Михаил Лифшиц - На деревню дедушке Страница 7

Я не буду досаждать вам разбором новой эстетики, тем более что новизна ее весьма относительна, — как–нибудь в другой раз поговорим. Но вы понимаете, что вопрос о мифах и сказках здесь ни при чем. Во–первых, где же, в каких отдаленных землях те мохнатые догматики водятся, которым мифология не показана? У нас по крайней мере никто не запрещал пользоваться сказками и даже их заново сочинять. Сказки и мифы не всегда были в почете, а что касается их литературного употребления, то, право, не знаю, чего тебе надобно, старче? Достаточно вспомнить сказку «Девушка и Смерть», которая считалась выше «Фауста» Гете. Были также разные бутафорские легенды и народные сказания — их же сам А.Дымшиц научному исследованию подвергал.

Если из—за «педологов» сыр–бор загорелся, так это смешно. Во–первых, педологи по мановению волшебной палочки исчезли в середине тридцатых годов. А, во–вторых, педологи сами были крайние новаторы — смесь американской психологии с «пролетарской культурой». Можно, конечно, их догматиками называть, я согласен, но тогда уже все ориентиры на местности будут другие.

Еще более удивительно, что движущаяся эстетика признает мифотворчество если не столбовой, то все же проезжей дорогой социалистического искусства… Зачем же тогда бутафорскую полемику разводить, лучше прямо руки вверх поднимать!

Позвольте, милый дедушка, все–таки пояснить, в чем тут дело.

Я знаю, вы бывали на транспорте. В наше время все на колесах, а вам довелось немало поездить, как говорится, с конца в конец. У вас две внучки, самые младшие, одна в Минеральных Водах живет и от своего мужа имеет себе хорошую биографию, другая директором ресторана в Хабаровске и тоже свою материальность получает. Время от времени вам приходится их навещать — медку своего привезти, крупы гречневой, разобрать, если бывают, ссоры и воспитание детей.

Значит, вы на железной дороге не новичок, даже в самолетах летали. Вам приходилось видеть ящики, такие аккуратные, со всякой кладью, и на них надпись: «Не кантовать!» А для того, чтобы это было понятно всему человечеству, обычно рисуют еще на ящике рюмку емкостью вверх.

В нашем мышлении, Константин Макарыч, правило «не кантовать!» тоже большое применение имеет. Некоторые очень важные истины кантовать нельзя, а то выйдет поломка и потом бывают претензии. Можно даже сказать, что в этом правиле все счастье и несчастье человека содержатся. Потому что все проходит — и любовь и зубная боль, а кантовать нельзя. Эх, кабы Волга—матушка вспять побежала! Люди жалеют об этом, хотя сами они спешат всегда в одну сторону, не глядя вокруг. Нельзя дважды пережить одно и то же мгновение, нельзя дважды исчерпать одну и ту же порцию энергии, и это печально. Говорят, умирает наша вселенная, растворяется в полном бессилии, и всякий разумный голос в конце концов тонет в бессмысленном шуме.

Но, может быть, это не так страшно, милый дедушка. Когда это еще будет, зачем сейчас панику поднимать? И потом — если бы можно было два раза одну и ту же чарку выпить, то все законы сохранения естества пошли бы наперелом, и был бы полный беспорядок повсюду, бессмыслица и сплошной шум. Словом, одно другое поддерживает, и что—то разумное в мире все—таки есть, только человеку неудобно, и потому он все рвется кантовать.

Однако оставим высокую философию. К чему я это говорю? А вот к чему. Мифы, легенды, сказки первобытных народов содержат в себе глубокие истины, и нам это даже виднее, чем современникам «Илиады» или вороньего эпоса Северной Азии. Хорошо сказал поэт Баратынский:

Предрассудок! он обломокДавней правды…

Если кто–нибудь относится к этой исторической ограниченности высокомерно, то есть хочет рассудок от предрассудка китайской стеной отделить, его самого можно отнести к цивилизованным дикарям. Однако, милый дедушка, кантовать нельзя! Великие исторические предрассудки — тоже ступени развития человеческого сознания, но это не значит, что между тем и другим можно поставить знак равенства — и гуд бай! Нет, сказка есть истина в фантастической форме, но истина — это не сказка. На всяком подобном уравнении написано: «Не кантовать!».

