Ашиль Люшер - Французское общество времен Филиппа-Августа Страница 5

Ему не дали совершиться. Едва Церковь и знать заметили опасность и уразумели, что собратья нападают на установленный общественный строй, как сделали крутой поворот — началась резкая реакция. Набожные собратья, ставшие под знамя Богородицы, собратья, в честь которых Бог творил чудеса, внезапно становятся в монастырских хрониках возмутителями спокойствия, бунтовщиками, еретиками, чьи открытые выступления следовало немедленно подавлять. В 1183 г. хронист Робер, монах монастыря святой Марии в Осере, с восторгом излагал подвиги «капюшонов». А в 1184 г. он же называет их фанатиками, secta capuciatorum, и прибавляет: «Поскольку они дерзко отказались повиноваться вельможам, последние объединились, чтобы их подавить». Для анонимного хрониста из Лана их действия проистекали из бешеной ярости, insana rabies capuciatorum: «Сеньоры вокруг дрожали: теперь они осмеливались взимать со своих людей лишь законные повинности — никаких вымогательств, никаких незаконных поборов; им пришлось довольствоваться тем, что причиталось. Этот глупый и непокорный люд окончательно впал в слабоумие. Он осмеливался указывать графам, виконтам и князьям обходиться с большей мягкостью со своими подданными, под страхом испытать на себе его негодование». Каким интересным для истории оказался бы этот манифест братьев Мира! Церковь не позволила ему сохраниться.

Историограф епископов Осерских еще ярче выражает подобные воззрения. Он называет собратьев «мерзкими отщепенцами», а их начинание «ужасным и опасным своеволием».

Именно в Галлии произошло повальное увлечение, толкнувшее народ к мятежу, восстанию против властей. Доброе вначале, их дело стало делом Сатаны, обрядившегося в светлого ангела. Лига принесших присягу в Ле-Пюи — лишь дьявольское дело. Не стало больше ни страха, ни уважения к господам. Все старались завоевать свободу, говоря, что они ее унаследовали от первых людей, Адама и Евы, с самого дня творения. Как будто они не знают, что серваж стал карой за грехи! В результате не стало больше различия между великими и малыми, и возникла гибельная путаница, ведущая к разрушению установлений, кои довлели над нами по Божией воле и посредством земной власти.

Но вот что более серьезно: осерский монах приписывает «капюшонам» ответственность за ослабление веры и распространение ереси. И впрямь, разве не были они носителями ее — ереси социальной и политической?

Это ужасное бедствие начало распространяться в большей части французских провинций, но особенно в Берри, Осере и Бургундии. В этих краях дошли до такой степени безрассудства, что готовы были завоевать себе требуемые права и свободы мечом.

Подавление не заставило себя ждать, хотя детали его нам известны только по событиям в диоцезе Осер. Там незадолго До того назначили епископом воинственного Гуго де Нуайе (1183-1206 гг.), грозу еретиков и решительного противника любой власти, соперничающей с его собственной. Именно на его территории и даже в его собственном домене изобиловали «белые капюшоны».

Со множеством солдат он прибыл в епископский город Жи, зараженный этой чумой, схватил всех обнаруженных там «капюшонов», наложил на них денежные штрафы и отобрал их капюшоны. Затем, чтобы предать широкой огласке грехи сих дерзких и дабы неповадно было сервам восставать против сеньоров, он приказал выставлять их под открытым небом в течение целого года с обнаженной головой, в жару, в холод и во всякую пору ненастья. И все видели, как эти несчастные с непокрытой головой посреди полей жарились летом на солнце, а зимой дрожали от холода. Они провели бы так весь год, если бы дядя епископа, Ги, архиепископ Сансский, не сжалился и не добился для них сокращения срока наказания. Таким путем епископ избавил свои владения от этой фанатичной секты. Так же поступили и в прочих диоцезах, и, по Божьей милости, она исчезла полностью.

Такова была странная история народного движения, закончившегося объявлением врагами социального порядка тех, кто хотел его спасти. «Капюшоны» были сломлены тем, что Церковь и знать посчитали их разбойниками. Похоже, власти под конец напустили на них наемников, уничтожить которых сами клялись. Спасшиеся от братьев Мира банды снова стали править в сельской местности. Один из наиболее свирепых наемников, гасконец Лувар, в 1184 г. пообещал отомстить за убийство своих. «Он захватил войско „капюшонов“, — говорит ланский хронист, — в местности под названием Порт-де-Перт и полностью уничтожил его, да так, что впоследствии те не смели больше показываться». Позднее он взял приступом город и аббатство Орийяк и захватил замок Пейра в Лимузене. В это время Меркадье грабил Комбор, Помпадур, Сен-Парду, избивал жителей предместья Эксиде и делил добычу от своих набегов со знатью края. Он будет продолжать свои подвиги в течение шестнадцати лет.

