Монстры у порога. Дракула, Франкенштейн, Вий и другие литературные чудовища - Алексей Вдовин Страница 5

сочетание доброго и злого в человеке. Достаточно вспомнить его трагедии «Отелло», «Гамлет», «Макбет», в которых есть сложная динамика борьбы добра и зла в душах главных героев. Восхищаясь этим мастерством, сам Гёте утверждает природный баланс между этими двумя чувствами. Добро и зло – две стороны одной медали. Можно долго обсуждать, восходит ли это к апокрифам или манихейству, но не будем уходить в эти теологические споры. У нас есть текст Гёте, в котором это дается как факт уже в начале «Фауста», в прологе, где Господь приказывает Мефистофелю провести Фауста через испытания:Тогда явись ко мне без колебанья!К таким, как ты, вражды не ведал я…Хитрец, среди всех духов отрицаньяТы меньше всех был в тягость для меня.Слаб человек; покорствуя уделу,Он рад искать покоя, – потомуДам беспокойного я спутника ему:Как бес, дразня его, пусть возбуждает к делу![1]

Господь нанимает Мефистофеля для того, чтобы Фауст не засиживался, а действовал. Вспомогательная, техническая роль Мефистофеля заявлена с самого начала. Непохоже, чтобы это существо обладало реальной властью и несло угрозу человеку. Это принципиальный момент: двигаясь дальше по тексту, мы видим, что смысл договора между Фаустом и Мефистофелем у Гёте довольно сильно отличается от того, что было и у Марло, и у Шписа. Если у последних договор носит серьезную юридическую силу, которая позволяет Мефистофелю в конце концов забрать Фауста в преисподнюю, то у Гёте договор не столько налагает страшные обязанности по продаже души, сколько является спором, пари:

Тушить страстей своих пожарВ восторгах чувственных я буду,И под густой завесой чарГотов ко всякому я чуду!Я кинусь в шумный времени поток,В игру случайностей, куда забросит рок,И пусть страданье и отрада,И пусть удача и досадаПричудливой промчатся чередой;Кто хочет действовать – тот позабудь покой!

Фауст у Гёте не хочет ни денег, ни власти. Более того, он говорит:

Не радостей я жду, – прошу тебя понять!Я брошусь в вихрь мучительной отрады,Влюбленной злобы, сладостной досады;Мой дух, от жажды знанья исцелен,Откроется всем горестям отныне:Что человечеству дано в его судьбине,Все испытать, изведать должен он!Я обниму в своем духовном взореВсю высоту его, всю глубину;Все счастье человечества, все горе –Все соберу я в грудь свою одну,До широты его свой кругозор раздвинуИ с ним в конце концов я разобьюсь и сгину!

Здесь речь идет о том, что Фауст сливается со всем человечеством, он становится его символом. Таким образом, Мефистофель не просто служит одному Фаусту и исполнению его причудливых желаний, а является alter ego, внутренней стороной человечества в целом. Эта та загадочная, но постоянная сила, которая двигает человека и в его лице все человечество вперед. Именно поэтому она совершает и зло, и благо. Такая неоднозначность фигуры Мефистофеля в связке с Фаустом возникает, если мы начинаем внимательно вчитываться в условия заключенного пари.

Как я уже подчеркнул, в средневековой традиции Мефистофель/дьявол/Сатана понимается как совратитель, искуситель и… парнокопытный. Напомню, во второй части «Фауста» Мефистофель наступает на ногу одной гостье маскарада, и она сокрушается, будто бы это было так больно, словно копытом отдавили. Такая отсылка к копытцу в тексте Гёте есть, однако его Мефистофель перестает быть однозначным дьяволом и становится, если угодно, фаустовским (то есть человеческим) подсознательным, двойником каждого из нас, в котором существует тяга к созданию чего-то нового, к нарушению границ и запретов. Мефистофель – тайная побуждающая сила, которая заставляет Фауста и каждого из нас действовать.

Однако это лишь часть проблемы. Вернемся к революции. Мефистофель сам себя считает отрицателем всего:

Я отрицаю все – и в этом суть моя.Затем, что лишь на то, чтоб с громом провалиться,Годна вся эта дрянь, что на земле живет.Не лучше ль было б им уж вовсе не родиться!Короче, все, что злом ваш брат зовет, –Стремленье разрушать, дела и мысли злые,Вот это все – моя стихия.

Идея разрушения, отрицания – важная отсылка, которую современники, безусловно, четко понимали и связывали с Французской революцией. В начале XIX века главную ответственность за Французскую революцию возложили на Вольтера, Дидро, Монтескьё и других просветителей, отрицавших религию, королевскую власть, репрессивный аппарат армии и полиции. В зависимости от взгляда на это событие кто-то упрекал их, кто-то прославлял. Так или иначе, Мефистофель с его отрицанием связан с просветительскими идеями конца XVIII века. Мы этот контекст уже не считываем. И правда, хотя действие «Фауста» вообще-то происходит в Средневековье и Античности, за этим фасадом просматривается, кончено же, современность Гёте, то есть рубеж XVIII–XIX веков.

