А. Андреев (А. Шевцов) - Этнография Страница 6

Я не знаю, сколько времени я бродил по всем имевшимся у меня образам домов. Помню только, что возле последней двери я остановился, посмотрел на нее и не стал открывать. Что-то словно тонко сломалось в моей голове, и я сел рядом с дверью на корточки под стену и задумался. Не могу сказать, о чем я думал, помню только, что плакал и уснул, а когда проснулся, Степаныч с улыбкой сидел передо мной на табурете.

Было по-утреннему светло, а уйти я пытался ближе к вечеру. Мне ни на миг не показалось, что это все приснилось. Но утро вечера мудренее, и я знал, что никуда не ухожу, потому что мне нужна помощь Степаныча. Я попытался подняться, чтобы сказать ему об этом, и свалился на пол, вопя от боли в ногах. Я катался по полу, скрипя зубами, а Степаныч заходился от смеха и кричал мне что-то о том, что у него бы сил не хватило проспать ночь на корточках, он мне завидует — такой подвиг совершить, и что он уже давно ждет, когда я проснусь — специально не будил, чтобы пробуждение было порадостнее! Сейчас бы я ему, конечно, сказал правильные слова, которые полагается говорить русскому человеку в таких случаях хорошим друзьям. К сожалению, я в то время еще имел запрет на настоящий русский мат!

Степаныч, однако, довольно быстро убрал мои боли, куда-то понажимав и что-то еще поделав с моими ногами, дотащил меня до стола и стал кормить.

— Степаныч, — сказал я, как только меня отпустило, — давай поработаем с недооцененностью!

— Тебе пора домой, — ответил он.

Я засмеялся, считая, что это шутка, что после того, когда он таким образом не отпустил меня, мы просто обязаны с ним залезть в эту мою проблему. Но он набил меня пищей поплотнее и действительно отправил домой, сказав только на дорогу:

— Теперь справишься сам.

Глава 4. Степаныч. Толковин, или говорящие слюни

Далеко не многим из известных мне психологов понятно, чему соответствует в человеческом сознании мазыкское понятие «толковин». А его требуется рассмотреть в себе одним из первых, иначе самопознание останется для тебя закрытым.

Толковин — это переводчик, или же тот, кто толкует, то есть объясняет сказанное. С психологической точки зрения, толковин — это такое устройство мышления, которое обеспечивает нашу неуязвимость, когда мы говорим. Если говорить попросту, толковин следит, чтобы ты часом не ляпнул какой-нибудь глупости. Толковин — он очень толковый, поэтому он следит, чтобы ты не выглядел дураком, когда говоришь. Если обратиться к русской народной мифологии, к сказкам, то его можно назвать умным братом или умной женой, этакой Василисой Премудрой, которая успевает пихнуть в бок и своего простоватого мужа и твоего дурака и прошипеть: Молчи, дурак, не высовывайся! А то опять все испортишь!

Если уж продолжать разговор на языке сказки, то завести себе толкового толковина — это лучший способ не стать Царем и не достичь Большой мечты. Как вы помните, именно простодушие позволяет младшему брату достигать престола, а умные старшие братья так и остаются посредственностями. Хотя для жизни мелкой бытовой толковин — вешь очень удобная. Человека с хорошим толковином можно назвать Хитрилой. Вообще-то толковин делает человека маленьким, опущенным, потому что он не дает ему стать ни большим, ни просто самим собой. Ведь маленький человек всю жизнь занят лишь тем, как его оценивают другие. Иными словами, он вынужден всю свою силу потратить на службу общественному мнению.

Мне показал моего толковина Степаныч. В приезд примерно третий-четвертый. Он решил обучать меня Темной. То есть работе вслепую, а значит, открытию видения. Изрядно исполосовал мне спину розгой, но у меня ничего не получалось. Так мы промучались целый день. Вечером он сказал:

— Сегодня еще не Темная. Я тебя другому учил.

— Чему? — спросил я.

— Сегодня искренности, — ответил он и замолчал.

Я понял, что нужно задавать вопросы и стал спрашивать, что это значит и где тут искренность.

— А вот думай, — ответил он. — Ты не искренний. Нет искренности, нет видения. Ложись спать и думай. Сам думай. Завтра утром скажешь, что нашел. Учись прямо говорить, чего хочешь.

Я думал, думал и ничего не надумал, потому что быстро уснул. Но утром еще в дреме меня озарила мысль. Я понял, что я действительно кое-чего хочу, но не могу это сказать. Так не могу, что даже думать об этом неловко. В итоге, конечно, я весь закрыт от искренности.

