Владимир Каганский - Как устроена Россия? Портрет культурного ландшафта Страница 6

Обыденная жизнь, протекающая в культурном ландшафте как минимум на 95 % пространства страны, остается незапечатленной, безвестной и семиотически не существует. Но странным образом в общественном дискурсе никак не ощущается пустота, неполнота жизненного материала. Такое впечатление, что этот дискурс отражает жизнь одной страны, а мы живем в другой. И дело, по-видимому, отнюдь не в том, что «за пределами Садового кольца» не происходит ничего интересного, а происходящее внутри него очень интересно всем без исключения. И не в том, что «верхи» живут в своих теориях, а «низы» в реальности, и вместе им не сойтись: и наверху есть будни, равно как внизу есть самобытные народные теории происходящего. Какие интереснейшие суждения касательно логики приватизации доводилось слышать в середине 1990-х годов! Удивительно это или нет, но население — особенно городков размером порядка в 100 тысяч жителей и меньше — отчетливо представляло, что «на самом деле» кому принадлежит и как это следует разделить, как именно приватизировать (разумеется, никаких суждений про деление поровну я и не слыхивал).

Так уж сложилось, что в общественный дискурс попадают только «события», а статус события присваивается тем или иным происшествиям весьма избирательно. Логику выбора здесь обсуждать неуместно, важно то, что в этой логике с ландшафтом как таковым ничего не случается и случиться не может. Информация касательно отдельных мест страны вообще социально не актуализирована, не представлена, не востребована, не усвоена, педагогически не адаптирована и т. д. То, что не имеет статуса новости — а свежее значимое событие и есть новость, — вообще никак не попадает в информационные потоки, которые циркулируют по стране и которыми страна себя представляет, познает и сознает.

Таким образом, грандиозные изменения культурного ландшафта в закономерной осмысленной форме никак не представлены для жителей нашей страны и ее элит. Такая гипермоноцентричность не только противоестественна, так как значительно искажает картину мира и собственной страны, но и чрезвычайно опасна — в стране может происходить нечто перспективно опасное, а традиционные информационные каналы его просто не замечают. Например, в сфере ландшафта многие активные, очень важные, неоднозначные процессы уже идут вовсю, охватывая огромные территории, чуть не большую часть страны, но никак не проникают в «общественное сознание». Так, дачно-коттеджный бум разрушает среду обитания вокруг крупнейших городов, изолирует их от природного ландшафта; дичает и превращается в новую внутреннюю периферию сердце страны, а ее население бежит, вымирает, мучается; большая часть территории страны пустеет и деградирует; фактически брошенные без ухода леса чреваты огромными пожарами; целые зоны промышленных моногородов пребывают в социальной катастрофе…

Какова жизнь страны в существующем общественном дискурсе?

«События» происходят в основном в центре, в Москве, поскольку именно там находятся правительственные ведомства. Дело не в том, что реальному событию в Москве легче попасть в масс-медиа — далекие от центра и вымерзающие зимой или горящие летом территории регулярно туда попадают — дело в том, что событием (новостью) является публичное представление текста определенного статуса. Это чистая семиотика! Семиотически значимые структуры находятся в Москве — и они порождают события и новости текстов. Кстати, и значимые тексты иного рода — не новостные, но претендующие быть зеркалом жизни — также генерируются в Москве. Это пресловутые «опросы общественного мнения». У всех этих информационных представлений есть одна общая особенность — они не мыслят страну как систематически дифференцированную, со сложным балансом сходств и различий отдельных мест; для них страна либо мало, либо чрезвычайно просто дифференцирована, либо, в сущности, просто большая точка.

