Под щитом красоты - Александр Мотельевич Мелихов Страница 54

– Я всегда встречаю своих бодхисаттв на улице! – воскликнул он и заказал пива».

Герои постоянно обмениваются премудростями дзен-буддизма, что бы это ни означало, и не привязаны ни к какой скучной работе, однако Джефи никак не богема, стремящаяся заменить создание художественных произведений «артистическим» образом жизни: Джефи прекрасно знает восточные языки и «практики», получает гранты для научной работы, серьезно пишет и переводит, – он лишь стремится освободиться от всего ненужного, усложняющего и ухудшающего жизнь, как он ее понимает. Когда развеселившийся Рэй спрашивает у повара в китайском ресторане, почему Бодхидхарма пришел с запада, старик повар отвечает: «Мне все равно», – и Джефи называет его ответ совершенным: «Теперь ты видишь, что я понимаю под дзеном?»

Сначала кажется, что герои просто валяют дурака, но они занимаются этим так упорно, что понемножку начинаешь им почти что верить. «Он сразу объявил меня «великим бодхисаттвой», то есть «великим мудрым существом» или «великим мудрым ангелом», и сказал, что я украшаю этот мир своей искренностью. Еще у нас оказался общий любимец из буддистских святых: Авалокитешвара, или, по-японски, Каннон Одиннадцатиглавая. Джефи ведомы были все детали тибетского, китайского, махаянского, хинаянского, японского и даже бирманского буддизма, но я сразу предупредил, что мне плевать на мифологию, на всяческие названия и национальный колорит буддизма и что прежде всего меня интересует первая из четырех благородных истин Шакьямуни: «Жизнь есть страдание». А также до некоторой степени третья: «Преодоление страдания достижимо», во что мне тогда не очень-то верилось. (Я еще не усвоил тогда Писание Ланкаватары, из которого следует, что в мире не существует ничего, кроме самого сознания, а потому все возможно, в том числе и преодоление страдания.)»

Поверить, что преодоление страдания достижимо – да за такой верой двинулась бы вся земля! Но все же не за Керуаком, а за Буддой, однако Будда и без того культовая фигура. Зато Джефи на культовую фигуру тянет вполне: он и пишет замечательные стихи о койотах, медведях и жителях предместий, загнанных в дома, построенные из несчастных погубленных деревьев, он и знаток восточных культур, он и лесоруб, и неутомимый альпинист, и щедрый аскет, ведущий удивительно вкусную и здоровую скудную жизнь, предаваясь сладким таинствам любви открыто и утонченно, как это делается в тибетских храмах под именем «ябьюм».

Его безбашенные друзья говорят о нем с восхищением:

– И вообще, смотри, какой образованный, тут тебе и восточная премудрость, и Паунд, и пейотль с его видениями, и альпинизм, и бхикку – да, Джефи Райдер великий новый герой американской культуры.

– Да, круто, – согласился я. – И мне еще нравится, когда он тихий такой, печальный, немногословный.

Слишком серьезный и ответственный, – может быть, именно поэтому он и не стал культовой фигурой. А Керуак стал. Ученость, серьезность, ответственность – да от них-то народ и хочет сбежать, а ему предлагают перейти из одного ярма в другое, да еще из общего, где можно сачкануть, в личное, добровольно надетое, из которого уже тайно не ускользнешь. Соблазнить же тем, что прототип Джефи Райдера Гэри Снайдер впоследствии сделался профессором, автором двадцати книг, лауреатом кучи литературных премий, так читатель прекрасно понимал, что все это из оперы «Какими вы не будете». Недаром не просветленные «Бродяги Дхармы», но экстатические путевые очерки «На дороге» сделались по-настоящему культовой книгой, своего рода концентратом Керуака, хотя именно в «Бродягах» действительно предложен альтернативный образ жизни, и впрямь способный сделать своих приверженцев счастливыми, – в «Бродягах» есть и проповеди словами, и проповеди делами.

«Джефи вообще считали чудаком, как это обычно бывает в кампусах и колледжах, когда появляется нормальный человек, – ведь колледжи не что иное, как питомники безликой мещанской одинаковости, которая ярче всего проявляется в рядах аккуратных домиков на окраинах кампуса, с газонами и телевизорами, и в каждом домике перед телевизором сидят люди и смотрят одну и ту же передачу, и мысли у них одинаковые, а в это время Джефи Райдеры всего мира рыщут в диких лесах, чтобы услышать голос природы, ощутить звездный экстаз, проникнуть в темную тайну происхождения всей этой безликой, бесчудесной, обожравшейся цивилизации».

«– Елки-палки, Джефи, как же все здорово, какое отличное утро, – сказал я, когда, заперев машину, мы пустились вдоль озера, с рюкзаками за спиной, рассеявшись по обочинам и центру дороги, как рассеивается пехота. – Насколько круче, чем какой-нибудь «Плейс»! Таким вот свежим, погожим субботним утром сидишь там и напиваешься, мутный весь, больной, – а мы тут гуляем, свежий воздух, чистое озеро, красота, прямо хокку, ей-богу».

«– Смотри, – воскликнул он радостно, – горный люпин, смотри, какой нежный оттенок синего цвета. А вот калифорнийский красный мак. Вся долина окроплена цветом! Между прочим, вон там наверху – настоящая калифорнийская белая сосна, они уже редко встречаются.

– Ты, наверное, много знаешь про птиц, про деревья, про все эти дела.

– Всю жизнь изучал. – Чем выше, тем небрежней становилась беседа; перебрасываясь случайными шутками, мы вскоре добрались до поворота тропы, где оказалось неожиданно тенисто и сыро, и водопад низвергался на пенные камни, а над потоком совершенной аркой выгибался образованный упавшей корягой мостик, мы легли на него животом вниз и, окунув головы, намочив волосы, жадно пили, а вода хлестала в лицо, это было все равно что сунуть голову под струю плотины. Добрую минуту лежал я так, наслаждаясь внезапной прохладой».

«– Да, дружище, знаешь, для меня гора – это Будда. Подумай, какое терпение, сотни, тысячи лет сидеть тут в полнейшем молчании и как бы молиться в тиши за всех живых существ и ждать, когда ж мы наконец прекратим суетиться. – Джефи достал пакетик чая, китайского, сыпанул в жестяной чайничек, попутно разводя костер, для начала маленький – солнце еще светило на нас, – укрепил в камнях длинную палку, подвесил котелок, вскоре вода закипела, чай был заварен, и мы стали пить его из жестяных кружек. Я сам набирал воду из источника, холодную и чистую, как снег, как хрустальные веки вечных небес. Никогда в жизни не пил я такого чистого и свежего чая, его хотелось пить еще и еще, он превосходно утолял жажду и растекался теплом по телу».

Кажется, мы и сами могли бы сделаться участниками этого диалога:

– Слушай, Джефи, я должен тебе сказать, ты самый счастливый чувак на свете и самый классный, ей-богу. Как я рад узнавать все это.

– С тобой все в полном порядке, единственная беда, что ты не научился еще выбираться в такие места, как, например, вот это, а позволяешь миру жрать себя с говном, потому и раздражен…

«Я был по-человечески поражен тем, как