образу и подобию, то есть пьянствовать не по средствам и кончить нищим алкоголиком.

Теперь наконец понятно, отчего Скотт так любил буянить в «Ритце», напившись вусмерть, или загонять машину в пруды: испоганить свой смокинг было для него политическим актом, его собственной манерой осудить тот мир, к которому он так страстно хотел принадлежать. Фицджеральда можно считать первым бобо (богемным буржуа), хотя сам он элегантно именовал свою левизну «потерянным поколением»: «Давно пора понять, что все в этом мире безнадежно, и, однако, не терять решимости изменить его» (см. «Крах»[24]); «Все боги – мертвы, все войны – проиграны, все надежды на человечность – обмануты» («This Side of Paradise»[25]). Остается лишь его рассказ о нью-йоркских аристократах, такой блестящий, что они были ослеплены им, а потом угасли – угасли, как динозавры.

Мне не нравятся люди, которым не нравится Фицджеральд. Они убеждены, что истинный бунтарь непременно должен ходить в лохмотьях. Это грубая ошибка: если я поливаю голову шампанским, а затем картинными пинками опрокидываю свое кресло, то лишь для того, чтобы вскричать заодно со Скоттом-Геварой: «Biba la Revolucion!»[26]

№45. Жорж Бернанос «ПОД СОЛНЦЕМ САТАНЫ» (1926)

Под номером 45 у нас стоит Жорж Бернанос (1888—1948) и его «Под солнцем Сатаны», но не «Под самым солнцем» – последнее название принадлежит песне Генсбура; будьте, пожалуйста, внимательнее!

Должен честно признаться, что до начала этой моей хроники я никогда не читал Бернаноса. Обычно литературные обозреватели делают вид, будто знают все на свете; даже под пыткой они будут твердить, что плоть грустна и что они прочли все книги на свете. Но тут я купил себе «Под солнцем Сатаны» в издательстве «Плон» и вопреки своим предубеждениям (Бернанос – известный-католический-памфлетист-тары-бары-растабары-господи-спаси!) был потрясен этой колдовской, абсолютно фантастической книгой, исполненной горькой и возвышенной жестокости. «Экзорцист»[27] просто отдыхает!

Нужно сказать, что Бернанос написал свой первый роман задолго до смерти Бога: в 1926 году в Него верили так же, как в Дьявола, и еще боялись ада; сегодня в аду живут, а стало быть, к нему привыкли. Итак, Бернанос одним из первых понял, что XX век – это время, когда Богу суждено умереть, а Сатане – извергнуть адский огонь. Трудно даже представить себе, каким триумфальным успехом увенчалась эта книга сразу после выхода. Бернанос, работавший страховым агентом, совсем как Кафка (только в Бар-ле-Дюке, что не так шикарно, как Прага), мгновенно сделался звездой в национальном масштабе.

Судите сами: он рассказывает историю Мушетты, молоденькой провинциалочки из Па-де-Кале, забеременевшей от некоего маркиза. Поскольку маркиз не желает признавать ребенка, она убивает своего соблазнителя, затем лишается ребенка. Уж не одержима ли она дьяволом? Появляется деревенский кюре, аббат Дониссан; он встречает Сатану (переодетого вполне симпатичным конским барышником, ибо в те времена Дьявол еще не принял облик Мерилина Мэнсона) и предлагает ему свою собственную душу в обмен на спасение от вечного проклятия души Мушетты (я, конечно, упрощаю, да простит меня святой Бернанос!). И все это воплощено в стиле одновременно и насыщенном, и одухотворенном, в полном смысле этих слов. В стиле… сверхъестественном, как называет его Поль Клодель[28] (другой исступленный мистик) в письме, адресованном автору: «Самое прекрасное – это мощное ощущение сверхъестественного, не в смысле внеестественного, но естественного в выдающейся степени». Я ожидал занудного чтива про сутаны, а нашел мистическое сказание, поистине фаустовский экстаз, захватывающую религиозную легенду; сценарий по такому сюжету нужно было доверить не Морису Пьяла, а Мартину Скорсезе!

И потом, как не восхититься первой фразой этого романа: «Вот он, тот вечерний миг, который так любил Поль-Жан Туле[29], вот он, горизонт, что меркнет, пронизанный струящимся безмолвием…» Не правда ли, это в высшей степени современно и смиренно – начать книгу с цитирования собрата по перу?! Вы можете представить себе Пруста, начинающего свои «Поиски»[30] фразой «Я долгое время ложился в постель засветло, чтобы почитать Сент-Бёва»? (Правда, требовать от него такого подвига – это уж слишком!)