Шабаш ведьм. Иллюстрация Августа фон Крелинга к изданию «Фауста» 1874 г.

YueStock / Shutterstock.com

Есть другой важный момент, малоизвестный у нас в России, особенно для тех, кто не владеет немецким. Сохранилось несколько черновиков «Фауста» разного периода, в которых есть расширенный эпизод Вальпургиевой ночи. В нем Мефистофель приводит Фауста на шабаш ведьм, и тому мерещится призрак Маргариты, предвещая трагическую развязку. Оказывается, в первоначальных черновиках Мефистофель представлял Фауста самому Сатане. На этом шабаше Сатана должен был исполнять следующую песенку:

Euch gibt es zwei DingeSo herrlich und groß:Das glänzende GoldUnd der weibliche Schoß.Das eine verschaffet,Das andre verschlingt;Drum glücklich, wer beideZusammen erringt!Есть две вещи для тебя,Столь славные и великие:Блестящее золотоИ женское лоно.Одно добывает,Другое пожирает;Поэтому счастлив тот, кто побеждаетОбоих вместе!

Видимо, первоначально Гёте разделял Мефистофеля и Сатану: первый не был в его воображении стопроцентным дьяволом, а был дополнительной сущностью, эманацией или, так сказать, клоном Люцифера. Не очень понятно, почему писатель в итоге решил отказаться от фигуры Сатаны. Так или иначе, для нас теперь Мефистофель воплощает Сатану, и мы думаем, что в «Фаусте» нет никакого другого дьявола, тогда как в черновиках он был. Вторая «вещь», на которую следует обратить внимание в приведенной цитате, – это «женское лоно». Как я уже говорил, в Средневековье, помимо стяжательства, Сатана был ответственен за соблазнение женщин. Здесь эти два инструмента воздействия Сатаны на человека сливаются.

Мефистофель и секс

Под давлением средневековой мифологии Гёте заставляет Фауста в сцене «Кухня ведьмы» переродиться и омолодиться (с помощью услуг Мефистофеля). Так у престарелого Фауста появляется удесятеренная бесом сексуальная энергия, которой хватило на соблазнение и Маргариты, и Елены Прекрасной. На эту тему стоит поговорить подробнее, ведь она мало кем обсуждается: всем неловко и стыдно (в сущности, это ханжество; великий Гёте этого не стыдился). На самом деле сексуальность очень чувствуется в трагедии, особенно если вы приходите на спектакль. Мне довелось однажды сходить в Берлине на «Фауста» в постановке известного режиссера Роберта Уилсона Faust I und II (разумеется, на немецком). Меня поразило, что публика буквально умирала от смеха, когда Мефистофель произносил свои монологи и кривлялся. Монологи Фауста, наоборот, были для публики скучны. Но вот когда пьесу читаешь, то обращаешь внимание в первую очередь на слова Фауста, а не Мефистофеля. Фауст говорит о самом важном, произносит знаменитые фразы, например «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!». В интерпретации же Роберта Уилсона Мефистофель – главный герой, и именно он покорил зал. Он соблазняет вас, вы не можете устоять перед его чарами. Почему? Язык Мефистофеля в оригинале полон скабрезных, на грани фола, сравнений. Например, у Гёте есть такая ремарка: «Мефистофель делает неприличный жест». Я перерыл кучу книг, чтобы понять, что за неприличный жест Гёте имел в виду. В результате нашел в научной литературе версию, что Мефистофель, судя по всему, указывает на мастурбацию. И тогда это хорошо объясняет, почему он постоянно неприлично шутит.

Мефистофель соблазняет Маргариту. Иллюстрация Эжена Делакруа к французскому изданию «Фауста».

The Metropolitan Museum of Art

Мефистофель выполняет не только функцию alter ego Фауста, но и функцию машины, исполняющей его желания, причем большинство их связано с сексом и удовлетворением страсти. Мефистофель в первой части притворяется, что соблазняет Марту, подругу Маргариты. Он представляется солдатом, который вернулся с войны, где якобы погиб муж Марты. Однако важно помнить, что Мефистофель на самом деле импотент. Мы помним и по кадрам Сокурова, и по намекам Гёте, что Мефистофель неспособен к соитию. Он может только имитировать желание. Он манипулятор, постоянно опутывающий собеседника нагромождением лжи. Именно поэтому, кстати, во второй части он помогает Фаусту изобрести оригинальный финансовый инструмент – бумажные деньги. Это была новинка, которую придумал в начале XVIII века английский экономист и прожектер Джон Лоу. Мало кто тогда верил, что за ними будущее. Гёте тоже