Анатолий Иванов - ЦИВИЛИЗАЦИЯ МАДОННЫ Страница 5

У Гесиода мы встречаем идею непорочного зачатия в еще более грандиозной форме, чем в христианстве, потому что у него речь идет о «непорочном зачатии» не только Бога, но и всего мироздания, однако Эвола, если ему кто-нибудь не нравится, не знает худшего ругательства, как обозвать человека «пеласгом». Он ссылается на то, что греческие историки часто враждебно говорят о пеласгах, и видит победу эллинского начала над пеласгическим в падении царства Миноса, которое «стояло на пеласгической земле, где Зевс считался хтоническим и даже смертным демоном; где черная Мать-Земля была высшим и самым могущественным божеством; где господствовали, главным образом, связанные с женским началом, а может быть, и с упадком Египта культы Геры, Гестии, Фемиды, харит и нереид и где…на ритуалы и обычаи наложила свой отпечаток гинекократия».

Геродот, действительно, сообщает, что «имена почти всех божеств заимствованы из Египта, кроме Посейдона, Диоскуров, Геры, Гестии, Фемиды, харит и нереид. Те же божества, имен которых египтяне не знают, названы, как мне кажется, пеласгами, кроме Посейдона». (II. 50)

Правда, Геродот тут же противоречит сам себе. По его словам, «пеласги не называли богов по именам и не знали имен. Пеласги узнали имена богов из Египта» (II.52). Но как, спрашивается, пеласги могли узнать эти имена из Египта, если Геродот только что утверждал, что имена вышеперечисленных божеств египтяне как раз не знали, и эти имена — пеласгического происхождения?

И это не единственное противоречие у Геродота. Эвола цитирует кн. I, 57, где Геродот называет язык пеласгов «варварским» и отмечает, что язык пеласгов, которые живут в г. Крестона на Халкидике, «не похож ни на один из языков соседних народов», однако Геродот тут же как ни в чем не бывало добавляет: «Эллины отделились от пеласгического племени» (I, 58). В частности, «афиняне, пока нынешнюю Элладу населяли пеласги, были пеласгами и именовались кранеями» (VIII, 44). «Население Аттики, бывшее пеласгическим, с приходом эллинов изменило и язык свой» (I,57). В итоге остается непонятным, что же на самом деле произошло: то ли эллины отделились от пеласгов, то ли слились с ними и ассимилировали их?

Если бы пеласгическое влияние было таким негативным, как учит Эвола, то пережитки матриархата были бы сильней всего именно в Афинах. Однако в действительности все обстояло «с точностью до наоборот»: в Афинах-то женщины как раз и находились в самом приниженном положении.

Так что Эвола зря грешил на пеласгов. И зря поверил ему и Бахофену М. Серрано, назвавший «архаической» идею Великой Богини и связавший ее с доарийским эгейско-средиземноморским и даже дравидским населением. Этнический состав доэллинского населения Греции теперь стал более или менее ясным. «Догреческий субстрат представлял собой в диахроническом плане многослойный конгломерат гетерогенных явлений, древнейшие из которых следует отнести к доиндоевропейскому слою» (первоначальное население Крита). Но и «первыми индоевропейцами…на юго-востоке материковой Греции, Крите и других эгейских островах были не «пеласги», а «хетто-лувийские племена, пришедшие из Анатолии, а второй догреческий слой это и были «пеласги», племена вышедшие из восточных областей Балканского полуострова, расположенных в непосредственной близости к фракийским.

Таким образом, прослеживается связь между пеласгами и Трипольской культурой, приписываемой фракийцам. Характерной чертой Трипольской культуры являются статуэтки женских божеств, расставленные на глиняных жертвенниках в домах. В своей огромной монографии «Прародина ариев» Ю.Шилов, в соответствии со своими установками на провозглашение Украины «родиной слонов» не только утверждает, будто «именно украинский народ сохранил наибольше традиций древнейших ариев», но и делает из области распространения Трипольской культуры, которую отождествляет с мифической Араттой, главный центр мировой цивилизации. Шумер, оказывается, всего лишь жалкая периферия «Трипилля».

Однако в этой навозной куче националистической брехни можно найти и рациональные зерна. В книге Ю. Шилова упоминается, в частности, о том, что Трипольскую культуру связывают как раз с племенами пеласгов и что для нее характерна традиция Великой Богини-Матери. Эта традиция идейно связывает Триполье и Крит. А кто жил на Крите, мы знаем из гомеровской «Одиссеи»:

…Разные слышатся там языки: там находишь ахеян,С первоплеменной породой воинственных критян,Кидоны там обитают, дорийцы кудрявые, племя пеласговВ городе Кноссе живущих.

