Алан Хокарт - Критерии оценки свидетельств Страница 6

Такая аргументация в точности повторяет другую, когда решается вопрос о том, кто более близок к первоначальной форме: ящерица, сохранившая четыре лапки, или змея, у которой никогда не находили лап. Первое предположение прельщает тем, что объясняет наличие рудиментарных лапок под кожей змеи; второе ничего не объясняет. Представляя прямые свидетельства о последовательности видов, палеонтология может подтвердить выводы зоолога и заполнить пробелы, но для основного вывода эти свидетельства не обязательны.

Сравнение Агни и Гермеса приводит нас всего лишь к их общему ближайшему предку, т. е. ко II, III, может быть, к IV тысячелетию до н. э. Мы можем пойти дальше, вспомнив культуры, которые, вероятно, отделились в более ранний период, например шумерскую. Можно привлечь существующие культуры отдалённых районов. Камчатские коряки считают богом полено, из которого они высекают огонь. Он является посредником между богами и людьми, а также богом корякского скота — северных оленей. Сходство очевидно.

Мы можем по-другому расширить сферу исследований. Можно рассматривать Агни и Гермеса просто как звенья в каждой из систем — в индийской и греческой культурах, как зуб или глаз у двух видов одного и того же рода животных. Они представляют собой соответствия в двух родственных культурах. Мы пришли к заключению, что

Агни = Гермесу.

Мы отметили, что

Агни = жрец, брахман

и что

Гермес = глашатай, Керукс

Из этого можно сделать вывод, что

брахман = Керукс

Сравнительный метод в нашем примере — Агни и Гермес — достигает цели скорее и с большей степенью достоверности, чем простое изучение текстов. Мы это увидим во всех случаях. Филологи-классики, историки, археологи, все те, кто считает прямые свидетельства единственно допустимыми, склонны взгромоздить Пелион на Оссу, но дальше догадок дело не идёт. Анализируя события тысячелетней давности, они никогда не достигают той точности, какой достигла эволюционная теория, рассматривающая события, которые происходили много геологических эпох назад и о которых нет прямых свидетельств.

Метод, признающий только прямые свидетельства, не только громоздкий, он не даёт объяснений, а цель науки — объяснять. Грамматик, который держится за греческие тексты и не решается встать, как он считает, на зыбучие пески сравнительного метода, может констатировать факты греческой грамматики, но не может их объяснить. Например, он не может сказать, почему в греческом языке «е» так часто чередуется с «о», как в словах lego- men и legete, а лингвист-компаративист может, призвав на помощь латынь, санскрит и другие языки. Он может сформулировать определённые правила праязыка, которые объяснят все факты производных языков и которые исключат все другие объяснения.

Прямые свидетельства не только оказываются неспособными объяснять, они могут предложить неправильное объяснение, потому что они сообщают нам только часть фактов, хотя и кажется, что сообщают все. Я имею в виду пример с Фиджи. Там я познакомился с аристократической семьёй, или, если хотите, с семьёй вождя, которая была разделена на четыре клана. Вожди выбирались по очереди из двух кланов, а другие два были «вне игры». Мне рассказали, как это произошло и почему. Это было не так давно, ещё на памяти старейших. Первоначальная семья, состоящая из потомков вождя, жившего в конце XVIII в., очень разрослась. Поскольку к ней подходили с теми же мерками, что и к маленьким кланам, получалось, что она не вносила справедливой доли в дела общины. Поэтому самая младшая ветвь, которую мы назовём D, откололась. Потом, когда разрослась оставшаяся часть, откололась А. Внутри оставшейся части В с большим рвением занималась общественными делами, а С пренебрегала ими и работала на себя. Чтобы заставить С внести свою лепту в общественные работы, её отделили от В. Если бы я ограничился только этой деревней, как учёные ограничиваются Грецией, Римом или Египтом, я бы удовлетворился этим примером и принял такое деление на четыре части за местное явление. Но тот же самый порядок — четыре клана, из двух выбирались вожди, а другие два исключались — оказался в соседнем племени, потом ещё в одном. Стало совершенно ясно, что первый пример нельзя считать чистой случайностью, он оказался прямым свидетельством, — так же как нельзя считать случайной форму кристалла, повторяющуюся во многих экспериментах. Семья вождя, состоящая из четырёх ветвей, была моделью, которая до последнего времени существовала на Фиджи. Число четыре было, несомненно, связано с ритуалами — с празднествами, исцелениями и т. д. Такое деление на четыре части появляется в Центральной Австралии, на Яве, в Индии, где оно связано с четырьмя основными точками горизонта.

