РАФАЭЛЬ САБАТИНИ - Торквемада и испанская инквизиция Страница 6

Вследствие подобных постановлений и указов инквизиция, можно сказать, вступила во вторую стадию своей эволюции и приобрела строго церковный характер – иными словами, утвердилась как каноническая организация.

Именно папа Иннокентий III дал в руки церкви грозное оружие преследования и подал пример фанатизма и религиозной нетерпимости, которые стали беспощадным руководящим принципом Рима в последующих столетиях.

Глава III. ОРДЕН СВЯТОГО ДОМИНИКА

«Если вы вознамерились постичь совершенства, пойдите и продайте, что имеете, и раздайте бедным, и получите вы сокровища на Небесах; и придите и следуйте за Мной».

Несоответствие между этой заповедью Спасителя и положением в миру, которое занял Его наместник на земле, становилось все более разительным и достигло высшей точки с началом эры Ренессанса.

Римские плебеи середины первого века, собиравшиеся для обсуждения и взаимного обучения тому, как воплотить в жизнь новую доктрину любви и смирения, изустно принесенную с Востока, с ее неизвращенной простотой, еще не обремененную теологическими нагромождениями, не скованную догмами, были поистине бесконечно далеки от высокомерных, грубых римских христиан времен папы Иннокентия III.

Наследника апостола Петра – бедного рыбака из Галилеи! – возвели на папский трон с пышностью, превосходящей коронацию любого земного властелина. В миру он был обладателем значительных территорий, а в духовной сфере возглавлял империю, охватившую весь христианский мир, и усиливал свою верховную власть, извергая молнии анафемы, которую сам же изобрел. Его двор блистал облаченными в алые одежды бесшумными прелатами, патрициями в шитых золотом и серебром костюмах, полководцами в парадных мундирах, расфуфыренными щеголями и величественными сенаторами. Сам же Иннокентий на коронации был облачен в торжественные одеяния, вязанные из прекраснейшего руна, и был увенчан тройной диадемой из белых павлиньих перьев, охваченных пылающими спиралями золотых нитей, унизанных драгоценными камнями. На коронации короли прислуживали ему за столом, преклоняя колени: а принцы крови и патриции оказались в роли простых лакеев.

Со ступеней Латеранского дворца в день своего вступления на трон он швырял пригоршни монет в толпу римлян, восклицая: «Золото и серебро не для меня. Я отдаю тебе все, что имею!»

Но папская казна не пострадала от подобной «щедрости», поскольку источники ее богатства были неистощимыми. Иннокентия III окружала невообразимая роскошь: силой своего богатства он управлял развитием искусств и ремесел.

Церковная пышность не ограничивалась Римом и папским двором. Постепенно она пропитала самое тело церкви, поразила даже монашеские ордена. Забыв материальную непритязательность своих исходных принципов, они перешли на уровень баронской роскоши. Располагая обширными аббатствами с богатыми пашнями и виноградниками, святые отцы управляли сельскими округами и церковными приходами, облагая их налогами скорее как феодалы, чем как священнослужители. Столь надменным и аристократическим стал сам дух каноников, чьей миссией было проповедовать самую возвышенную из демократических доктрин, что церковь более не соответствовала плебейским и крестьянским слоям общества: она быстро становилась институтом патрициев и для патрициев.

Долго ли могло сохраняться такое положение, к каким результатам оно могло привести – об этом, наверное, бесполезно строить предположения. Факт заключается в том, что вниманием не обошли бедных и обездоленных. Причиной тому – появление двух людей, столь же близких по духу, сколь и несхожих, почти одновременно приехавших в Рим и встретившихся у подножия папского трона.

Каждый из них мог стать основателем новой концепции, если бы не обнаружил, что на свете уже существует идеальная религия. Оба – люди высокого происхождения, начинавшие в легких жизненных обстоятельствах: один, Франческо Вернардоне, – сын богатого купца из Ассизи27 ; другой, Доминик де Гусман из Калаорры, – испанский дворянин.

Сегодня они известны в церковном календаре как Франциск Ассизский и Святой Доминик. Эту великолепную пару Данте не обошел вниманием в своем «Раю»:

Один пылал пыланьем серафима.В другом казалась мудрость так светла,Что он блистал сияньем херувима.(Перевод М. Лозинского)

Святой Франциск, прославившийся добротой и милосердием, свойственными его поэтической, возвышенной натуре, и ставший наиболее почитаемым из всех святых, пришел из своего родного Ассизи умолять Отца Отцов разрешить ему объединить в орден уже собранных им босоногих сподвижников, чтобы они осуществляли предписание церкви о бедности и самоотречении и помогали о6ездоленным.

