Олег Лекманов - Сергей Есенин. Биография Страница 5

Времени, чтобы адаптироваться в Москве, Есенину понадобилось совсем немного. В августе 1912 года Сергей еще слегка растерянно признавался Панфилову: “Я тоже не читаю, не пишу пока, но думаю”[64]. Однако уже меньше чем через месяц он делился с другом замыслом новой стихотворной драмы: “Хочу писать “Пророка”, в котором буду клеймить позором слепую, увязшую в пороках толпу”[65].

Стремление юного поэта непременно встать в позу пророка показывает, что “надсоновщина” по-прежнему казалась Есенину эстетически привлекательной. В письме к Панфилову, отправленном в феврале или марте 1913 года, стесненный в средствах Есенин все же радостно сообщает другу о своем свежем приобретении: “Я купил Надсона за 2 р. 25 к., как у Хитрова, только краска коричневая”[66]. А написанное примерно тогда же есенинское стихотворение “У могилы” представляет собой очередную вариацию на надсоновские темы, и даже его заглавие скорее всего восходит к заглавию стихотворения Надсона “Над свежей могилой” (1879). Симптоматично, что спустя многие годы, рассказывая И. Розанову о своем стремлении к поэтической самостоятельности, Есенин, по всей вероятности непроизвольно, воспользовался знаменитой формулой Надсона – “муки слова”: “С детства, – сообщал Есенин, – болел я “мукой слова”. Хотелось высказать свое и по-своему”[67].

В ноябре 1912 года Есенин писал Панфилову: “Гриша, в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового… Христос для меня совершенство. Но я не так верую в него, как другие. Те веруют из страха: что будет после смерти. А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как в образец в последовании любви к ближнему”[68].

Эти не слишком оригинальные, подсказанные все той же “надсоновщиной” горделивые рассуждения представляют собой тем не менее первое дошедшее до нас свидетельство Есенина о своих религиозных переживаниях, сомнениях и раздумьях. Чувствуется в процитированном фрагменте и воздействие примитивно понятого учения позднего Льва Толстого, которым, судя по письму Есенина к Марии Бальзамовой от 9 февраля 1913 года, он на короткое время увлекся. В этом есенинском письме мимоходом упоминается его мимолетный приятель Исай Павлов, “по убеждениям сходный с нами (с Панфиловым и мною), последователь и ярый поклонник Толстого”[69].

Спас-Клепиковская второклассная учительская школа в 1910-1920-е годы

Рисунок А. Е. Хитрова (с дарственной надписью Ю. Л. Прокушеву). 1960-е

Об отношении к религии в позднейших автобиографиях Есенина, как правило, сообщаются весьма противоречивые сведения, зависящие от того, кем он хочет предстать перед читателем в данную минуту: закоренелым безбожником и смутьяном или же благостным тихоней, напитавшимся верой от самой Земли и от своих патриархальных родственников. В первом случае Есенин отрезает: “В бога верил мало. В церковь ходить не любил”[70]. Или разыгрывает простодушного собеседника: “С боженькой я давно не в ладах. Дед считал меня безбожником, крестился, когда меня видел. Как-то из озорства я отрезал кусочек деревянной иконы, чтобы разжечь самовар, – какой скандал был! Вся семья меня чуть не прокляла”[71].

Во втором случае приводятся сомнительные сведения о дедушке-старообрядце и о детских странствиях с бабушкой по всем русским монастырям. “Есенин недаром вырос в раскольничьей семье, недаром с детства копировал образа новгородского письма (! – О. Л., М. С.), недаром слушал от своего деда-раскольника библейские легенды и каноны святых отцов, – со слов самого поэта делился с читателями в 1918 году доверчивый В. Львов-Рогачевский. – <…> Он учился в большом торговом селе Спас, где был древний храм Спаса, и ему казалось, что там, около родного Спаса, и родился маленький Исус”[72].

Скорее всего, в молодом Есенине, как и во многих подростках его возраста и темперамента, органично уживались тяга к вере и восхищение красотой церковной службы со скукой от долгой протяженности этой службы и с мальчишеским озорством. Е. Хитров, есенинский учитель, пишет, что “церковные службы и пение” будущий поэт “любил, хотя сам пел плохо” [73]. А. Чернов, есенинский соученик, вспоминал: “Нам вменялось в обязанность читать шестипсалмие в церкви во время всенощной по очереди. Сергей Есенин обычно сам не читал, а нанимал за две копейки своего товарища Тиранова”[74]. И. Розанову в 1920-х годах поэт рассказывал, сознательно или по привычке пережимая то в ту, то в другую сторону: “В детстве были у меня очень резкие переходы: то полоса молитвенная, то необычайного озорства, вплоть до желания кощунствовать и богохульничать”[75].