Тем не менее различные места — увы, пока немногие — начинают все более осознавать себя, свою специфику, наделять значимостью культурный ландшафт своего места и знание о нем. Выражается это в оживлении краеведения и буме краеведческих музеев в стране, число которых быстро растет, а экспозиции быстро перестраиваются, преодолевая советский стандарт (примечательна музеефикация уже советской эпохи), заметен и рост самосознания мест — все более важной становится именно местная идентичность (еще недавно за порогом квартиры сразу начинался Советской Союз — и ничего значимого «между» для людей не было). Но вот тут общество подстерегает проблема. Краеведение — широкое и открытое к местному материалу — по определению и смыслу замкнуто определенной территорией, хотя бы и большой. А иные места и сравнения с ней — вот тут интерес краеведения резко угасает, доходя до связей своих мест, скажем со столицами, но никак не проводя систематических сравнений с иными, особенно несоседними и далекими местам, и и не выстраивая обобщений. Места удивительно мало интересуются друг другом; к сожалению, это утверждение верно не только для простых жителей… И это не случайно.

Советское имперское пространство как ментальная структура оказалось куда прочнее, нежели структура ландшафтно-вещественная. Тщательно спроектированная конструкция советского пространства, воплощенная и оестествленная, делала существенными только иерархические, вертикальные связи мест с местами более высокими по рангу и статусу. Эта система уже начала преодолеваться, инвертироваться и размываться, хотя горизонтальные связи мест-соседей, связи, задающие стране ее какую-никакую целостность, все-таки еще слабы, а отсутствие этой реальности в новостных потоках еще более замедляют это развитие.

Реальная страна скрепляется горизонтальными, территориальными, соседскими связями, но в политико-событийной реальности по-прежнему доминируют связи вертикальные: все обсуждаемые политические, масс-медийные и когнитивные образы страны — все же образы страны, они утрируют одно очевидное направление (измерение) политического и жизненного пространства — вертикально-иерархическое, и игнорируют дополнительное, т. е. горизонтально-ландшафтное. В этой доминирующей парадигме места никак не соотносятся — не сравниваются и не различаются, в этой парадигме страна как целое (взаимосвязанные места) просто не может существовать. Как ни грустно, современная Россия предстает бессвязным, а потому бессмысленным множеством случайно попавших в новости мест.

Тут мне возразят, что какое-никакое единство: бытовое, транспортное, экономическое, просто человеческое — налицо; музыкальная, театральная, спортивная, еще всякая специальная жизнь устроена вполне полицентрично и в этом смысле можно говорить о «России рок-музыки» или «России авангардного театра», но такие системы, хоть и пронизывают всю страну, слишком специфичны и малочисленны, чтобы «сшивать» пространство, тем более такое пространство. Страну связывает и бизнес, но то связи в ином, узком и особом отношении. В целом же пространство страны остается удивительно бессвязным, фрагментарным, невменяемым…

Что же делать?

У страны нет способа себя реально знать. У страны реально нет способа коммуницировать о себе. Ландшафт страны не живет полноценной жизнью, не служит предметом осмысленных действий. Ландшафт страны — ее величайшая реальная, но совершенно неосознанная проблема. Эта проблема сложная, многогранная, тяжелейшая. И уже потому не имеет очевидного решения. Но без ее решения полноценное существование страны просто невозможно — нельзя осмысленно (богато, уютно, правильно, эффективно) жить в неполноценном ландшафте. Что уж говорить о прорывах, модернизации, справедливом обществе…

Равно необходимы и дополняют друг друга два труднейших пути витализации ландшафта. Во-первых, должно быть преодолено такое видение страны, которое игнорирует сплошность и разнообразие культурного ландшафта и специфику его мест. Тогда есть надежда, что изменятся и соответствующая политика, стратегия, ландшафтные практики. Огромная ответственность лежит на интеллектуальной и культурной элите страны, пока москвоцентричной. Во-вторых, следует всячески поддерживать уже спонтанно идущее неторопливое, пусть и непоследовательное, во многом странное саморазвитие мест, которое рано или поздно приведет к формированию многоаспектных горизонтальных сетей, т. е. к реальному собиранию и объединению страны. Когда-нибудь культурный ландшафт страны осознает себя и заговорит. Но ему потребуется очень сложный разветвленный богатый язык, так что одним упованием на спонтанные процессы никак не обойтись. Удастся ли это — Бог весть…

Москва, Западная Россия, Северо-Западная Евразия

Об авторе

Владимир Каганский — географ, автор книги «Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство» (2001).