Огромное усилие народа, сплотившее сознательных людей всех сословий, обернулось против него самого. Снова расцвел разбой, наемники опять стали хозяевами деревень, и значительная часть Франции вновь погрузилась в ужас и отчаяние, ставшие ее обыкновенным состоянием.

В этой атмосфере зла и страха проявлялась наиболее характерная черта средних веков — вера в чудеса и предзнаменования, в частое вмешательство сверхъестественных сил. В основе индивидуального мышления средневекового человека лежит суеверие в тысяче форм, и это общая черта социального сознания всех общественных слоев. В этом отношении средневековье стало прямым продолжением античного мира, и христианин времен Филиппа Августа весьма походит на прежнего язычника. Пронизанный верой в сверхъестественное, преследуемый детскими страхами и видениями, слабый духом, он был уверен, что все является предзнаменованием, предостережением или наказанием свыше, хорошим или дурным знаком небесной воли. Природные бедствия для него — лишь удары, наносимые всемогущим Богом и его святыми, которым следует покориться или отвести несчастья молитвой. В этом и состоит высшее призвание Церкви, причина ее влияния. Молитвы ее клириков и монахов составляют наиглавнейшую из общественных служб, службу, не допускающую ни приостановки, ни бездействия, ибо она защищает весь народ.

Все суеверные обычаи античности были перенесены в феодальный мир. Тщетно Церковь пыталась сражаться с этими пережитками язычества. Суеверие, более сильное, чем религия, приспосабливалось к христианским идеям. Даже сама Церковь не в состоянии была защититься от этого, ибо монахи, писавшие историю, разделяли предрассудки и страхи своих современников. Приор Вижуа в Лимузене утверждал, что можно было предвидеть несчастья, которые свалились на его край в 1183 г.: в лесу Помпадура в день праздника св. Остреклиниана (Austreclinien) не переставая завывали волки. Особенно верили в предзнаменования французы Юга. В разгар Альбигойских войн граф Тулузский Раймон VI отказался выполнять соглашение, потому что увидел, как слева от него летит ворон, называемый крестьянами птицей св. Мартина. Предводитель наемников был совершенно счастлив, заметив белого чеглока, летевшего слева направо, стремясь изо всех сил ввысь: «Сир, — говорит он нанявшему его барону, — во имя святого Иоанна! Что бы ни случилось, мы выйдем победителями».

В 1211 г. дворянин Роже де Комменж прибыл принести вассальную присягу — оммаж — де Монфору. В момент начала церемонии граф чихает. Роже, весьма встревоженный, тут же отводит в сторону людей из своей свиты и объявляет им, что не принесет оммажа, потому что граф чихнул только один раз, а значит, все, что произойдет в этот день, обернется дурно. Однако в конце концов по настоянию своего окружения и из страха, как бы Симон де Монфор не обвинил его в еретическом суеверии, Роже покорился. «Все гасконцы очень глупы», — заключает хронист Петр из Во-де-Серне. Но был ли сам этот северный монах, рассказ которого изобилует чудесами, менее легковерным, чем гасконцы?

Верили также в порчу и ведьм. Собор в Париже под председательством епископа Эда де Сюлли недвусмысленно рекомендовал приходским священникам держать под замком красильные принадлежности, дабы не допустить наведения порчи. В порядке вещей узнавать будущее путем гадания (еще одно наследие античности). Открывают книгу (Евангелие, Псалтырь, Библию) и из первых строк извлекают предсказание. Отправляющиеся на войну или в крестовый поход не обходятся без того, чтобы вопросить судьбу об исходе своего предприятия. Симон де Монфор, прежде чем принять крест, открыл Псалтырь и постарался выведать, что его ждет. Церковь не запрещает эту практику, она даже пользуется ею в своих собственных целях. На многих капитулах, когда требуется назначить епископа или каноника, обращаются к Евангелию и по выбранной наугад строфе делают вывод (само слово prognosticum священно) о будущности избираемого лица. Случай! Этого слова не существовало для людей средневековья. Все является проявлением божественной воли. Это и принцип юридического поединка, и ордалии, и Божий суд. Как же запретить Церкви выведывание судьбы по священным книгам? В «Песни о крестовом походе против альбигойцев» сам папа Иннокентий III, прежде чем ответить прелатам, требующим от него лишить наследства графа Тулузского в пользу Монфоров, просит подождать минуту: «Бароны, — говорит он, — подождите, пожалуйста, пока я обращусь за советом». Он открывает книгу и при помощи гадания узнает, что графа Тулузского ждет не самая плохая участь. И он старается защитить его дело перед враждебно настроенным собранием.