Возвращаясь к московскому периоду жизни Есенина, процитируем еще одно его письмо к Панфилову, относящееся к марту-апрелю 1913 года: “Гений для меня – человек слова и дела, как Христос. Все остальные, кроме Будды, представляют не что иное, как блудники, попавшие в пучину разврата. Разумеется, я имею симпатию к таковым людям, как, например, Белинский, Надсон, Гаршин и Златовратский и др. Но как Пушкин, Лермонтов, Кольцов, Некрасов – я не признаю. Тебе, конечно, известны цинизм А. П<ушкина>, грубость и невежество М. Л<ермонтова>, ложь и хитрость А. К<ольцова>, лицемерие, азарт и карты и притеснение дворовых Н. Н<екрасова>, Гоголь – это настоящий апостол невежества, как и назвал его Б<елинский> в своем знаменитом письме <…> Когда-то ты мне писал о Бодлере и Кропоткине, этих подлецах, о которых мы с тобой поговорим после”[76].

В следующем из дошедших до нас писем Есенина к Панфилову (от 23 апреля 1913 года) молодой человек высказался еще радикальнее: “Я человек, познавший Истину, я не хочу более носить клички христианина и крестьянина, к чему я буду унижать свое достоинство”[77].

Легко усмотреть в приведенных отрывках неприятие модернизма (Бодлер, провозвестник декадентства, – “подлец”!), отказ от собственных крестьянских корней и, наконец, от христианства. Но, вероятно, правильнее будет понять эти агрессивные строки как обычное для юности усвоение через отрицание. Ведь именно в 1913 году три главные “козырные карты” биографического мифа раннего Есенина – модернизм, крестьянское происхождение, христианство – впервые одновременно оказались у него на руках.

Анна Изряднова. 1910-е

Мы уже затрагивали тему есенинского отношения к христианству. О его приобщении к кругу поэтов из народа поговорим чуть позже. Теперь же самое время сказать несколько слов об истоках интереса поэта к модернизму.

Кто и когда всерьез приохотил его к чтению символистов и последователей символизма? Этот вопрос остается и, по-видимому, навсегда останется открытым. Сам поэт в одной из автобиографий своим просветителем назвал некоего Клеменова: “Он ознакомил меня с новой литературой и объяснил, почему нужно кое в чем бояться классиков”[78]. Ничего о загадочном Клеменове, кроме того, что он единственный раз и мимоходом упоминается в есенинском письме к Панфилову, мы толком не знаем[79]. Зато доподлинно известно, что основополагающую для крестьянского извода русского модернизма книгу стихов Николая Клюева “Сосен перезвон” Есенин в 1913 году получил в подарок от своей возлюбленной – Анны Романовны Изрядновой. Книга эта надписана: “На память дорогому Сереже от А.”[80]. “В ней химическим фиолетовым карандашом крестиком отмечены четыре стихотворения: “В златотканые дни сентября…”, “На песню, на сказку рассудок молчит…”, “Под вечер”, “Я надену черную рубаху…””[81]. Известно также, что Есенин, приходя в гости к Изрядновой, вел с ней и с ее родственниками продолжительные разговоры “о Блоке, Бальмонте и других современных поэтах”[82].

Сергей Есенин (второй слева в верхнем ряду) среди работников типографии Товарищества И. Д. Сытина. На переднем плане (сидит) Анна Изряднова Москва. 1914

Есенинское знакомство с Анной Изрядновой состоялось в марте 1913 года. После того как закрылось издательство “Культура”, юноша устроился в типографию Товарищества И. Д. Сытина, сначала в экспедицию, потом подчитчиком. Изряднова в это время работала у Сытина корректором. “…По внешнему виду на деревенского парня <он> похож не был, – вспоминала Анна Романовна свое первое впечатление от Есенина. – На нем был коричневый костюм, высокий накрахмаленный воротник и зеленый галстук. С золотыми кудрями он был кукольно красив”[83]. А вот куда менее романтический словесный портрет самой Изрядновой, извлеченный из полицейского отчета: “Лет 20, среднего роста, телосложения обыкновенного, темная шатенка, лицо круглое, брови темные, нос короткий, слегка вздернутый”[84]. В первой половине 1914 года Есенин вступил с Изрядновой в гражданский брак. 21 декабря этого же года у них родился сын Юрий.