Очевидно, это очень древняя модель, поскольку она является общей для народов, живущих так далеко друг от друга. Она, безусловно, возникла не на Фиджи. Тем не менее, прямые свидетельства на примере одной семьи могли бы привести к мысли, что такая модель возникла в одном месте в XIX в. по решению одного-двух сильных и способных людей. Должны ли мы отказаться от этого свидетельства, считая его ложным? Конечно, нет. Оно говорит нам правду, ничего кроме правды, но не всю правду. Оно говорит нам об определённых преходящих формах организации, которые возникают в любом обществе, и о том, как они изменяются; оно не говорит нам о том, что такая традиция — четыре клана — существовала с незапамятных времён и что любое изменение должно было восстановить или сохранить первоначальную структуру. Оно не говорит нам о том, что до изменений такая четырёх- частная структура существовала.

Чтобы понять это, предположим, что Европа была сметена с лица земли в результате нашествия варваров, что все письменные документы были уничтожены и что даже наше общественное устройство было стёрто из памяти людей. Америка избежала этой участи. У неё остался текст конституции, которая была провозглашена после войны за независимость.

Историк с жадностью ухватился бы за этот документ и, ликуя, объяснил бы учёному миру происхождение парламентарной формы правления. Мы знаем, что он был бы абсолютно неправ, что парламент возник задолго до XVIII в., что фактически он никогда не возникал, а постепенно развился из ассамблеи другого рода, что американская конституция просто местное видоизменение древнего института, созданное в соответствии с местными условиями и теми философскими теориями, которые мы можем восстановить, изучая Руссо, Локка, Гоббса и более ранних философов.

Представим себе, что у нас нет никаких документов о сословии пэров до Георга I, что самые ранние упоминания о пэрах относятся к царствованию этого монарха. Историки сразу бы сделали вывод, что сословие пэров создал Георг I, и приняли бы причины пожалования этого титула конкретным людям за мотивы, которые привели к созданию института пэров. Это было бы все равно, как если бы палеонтолог сказал: «Вот череп плейстоценовой эпохи, он самый древний из всех найденных. Следовательно, мы присутствуем при рождении человечества». Это был бы абсурдный вывод. Тем не менее, историки постоянно делают такие абсурдные заключения, когда теряют след; они считают, что след возник там, где они потеряли его, и не предполагают, что он мог исчезнуть раньше. В этой дурной привычке более всего виноваты греки. Они говорят, что Солон или Ликург создали тот или иной закон, устанавливают причины возникновения этого закона и дают нам понять, что он ведёт начало именно от этих законодателей. Современные историки слишком часто соглашаются и больше не исследуют этого вопроса. Они забывают, что можно возвратиться к старому закону, внося в него поправки. Недавно парламент проголосовал против работы театров по воскресеньям, но этот обычай возник не теперь. Мы знаем, что он восходит к древним иудеям. Недавний закон просто ещё раз подтвердил и применил к современности очень древнее табу.

Отсутствие письменных свидетельств не имеет никакого значения; только сравнительные данные могут привести к правильному решению. Так случилось, что относительно Ликурга у нас есть сравнительные данные. Мы знаем, что многие институты, приписываемые ему, существовали на Крите. Мы можем сделать вывод, что они гораздо старше Ликурга, что они восходят, по крайней мере, к ближайшим общим предкам спартанцев и критян. Если Ликург включил их в свои законы, то вполне вероятно, что он вновь подтвердил или изменил то, что уже существовало. Традиция также гласит, что Ликург ввёл металлические деньги в Спарте. Но металлические деньги очень широко распространены, они присущи не только Спарте. Сравнительные данные указывают на то, что они возникли не в Спарте. Если Ликург действительно включил металлические деньги в свои законы, то он, может быть, всего лишь настаивал на том, чтобы их сохранить.