Прочтите этот сатанинский и мрачный роман; даже если временами он кажется чересчур напыщенным, он увлечет вас не меньше, чем Стивен Кинг, только написанный в стиле какого-нибудь Гюисманса[31], одуревшего от ЛСД, или, как весьма тонко заметил Рено Матиньон, в стиле «симуляции безумия». Бернанос был переполнен энтузиазмом подозрительности, энергией сомнения: в начале жизни он был роялистом, затем антифранкистом, затем участником Сопротивления, а после войны стал антиголлистом. Трижды он отвергал присуждаемый ему орден Почетного легиона. Ну как же не восторгаться этим автором, скорее НРБ, чем НРФ![32] Он хотел спасти не только свою душу, но и души остальных: если уж страдать, то страдать по-крупному. «Ибо твоя боль бесплодна, Сатана!» Мне кажется, возглас этот достаточно ясно отражает тоскливый настрой обитателей нашей планеты, приунывших с тех пор, как им объяснили, что Бог умер, а вместе с ним и Ницше: им уже надоела бесплодная боль.

Мне, конечно, стыдно говорить о Сатане так коротко: вдруг он возьмет да испепелит меня прямо посреди этой книжки, в тот миг, когда я только-только соберусь заорать: «А твоя мать – сосалка в аду, ха-ха-ха!» Или отвернет мне башку напрочь…

№44. Артур Конан Дойл «СОБАКА БАСКЕРВИЛЕЙ» (1902)

Неужели под номером 44 в нашем топ-списке оказалась «Собака Баскервилей» сэра Артура Конан Дойла (1859—1930)? «Ну разумеется, это же элементарно, Ватсон!»

«Собака Баскервилей» – самый знаменитый роман в серии, посвященной расследованиям Шерлока Холмса, о которых поведал нам страдающий явным комплексом смирения доктор Ватсон. Тот самый доктор Ватсон, о котором невольно думаешь: не связывают ли его со знаменитым сыщиком отношения с оттенком гомосексуальности и мазохизма? Иначе с чего бы ему покорно терпеть бесчисленные упреки в тупости от упертого кокаиниста, носящего, вот уже больше ста лет, дурацкую твидовую кепку? На самом же деле доктор Ватсон всего лишь alter ego автора, ведь Артур Конан Доил и сам был врачом. Этот комический дуэт останется в истории точно так же, как Дон Жуан и Сганарель, Дон Кихот и Санчо Панса, Владимир и Эстрагон[33], Жак Ширак и Лионель Жоспен.

Самый леденящий момент в «Собаке Баскервилей» – это атмосфера книги, туманная Англия графства Девоншир, мрачный готический замок, болотистые равнины, пес-призрак с его жутким воем: «У-у-у-у, у-у-у-у…» Бр-р-р, при одном воспоминании об этом мурашки бегут по коже. Чувствуешь себя где-то между детективным и фантастическим романом. «Запах разложения и гнили витал в воздухе; удушливые миазмы болотных газов обволакивали наши лица; один неверный шаг, и мы проваливались в трясину до пояса».

Чарлз Баскервиль только что скончался, а его племянник Генри получает письма с угрозами убийства. В конечном счете Шерлок Холмс разоблачит коварного кузена, польстившегося на наследство, который терроризирует родичей с помощью огромного пса, спрятанного среди болот. Эта страшная тварь будет почище Зверя из Жеводана[34] – воплощения всех оборотней на свете. Баскервильский пес никак не сочетается с образом Гигантского волка, это скорее некто вроде Джека-Потрошителя в собачьей шкуре. Сразу вспоминаются прочие легендарные существа – лохнесское чудовище, гималайский снежный человек йети, Джонах Лому из «All Blacks»[35]…

После Эдгара Аллана По Конан Дойл может считаться отцом № 2 современного детективного романа: Шерлок Холмс – достойный потомок Огюста Дюпена из «Убийства на улице Морг», обогативший этот жанр не только научным подходом к толкованию улик (можно смело сказать, что Эркюль Пуаро и инспектор Коломбо всем обязаны именно ему), но, главное, совершенно новым аспектом – саспенсом. В противоположность Агате Кристи, которая всегда подбрасывает читателю свои загадки сразу после убийства, Конан Дойл не ограничивается игрой в логические выкладки в духе «Cluedo»[36]: он умеет еще и нагнетать страх и запугивать нас не хуже Альфреда Хичкока. Из этого следует, что Томас Харрис или Патрисия Корнуэлл[37] должны были бы отчислять приличные суммы из своих гонораров музею Шерлока Холмса (221-Б, Бейкер-стрит, Лондон).