А Кносс был как раз центром критской культуры. Культуры Великой Матери.

Если же потянуть ниточку в сторону Малой Азии, обнаружится та же самая закономерность. Особое удивление у Геродота вызывали ликийцы своим совершенно особым обычаем, отличающим их от всех народов: они называют себя по матери, а не по отцу. Причем ликийцы «издревле происходят с Крита» (I, 173).

Ученые долго бились над дешифровкой ликийского языка, не зная, к какой семье его отнести, индоевропейской или кавказской. Но впоследствии чаша весов сильно склонилась в сторону индоевропейского характера ликийского языка. Жаль, не дали заняться этим нашим доблестным дилетантам от языкознания, вроде Гриневича: они как узнали бы, что по-ликийски «жена» будет «лада», сразу же провозгласили бы ликийцев славянами и заявили территориальные претензии на Крит и Ликию. Серьезные же ученые, такие как Х. Педерсен, сближают ликийский язык с хеттским.

Дионис и Аполлон

Агентом южной цивилизации, коварно проникшим в среду нордических гипербореев, считался Дионис, сын Семелы, т. е. Земли, — еще один повод для ликования наших славянобесов, которые могут по этому случаю объявить Диониса «русским богом». Известно, что последователем Диониса называл себя Ницше. «Патриархальщикам» это очень не нравилось. А. Боймлер строго следовал линии Бахофена: «У Бахофена Дионис и Аполлон это не безмерность и мера, а земля и небо, привязанность к материи и свобода от нее. Противоположность дионисического и аполлоновского начал совпадает у Бахафена с противоположностью между хтоническим и ураническим началами». Поэтому Боймлер всеми силами старался достичь невозможного: «отчистить» Ницше от Диониса, доказать, что Ницше своего Диониса просто выдумал, чтобы поиздеваться над публикой, а на самом деле был последователем Гераклита.

Ю. Эвола шел дальше и, не пытаясь как-то реабилитировать Ницше, сурово осуждал его за его дионисизм. Он писал, что «эллианская культура имела более древний слой, а именно эгейский и пеласгический, в котором снова возникает общий мотив атлантической культуры Серебряного века, главным образом, в форме культа Деметры, но часто еще с примесью мотивов низшей, связанной с хтонически-демоническими культами. Этому слою противостояли как собственно эллинские культурные формы, созданные племенами завоевателей, ахейцами и дорийцами, и отличающиеся олимпийским идеалом гомеровского цикла и культом гиперборейского Аполлона». Рецидивами влияния древнего слоя Эвола считал разные формы культов Диониса и Афродиты, а также учение Пифагора. Ранее мы уже видели, что Эвола учуял пеласгический дух и у Гесиода.

«В послегомеровской Греции наблюдаются различные признаки возрождения порабощенных коренных слоев, которые восстают против собственно эллинского элемента. Снова появляются хтонические мотивы, которые были свойственны древнейшей культуре… Кризис приходится на VII–VI века до н. э. Тогда в Греции разразилось дионисическое безумие, которое лишь потому обрело такое значение, что ему проложили дорогу женщины». Суть дела не менял, по мнению Эволы, даже переход от диких фракийских форм к эллинизированному, орфическому Дионису, так как он остается, несмотря на это, подземным богом, связанным с хтонической Геей и хтоническим Зевсом.

«Дионисическую эпидемию» Эвола связывает с кризисом власти аристократии в греческих полисах. Он тоже подчеркивает тот, отмеченный Бахофеном факт, что народные тираны, как правило, возводили свое право на власть к женщине и наследовали ее по женской линии. Эвола усматривал в этом взаимосвязь между демократией и гинекократией. По его мнению, неправильно считать, будто греческая демократия была победой греческого народа: на самом деле это была победа Малой Азии или, скорее, Юга над греческими племенами.

Пифагорейство Эвола считал «возвратом пеласгического духа», поскольку основными его чертами были культ Деметры и пантеизм. «В принципе это лунный дух жрецов-халдеев…, которые представляли себе мир как число и гармонию. Темный, пессимистически-фаталистический мотив теллуризма содержится в пифагорейском учении о рождении на Земле как о наказании и в учении о реинкарнациях… Но душа, которая все время снова возрождается, это не более чем душа, подчиненная хтоническому закону. Пифагорейство и орфизм с их учением о реинкарнациях показывают тем самым, какое большое значение они придают теллурическому началу и истине, характерной для матриархата. С учетом всего этого становятся понятными приверженность Пифагора к богиням вроде Деметры (после его смерти его жилище стало храмом Деметры), а также высокое положение женщины в пифагорейских сектах, где они выполняли даже роль жриц».