Дело в том, что все эти несколько своих приездов я обращался к Степанычу на «вы». Как принято, по моим понятиям, обращаться к учителю. А весь его внешний вид был такой, что хотелось обращаться на «ты», но по отчеству, как в тех краях обращаются к старикам.

И вот я встал. Степаныч сидел за столом и смотрел на меня. Я умылся, а сам все думал об этой находке. Честно признаюсь, это «вы» было для меня жутким препятствием и чем ближе я подходил к тому, чтобы сесть за стол и рассказать Степанычу о своем желании обращаться к нему на «ты», тем мне становилось страшнее, и в то же время я все яснее чувствовал, как мое скрытое желание и вежливость не совпадают. А значит, я действительно неискренен. Хуже того, теперь, когда я дал имя своей болезни, она стала настолько невыносима, что я точно знал, что ни о какой работе с открытием видения не может быть и речи. Я ее даже ощущал каким-то видом боли.

Я сел за стол напротив Степаныча и стал собираться с духом предложить старому и очень уважаемому человеку позволить называть себя на «ты». Я не знаю, как передать свои чувства. Сейчас это все кажется мне пустым, сейчас я бы исходил исключительно из того, что это значит для него, но тогда… Думаю, у каждого было что-то подобное.

— Ну? — подтолкнул меня Степаныч.

Я понял, что молчать дальше будет просто постыдно и сказал:

— Нашел. Все так, насчет искренности… — и дальше у меня родилась любопытная фраза. Поскольку я не мог сказать ему «ты», «тебя», а «вы», «вас» выглядело бы теперь фальшиво, я сказал, отведя глаза. — Мне очень хочется называть Степаныча на ты…

Он заржал. Другого слова не подберешь.

— Вот и все?!

— Угу! — подтвердил я.

— Ну, это большое достижение народного хозяйства! — заявил он. Хотя, может, и не совсем это, потому что у него это прозвучало как-то ядовитей: да ты просто победитель Соцсоревнования! На мелочи не размениваешься! Называй на «ты»!

Во мне аж что-то лопнуло или взорвалось. Такая Задача и так просто решилась! И ведь действительно такая мелочь, если поглядеть на нее из-за преодоления. Какое-то время я сидел ошарашенный, будто усваивая произошедшее телом, а потом мне стало хорошо. Мы долго и хорошо разговаривали и смеялись. И Степаныч почему-то не начинал никаких работ, хотя обычно он мне покоя не давал ни минутки. Мы просто сидели и болтали о пустяках. Причем долго болтали, как редко бывало. Наконец возбуждение начало проходить, и я почувствовал, что хочу есть. Но Степаныч словно и не замечал ничего. Все болтал и болтал.

Я всегда с собой привозил продукты, когда ехал к нему. Тогда с питанием в деревнях было плохо. Но при этом я все равно оставался предельно уважительным к хозяину и без спросу, как говорится, ни за что бы не позволил прикоснуться даже к своим привезенным продуктам после того, как отдал их. Да что отдал, даже если бы у меня оставался запас в рюкзаке, мне нее равно было бы неловко поесть одному. Это все равно как в пионерском лагере есть привезенные подарки ночью под одеялом тайком от товарищей. Ну, а уж чтобы залезть в горшок или кастрюлю Степаныча, и речи быть не могло.

И вот я сижу и чувствую, что Степаныч заболтался и забыл и о завтраке, и об обеде. Какое-то время я выжидал, надеясь, что он сам вспомнит. Но он все разглагольствовал о том, что для видения нужно быть искренним и не сдерживать свои внутренние позывы, то есть что хочешь, то прямо и говорить или делать. Тогда, мол, видение начнет получаться само. Ты даже как бы и видеть не будешь. Просто будешь действовать так, словно видишь. В отношении розги это означает, что ты, может, и не будешь ее видеть, но как только у тебя появится тончайшее желание отойти, ты позволишь этому желанию выскочить и отойдешь. И это будет как раз тот миг, когда тебя били розгой.

Меня вдруг пробил жар. Оказывается он уже несколько часов с видом деревенского дурака не просто треплется, а говорит прямо о том, что происходит со мной. Ведь вот я сижу, хочу есть и не могу этого сказать! Меня даже затрясло немножко, словно озноб какой вышел из глубины души. Помню, я поднял голову и сказал:

— Степаныч! А как насчет немножко перекусить?

Он вдруг, совершенно не меняя радужного выражения, стукнул меня обратной стороной ладони по лицу.

— Вы… ты чего? — растерянно спросил я.

— Это я не тебя, — ответил он что-то дикое и махнул рукой.

Я на какое-то время опешил, потом подыскал для себя объяснение — может, это он муху или комара бил, и успокоился.