Святой Доминик – наш интерес обращен к нему в большей степени – был выбран за красноречие и познания для сопровождения епископа Озимского28 в инквизиторской поездке в южную Францию, где стал свидетелем лютой резни. Он проповедовал перед еретиками в Тулузе, и его горячее страстное красноречие обратило к истинной вере многих из тех, кто не собирался отступать перед жестокими аргументами огня и стали.

В пылу религиозного рвения Святой Доминик отринул свое положение, покой и дарованный сан. Подобно Святому Франциску, он ходил босой, являя собой пример бедности и самоотречения, однако был менее мистичен, менее мягкосердечен, совершенно практичен во всем, что касалось пропаганды веры, и потому восторженно приветствовал кровавые победы, которые Симон де Монфор одерживал над еретиками-альбигойцами.

Но если он славил достижение конечной цели в этой борьбе, считая ее высшим из всех человеческих предназначений, то учил и раскаянию в содеянной жестокости.

Святой Доминик призывал к жесткому и беспощадному усердию. Но свирепость и жестокость не идут рука об руку с таким полным смирением, какое, несомненно, было ему присуще. Истинной целью его миссии в Риме было прошение совершенно иного характера. Он считал предосудительным кровопролитие, которому явился свидетелем, однако высоко ценил плоды его. Вдохновленный успехом, выпавшим на долю его красноречия, Святой Доминик поставил целью найти другие, более мягкие средства, которые позволили бы добиться тех же результатов. Он отправился просить разрешения папы Иннокентия III на создание ордена проповедников, которые – в бедности и лишениях – отправятся отвоевывать для Рима стада овец, сбившихся с пути праведного и попавших на пастбище ереси.

Папа Иннокентий рассмотрел одновременно просьбы обоих – исходя из своей страстной веры, Святой Франциск и Святой Доминик разными путями пришли, в конце концов, к схожим предложениям.

Он понял выгоду, которую сулили церкви подобные люди, наделенные силой убеждения, увеличивающей число приверженцев, воспламеняющей сердца и вновь оживляющей мерцающую неверным сиянием лампу народного религиозного рвения.

Иннокентий III не обнаружил ни ереси, ни иронии в культе нищенского существования, которое они хотели отныне проповедовать, испрашивая на то разрешение утопающего в роскоши аристократического папского двора.

Но существовало серьезное препятствие для его согласия на их просьбы: монашеские ордена стали столь многочисленными, что Латеранский собор запретил создавать новые. Благоволя к этим просителям, папа взялся сам за преодоление возникших трудностей, но в это время смерть прибрала его к рукам.

Бремя выполнения этой задачи перешло к его преемнику, Гонорию III. И, как гласит легенда, нового папу к быстрейшему решению проблемы побудил «вещий» сон, в котором он видел эту пару поддерживающей руками накренившийся Латеранский дворец.

Поскольку Гонорий не мог придать им статус монахов-отцов, он прибег к созданию братств, присоединив их к ордену Святого Августина: доминиканцев в качестве братьев-проповедников (fraters praedicatores) и францисканцев в качестве братьев-миноритов (fraters minores), то есть «младших братьев».

Так появились эти два нищенствующих ордена, которым с помощью многочисленных приверженцев, очень быстро завоеванных, было суждено стать одним из величайших оплотов могущества римской церкви.

При жизни основателей этих братств принципы бедности соблюдались во всей предписанной чистоте. Но вскоре после их смерти нищенствующие братья, будучи людьми грубых привычек, подверженными человеческим страстям и амбициям, вслед за приобретением могущества добились и приобретения богатств. Святые Франциск и Доминик достигли возрождения первозданного духа христианства. Но он вскоре уступил мирским стремлениям, и история обоих орденов стала повторением и отражением истории самого христианства. По мере своего распространения в христианском мире они овладевали монастырями, землями и имуществом. Личная бедность каждого брата сохранялась, это верно: они по-прежнему ходили по улицам босиком и в грубых одеяниях, «без посоха, сумы, пищи или денег», как предписывали их принципы. Индивидуально они соблюдали обет, но при коллективном рассмотрении их бедность «оставалась за воротами монастыря», как сказал Григоровий29, подтверждая сказанное до него Данте: