Иван Полуянов - Деревенские святцы Страница 6

На непрерывность наблюдений за окружающей средой нацеливали устные численники, требуя от тех, кто к ним обращался, постоянного внимания к природе, постоянной работы мысли.

20 января — Собор Иоанна Крестителя.

В устных календарях — зимний мясоед — свадебник, бражник.

Над воротами березка, через улицу на избе — елочка.

От крыльца к крыльцу толпятся тулупы, шубки-сибирки, цветастые шали, сарафаны. Проезд загораживают сани с козырями, розвальни.

Ребятишки виснут на черемухах палисада, изгородях, не путаться бы под ногами распорядителей: у степенного бородача через плечо расшитое красными петухами полотенце, у безусых парней на синих кафтанах шелковые банты.

Все в том, что березка — символ невесты, елочка — жениха.

Не от ветра, не от вихоряВереюшки пошатнулися,Воротечки растворилися,На двор гости наехали,Молодец вошел во горницу,Разудаленький — во светлицу.Тут девица испугалася,В белом лице перепалася,Резвы ноги подогнулися,Из глаз слезы покатилися.Во слезах-то слово молвила,В горе речь окончила:«Вон идет погубитель мой,Вон идет разоритель мой,Вон идет расплетай-косу,Вон идет потеряй-красу!»

Подкатили, подвалили недели — умолены, загаданы, — когда кроха-ель могла пересечь порог и крестьянского дома, на Ваге и Сухоне одинаково часть свадебного чина. Отводилось ей почетное место на девичнике, иногда выносили ее перед выездом брачующихся в церковь, иногда, разубранную лентами, с огоньками свечей на пушистой хвое, ставили перед молодыми после венца в застолье — что где было принято.

«Крест на воду — жених на гору»: на зимний мясоед падало большинство свадеб в семьях потомственных рыбаков и зверобоев Поморья.

«Пропой», «княжой стол», «званый обед»… Всяко, пива поднесут, если винцом не оскоромимся! Бражник небось на дворе!

Везде «бражник» себя оправдывал. «Буйные головушки опохмел держат» — в святки, чай, вволю пилось.

Деревня пагубу осуждала: «Хмель шумит — ум молчит». «Елка (кабак) лучше метлы дом подметает».

Свод житейских правил древности «Домострой» провозглашал: «И что есть, братие, скареднее пьянчивого!.. Не чуя ни что, аки мертв, лежит и аще ему что глаголеши, не отвечает… Члены бо в нем согневшиеся смрадом воняют, и рыгает, аки скотиное. Помысли убо, како убогая та душа, аки в яме в темне, в теле том грязит. Аще и восстанет, мняшеся, то и еще не здрав есть, облак пьянственный еще мутится ему пред очима, и омрачает… Братие, трезвы будьте, ибо супостат ваш диавол ищет пьяных да пожрет».

«Не реку не пити: не буди того!.. — удостоверял «Домострой». — Я Дара Божия (вина) не похуляю, но похуляю тех, кто пьет без воздержания».

21 января — Емельян.

В устных календарях — перезимник.

Редко по неделе кряду выстаивает в стужу ветреная непогодь. Все равно опасно, коль внезапно обрушится. Мигом заносит санную колею, снег жесткий, лошадь с возом выбивается из сил. Бога молит ямщик вживе добраться до постоя: бывало, замерзали в пути на мезенских, на печорских трактах — с их безлюдьем, немерянными верстами.

Худо на дорогах — в лесу хуже. Нахлесты вихря ломают сухостой, сучья, вершины елок: берегись, убьет!

Всего страшней — пурга в тундре, на островах Заполярья. Рев, свист; ветер с ног валит. Натягивали веревки, чтобы, держась за них, выйти набрать дров, еще куда по необходимости крайней. Выпустил веревку — пропал! Темь кромешная, летящий снег, стужа, и в двух шагах от хибары погибал незадачливый промысловик, сиротело становище.

Емельян, крути буран! Признавалось, что с ветрами приходит на Русь пе-резимье.

22 января — Филипп.

В холода приговаривали: «Васильевские морозы через крещенские перешли».

23 января — Григорий и Василиса.

В устных календарях — летоуказатель, льняница.

Тих Емельян миновал, жмет стужа, леденит снежную навись деревьев. Дальний лес будто горы. Тонут в суметах елки, сосны, на весу грузные сугробы. Пора «тяжелых снегов».

Из нее мостик в июнь с июлем, в сенокосную страду: «Иней на стогах — к холодному мокрому году».

Василису деревенские «льняницы» отмечали, видно, одной куделей на пресницах, жужжаньем веретен, пряхи вековечные.

Рачительные хлеборобы с Григория чаще задумывались о весне, о пахоте. Из сусеков жито зернышко по зернышку вручную перебиралось: мелкое — в помол, крупное, ядреное — на семена.

24 января — Федосей.

В устных календарях — весняк и худосей.

Сурова зима держится, елки на лучину щеплет — это сейчас, по воззреньям старины, примета трудной весны. «Морозно — яровые посеешь поздно». Излишне смягчилась сегодня погода, тоже не будет проку: «Федосеево тепло на раннюю весну пошло». Оттепели никак не ко времени: «Коли в январе март, бойся в марте января».

25 января — Татьянин день.

Пахота и сенокос, над бороздой жаворонок и знойные марева вершины лета — к ним крестьянин примеривался загодя. Татьянин день нес прогнозы: «Снег идет — на дожди летом». «С утра солнышко проглянет — на ранний прилет птиц».

26 января — Ермил.

27 января — окончание Крещенской недели.

28 января — Павел.

29 января — Петр и Ненила.

День сей — северный полукорм, леносейка.

Устный календарь двое суток стянул воедино: «Петр-Павел дня прибавил». Месяц-просинец течет, нельзя об этом не повторить.

О льне в устных святцах упоминается не раз.

Некоторые волости Севера и Северо-Запада, Руси коренной, глубинной, льном засевали площади большие, чем зерновыми.

От псковичей в молве осело: «Коли есть во льну метла да костра, то будет хлеба до Петра, а синец и звонец доведут хлебу конец». Метлина с кострой (отходы от трепания льняной тресты) — не барыш. Вовсе разор, когда волокно Цветом «синец», при трепании издает внятный звук — «звонец». Низка цена неудавшейся куделе — клади зубы на полку.

С 28 на 29 января «ночь звездная — к урожаю льна». Причем добро пророчат звезды «белояровые». Высыпает звезд, что макового семени, но смигивают розово, в прозелень отсвечивают, каков будет прок, вилами на воде писано!

Бушуют ли ветры «хиусы», в слепую пургу заметая Неноксу, Зимнюю Золотицу, играют ли сполохи северного сияния над Онегой, царит ли безмолвие — у кого на дворе скот, того долят о кормах тревоги. До свежей травы терпеть и терпеть, в мае ее ждать: заберегай сено и солому-яровину, прикинь, насколько убавилось зерна в сусеках.

Управлялись хозяева всяк сам по себе («Указчику чирей за щеку!»). Но приемы земледелия, животноводства, промыслов, строительства складывались из коллективного опыта, охватывавшего огромные регионы, как итог коллективного творчества поколений.

Традиция объединять общей крышей жилье с животноводческими помещениями содействовала удобствам зимнего ухода за скотом. Потолок конюшни, коровника — это и пол сарая-сеновала, повети с прорубями над яслями. Проведать скот, подоить, вынести пойло — нужды нет кутаться. Раздача кормов упрощалась до предела: кого озадачит сбросить вниз навильник-другой сена?

Подле усадьбы, если позволяли условия, отрывали колодец. При нем колода — лошадей поить, иногда и желоб — воду подавать самотеком под крышу зимой, летом на полив к огородным грядам.

Навоз на скотном дворе лежал по году и, перепревая, выделял тепло. Сбережению тепла способствовало и то, что пол сарая завален сеном. «Хорошая подстилка — половинный корм» — не жалели соломы, объедей из яслей под копыта, отдыхалось бы коню, корове будто на перине — тепло, сухо, вольготно.

«Кого кормишь, возле того и сам кормишься» — наставлял опыт. «Либо корму жалеть, либо скот».

Кому какое, когда употребить сено, решал крестьянин уже на косьбе, с малолетства сведущий в составе луговых травостоев. Знал, что по вкусу коню, что овечке. Учитывал поедаемость, питательные качества корма. Солому обычно запаривали, сдабривая отходами молотьбы, высевками-отрубями. Пойло давали корове теплое, с мукой, с мятым картофелем.

Одно время у нас прилежно занимались травосеянием. Северяне с Двины и Сухоны ввели в культуру клевер и поделились добытым со всеми, кто хотел перенять. Издавна торившие пути за Урал, по рекам, по волокам и некогда тайной «зырянской просеке», они привлекали на свои земли сибирский «палочник», ныне распространенную тимофеевку.

Наряду с землей скот — богатство семьи. Не случайно праздник поклонения честным веригам апостола Петра назывался в народе просто: полукорм.

О благополучии зимовки молились и местночтимым святым: под Грязовцем — преподобному Павлу Обнорскому (23 января); в Белозерье — преподобному Мартиниану (25 января); в Тотьме и округе — праведному иерею Максиму (29 января); в Вологде — преподобному Афанасию Сяндемскому.