Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре - Дорис Бахманн-Медик Страница 6

– если выразиться опять-таки метафорически, – тем самым подтверждает свою сдержанность по отношению к «поворотам», которые он – сторонясь парадигм или методов, но все же говоря о сменах парадигм – считает обыкновенной сменой установки восприятия: «Очевидно, поворот сегодня требует повышенного внимания к различным сторонам и аспектам, которые обсуждались слишком кратко. <…> Он намекает, что возможно множество совершенно разных точек зрения на один и тот же предмет. Он несомненно знаменует обогащение зрения, восприятия, осмысления. Повороты, во множественном числе, представляют собой индикаторы того, что нечто происходит: открытие, расширение, плюрализация измерений».[71] Повышенное внимание, разумеется, – лишь одно из качеств, характеризующих тот или иной «поворот».

«Поворот» как переход от предмета к аналитической категории

Скепсис по отношению к метафорическому «объяснению» возникновения «поворотов» ни в коем случае не означает, что метафоры и аналогии в целом губительны для наук о культуре. Напротив, метафоры и аналогии – широко распространенное в науках о культуре и характерное для них средство познания и изложения. К тому же, как представляется, именно для наук о культуре типично, что метафорами становятся и сами категории анализа. Это проливает свет на характерную структуру динамики «поворотов»: сначала обнаруживаются и вычленяются новые, общие для отдельных дисциплин предметные области, на которых концентрируется исследование, – например, ритуал, перевод, пространство и т. д. На этом предметно-содержательном уровне прощупываются новые сферы для исследования. Но когда же поворот становится «поворотом»? Кажется, в ответах на этот вопрос до сих пор преобладает неуверенность: «В конечном счете у нас все еще нет критериев, позволяющих решить, когда можно говорить о «повороте», а когда нельзя».[72] И все же некоторые критерии вполне определимы.

Говорить о «повороте» можно лишь тогда, когда новый ракурс исследования «переходит» с предметного уровня новых областей исследования на уровень аналитических категорий и концепций, то есть когда он перестает просто фиксировать новые объекты познания, но сам становится средством и медиумом познания. Так, к примеру, в случае перформативного поворота суть не в том, чтобы анализировать ритуалы и уделять им «повышенное внимание». Напротив, инструментарий анализа ритуалов позволяет сначала вообще выявить социальные процессы (скажем, социальные драмы) и рассмотреть структуру их динамики. Такой «переход» от предмета к категории анализа не является процессом чисто количественного накопления, при помощи которого можно лишь достичь «критической массы», необходимой для этого перемещения, как утверждает Карл Шлёгель. Здесь скорее происходит решительная смена категориального уровня или даже концептуальный скачок. Так, к примеру, «ритуал», «перевод» или «пространство» из предметов исследования превращаются в категории анализа, позволяющие описать явления, первоначально не входившие в традиционную предметную область в узком смысле слова. «Перевод» здесь, выходя за границы языкового перевода текстов, становится обобщаемой категорией, которую затем можно применять и к переводу с одной культуры на другую. Такой обуславливаемый «поворотами» концептуальный скачок столь продуктивен потому, что в большинстве случаев сопровождает трансформацию изначально описательных понятий в оперативные,[73] то есть в концепты, меняющие действительность.

Более того, для динамики «поворотов» характерно, что аналитические категории в процессе своего формирования и распространения обретают метафорический характер. Метафора «культуры как перевода» является здесь удачным примером. Такая метафоризация наделяет «поворот» особой движущей силой. Его эффективность и жизнестойкость, в свою очередь, зависят от того, насколько его познавательный потенциал как аналитической категории в итоге превзойдет метафору в качестве своего «горючего», то есть насколько «поворот» способен применением собственных категорий контролировать тенденцию к метафоризации. В случае перевода это означает, что переводческая перспектива не только все больше насыщает собой понятие культуры («культура как перевод»). Лишь вовремя остановленная метафоризация превращает его в конкретную категорию, которая применима затем как для того, чтобы анализировать перенос опыта, а также связанных с жизненным миром и социальных результатов перевода в контекстах миграций, так и для того, чтобы методологически преобразовывать устоявшиеся механизмы сравнения культур.[74]

Представляется, что такой подход в любом случае продуктивнее органицистской модели «объяснения». Поскольку он демонстрирует, каким образом науки о культуре с их средствами изображения, в частности метафорами, способны как осмыслять сами процессы метафоризации, так и обнаруживать их. Органицистские же выводы – как в случае Шлёгеля – сами оказываются во власти метафор и застывают в ожидании, когда на горизонте «всплывут» новые «повороты». К тому же они фиксируются на перформативных поворотных пунктах. Но «повороты» не всплывают просто так со дна морского – решающее значение имеют способствующие формированию теории микрособытия, которые сначала лишь подготавливают какой-либо «поворот», а затем либо активно набирают силу, либо уходят в тень.

2. Спектр теоретических трансформаций в смене ведущих наук

Настоящая книга посвящена разносторонним полям напряженных отношений и тем рамочным условиям, из которых «повороты» черпают свои содержательно-концептуальные силы. На переднем плане, как бы то ни было, находится способность самих «поворотов» формировать инновационные концептуальные ракурсы исследований.

Цепочка «поворотов» была спровоцирована главным образом культурной антропологией / этнологией, особенно американской, существенно отличающейся от немецкоязычной традиции философской антропологии. Культурная антропология англо-американского образца, как известно, исходит не из антропологических констант и универсализируемых систем знания.[75] Ее исследовательский интерес произрастает больше из полемики вокруг культурных различий. В качестве интегративного мостика между дисциплинами культурная антропология разработала важные базисные представления и для других наук о человеке и обществе, направивших культурный анализ на признание культурной чуждости и плюралистичности, а также на анализ культурных различий в поведении человека. Именно она первой поспособствовала прорыву глобального «Культурного Поворота» в гуманитарных науках – хотя и здесь уже дифференцированно: в качестве «антропологического поворота». В общедисциплинарном разрезе «антропологический поворот» в социальных науках (Вольф Лепенис) идет параллельно «антропологизации знания» (Вольфганг Фрювальд) и антропологическому повороту в литературоведении, а также в исторической антропологии.

Наибольшая плодотворность культурно-антропологического обоснования заключается в направленности на интернационализацию и в акцентировании чуждости как методического принципа. При этом изыскания культурной антропологии, как известно, давно не ограничиваются чужими (племенными) культурами, но все больше ориентируются на отношения в рамках современных индустриальных обществ. Кроме того, они закладывают ключевые теоретические основы для культурной и межкультурной рефлексии в принципе. Аналогично развитию «поворотов», этнология тем самым покидает свою традиционную предметную область региональных исследований (area studies), чтобы обрести статус систематической дисциплины.[76] Лишь находясь в такой позиции, она может формировать общедисциплинарные категории анализа и стимулировать концептуализацию посредством «культурной критики»; она настаивает на развитии этнологического взгляда, который можно и нужно направить также на собственную культуру: на собственные социальные институты, нормы, ценности, привычки. Развитие такого этнологического зрения особенным образом провоцируется столкновением с «чужим». Это позволяет наблюдателю «извне» направлять дистанцированный взгляд на собственную культуру и «очуждать» ее так, чтобы