Александр Каменец - «Сказка – ложь, да в ней намек…» Социально-педагогический анализ русского сказочного фольклора Страница 7

Как это ни кажется парадоксальным, Лиса оказывается более честной, чем Волк. Она сама обманывает, сама и рискует, не пытается спрятаться за чужую спину. Оценочная позиция выражающаяся в том, что лиса «хитра и коварна» и, собственно, этим и исчерпывается смысл сказки, является поверхностной, ничего не объясняет и ничему не учит. Ведь Лисе никто не обеспечивает выживание, а, наоборот, при случае окружающие пытаются поживиться за ее счет (Дед, Волк). Таким образом, корыстный социум сам порождает Лис.

Лиса и Волк функционируют в разных социальных логиках, которые бессмысленно сравнивать друг с другом на основе общих нравственных критериев. Лиса действует в «искусственных» (созданных ею же) «вторичных» социальных условиях (ситуациях). Поэтому она неизбежно надевает личину жертвы, играет спектакль. Это то, что требует от нее окружающий социум. Волк же, оставаясь без защитной личины (роли), остается битым и без хвоста. Он живет по биологической, а не по социальной логике. В этом случае «социальное» не означает обязательное лицемерие. Корректней было бы сказать, что эффективное хотя бы для одного участника социальное взаимодействие предполагает наличие у этого участника роли, ожидаемой другими участниками взаимодействия. Если индивид везде пытается быть самим собой, то он действует деструктивно для социума, становясь только неотесанным агрессором, не считающимся с окружающими.

В этом отношении главным героем сказки является Волк, а не Лиса. Лиса выполняет сугубо служебную функцию, раскрывает основной авторский замысел – как из-за таких Волков, Дедов появляются такие Лисы! Отметим попутно, что во многих русских народных сказках отрицательные персонажи созданы не только для их обличения, но и для обнажения несовершенств персонажей, противостоящим им. Это нужно для того, чтобы не просто показать зло, но показать, как оно происходит по вине тех, кто не позиционирует себя как злодей. А это в социально-педагогическом отношении гораздо важнее.

Социальная педагогика начинается не с обличений «плохих» персонажей, индивидов, а с возможностей исправления, совершенствования имеющегося человеческого «материала» (в данном случае это персонаж в образе Лисы). Для решения социально-педагогических задач представляется гораздо более реалистичным и адекватным не делить мир на абсолютно «плохих» и «хороших» (этого нет в реальности), а стараться улучшать реальный социум, отдельных его представителей с учетом того, что в каждом индивиде есть и плохое, и хорошее. Соответственно, социальные педагоги призваны увеличивать «зону добра», положительного в каждом представителе социума». Здесь мы попадаем в контекст решения задач социально-педагогической профилактики и коррекции. А для этого сначала надо попытаться проявить к этим персонажам гуманизм, понять в каких социальных ситуациях они испытывают дефицит, что и порождает их негативные социальные проявления. Для Лисы это дефицит игровых ситуаций, приключений, опыта творческой социальной комбинаторики. Ведь Лисе важно не просто что-либо украсть, а еще и разыграть ту или иную комбинацию. Трезвый же, прагматичный социум не предоставляет ей этой возможности. Она сама придумывает себе приключения. И дело здесь не только в поиске добычи. Зачем ей, например, тихо издеваться над Волком: «Битый небитого везет»? Очевидно, что здесь мы имеем дело с ее торжеством игрока, выигравшего очередной раунд у простаков. Но что интересно, действуя в созданном ею же искусственном пространстве спектакля для других, Лиса получает вполне ощутимый реальный доход (еду). У Волка же очевиден другой дефицит ситуаций – дефицит дружбы, искренних отношений. В конечном счете, «долг дружбы» даже оказывается сильнее его достоинства и прагматизма (Волк везет на себе Лису).

На примере этой сказки можно попытаться ответить и на вопрос: «Почему в сказках сплошь и рядом действуют не люди, а животные?». Один из вариантов ответа, имеющих социально-педагогическую значимость, связан не с расхожим представлением об одушевленности всего живого древними сочинителями сказок, об их анимистических и мифологических представлениях.

Можно вполне обоснованно предположить, что в древности у людей было более развито (пусть в наивной форме) экологическое самосознание и соответственно экологическая этика. Поэтому для них наиболее нравственным было уметь самостоятельно бороться за выживание по аналогии с животным миром, не пытаться пренебрегать собственными биологическими запросами и собственными возможностями для выживания. Они не были извращенцами по отношению к собственной биологической природе. Пытались удовлетворять свои естественные потребности, используя максимально то, что дает им окружающая природа. Спектр же «вторичных», социальных потребностей был гораздо меньше, чем сейчас. Окружающую природу и биологическую природу человека так не «насиловали», как сейчас. Это и есть знаменитый принцип существования: «Быть в гармонии с самим собой и миром». Поэтому для них персонажи в образе животных, зверей были не просто метафорой, но и иллюстрацией эффективного, экологически целесообразного или не целесообразного (если животные принимают чисто «человеческую» логику) поведения.

Такая интерпретация наличия животных в качестве сказочных персонажей может быть продуктивной, если обратиться к одному из ключевых понятий социальной педагогики (и педагогики вообще) – «нравственность». Корень этого слова – «нрав» или «норов». Именно животным присуще последовательное следование своему «норову», определяющему его принадлежность к соответствующей популяции и носящему преимущественно врожденный характер: норов лисы, зайца, волка и т. д. Соответственно, нарушения «норова» животными есть измена собственной популяции, и потому они безнравственны. Если это представление перенести в мир людей, то мы увидим, что «нрав» или «норов» связан с полнотой самореализации индивида в соответствии с его природными задатками, психо-физиологическими особенностями, принятыми в соответствующем сообществе (популяции), в которое включен индивид. Безнравственное же – это подавление и отрицание самим индивидом этих своих особенностей в процессе взаимодействия с другими индивидами, что неизбежно ставит его в позицию иждивенца и приспособленца, но не творца собственной жизни. В этом отношении Лиса занимает более нравственную позицию, чем Волк, следуя в основном своей «лисьей» природе. Хотя и она, играя иногда по «человеческим», а не «лисьим» правилам (изображая покойницу, катаясь на Волке и т. д.), оказывается в зоне экологического риска – издеваясь над другими, теша свое тщеславие (чисто «человеческая» слабость), она рискует рано или поздно «нарваться» на жестокое возмездие и, по сути, остается одинокой в жестоком социуме. Волк же, ловящий хвостом рыбу в проруби и везущий на себе Лису, вообще является аномалией, уничтожающей и унижающей природный волчий нрав. Таким образом, главная мудрость этой сказки заключается в том, что каждый должен следовать своей природе до конца, реализуя в решении своих проблем собственный потенциал способностей, умений, и тогда он не будет игрушкой обстоятельств и жертвой в окружающем социуме. Если условно принять «звериный социум» (социум Лисы и Волка) как некоторое социальное «подполье» в сравнении с человеческим обществом, то можно сделать вывод, что Лиса балансирует между этим «подпольем» и «социумом», оставаясь творческим маргиналом, владеющим социальными языками этих обоих социальных пространств. И в этом ее преимущество перед Волком, остающимся, по сути дела, представителем «звериного» подпольного социума. Но это балансирование не может продолжаться вечно. «Лисий» вариант социальной адаптации всегда находится в зоне риска и экзистенциального одиночества (нет настоящих друзей) и, поэтому, он непрочен и авантюрен.

Конец ознакомительного фрагмента.