В том и заключается сущность современного спора. Теория мифотворчества превращает объективную истину в сказку, продиктованную сильной волей творческой личности, а для того, чтобы этот вывод легче вошел в человеческий ум, существует нейтральная категория «видения», стоящего по ту сторону истины и заблуждения. Каждая эпоха, каждая общественная группа или отдельная личность имеет свою сказку, свое особое видение, которому простое отражение мира несет пассивный материал. Но руководство, так сказать, принадлежит именно видению, оно вне критики и не обязано отвечать перед тем, что есть. Сказана сказка — и можете исполнять!

Говорят, что отражение реального мира не в силах объяснить художественное творчество, потому что в последнем бывает фантазия, то есть сказочные миры и женщины с двумя носами. Можно понять, что художник тем больше в своей тарелке, чем дальше от реальности. По мнению лучших авторитетов новой школы, реализм, как он развился, начиная с эпохи Возрождения до девятнадцатого века, — только одно из возможных видений мира, и притом далеко не лучшее. Глубокое средневековье, например, гораздо выше. Вот в науке другое дело. Ее пока, до последующих распоряжений, оставили за объективной истиной.

Однако, милый дедушка, все это смеху подобно. Во–первых, если теория отражения не может объяснить человеческое сознание во вcex его отношениях к действительности, в том числе и эстетических, то долой ее! Потерпев фиаско в области искусства, она уже не в силах восстановить свою репутацию, и надо ее заменить другой теорией. Принцип должен быть один, все остальное — множественный разговор в неопределенном наклонении, как говорит одна забавная особа у Лескова. В критике материализма нет ничего нового, но здесь лучше иметь дело с теми, кто рубит напрямик, без дипломатического урегулирования, ибо в теории это ни к чему не ведет.

Во–вторых, если сказка может иметь реальное содержание, то, с другой стороны, искусство, создающее полную иллюзию реальности, тоже сказка, только без волшебников. Да, все это сказка — вся мировая литература от первобытных легенд о вороне до романов, построенных на документах и материалах. Даже Золя, изучавший статистику и медицину, писал сказки, и его романы, может быть, более сказка, чем волшебные истории в духе Андерсена. Потому что Андерсен вам прямо даст понять, что в действительном мире принцесса не станет целоваться с грязным свинопасом, а это только сказка, в которой выражена общая мысль. Что же касается Золя, то он хочет создать видимость реального мира во всех его внешних признаках — значит, он как бы обманывает вас, рассказывая вам сказки, чего не делает Андерсен.

Эта штука, милый дедушка, называется тождеством противоположностей. Но, при большом их тождестве, остается все же не—большой дифференциал, некая щель, через которую все в мире происходит и бывает разница между хорошим и плохим. Так и здесь. Поскольку теперь в моде богословские авторитеты, я позволю себе сослаться на блаженного Августина. Художник, изобразивший лошадь, не лжет, ибо он никому не выдавал свое изображение за настоящую лошадь. Похоже или непохоже — все равно это искусство, условность, сказка. А вот ересь манихеев есть ложь, ибо она выдает за истину наваждение диавольское.

В этом церковном споре наше дело, слава богу, сторона, но пример неплох. Одно дело сказка—истина, то есть искусство, и совсем другое дело истина—сказка, то есть ложь, которая только выдается за истину, Лживые сказки бывают и в науке, и в политике, они могут быть и в искусстве. Ведь ложное искусство не редкость. Каким путем проникает в человеческое творчество этот ложный элемент — через ворота мнимого правдоподобия или через дыру в заборе, именуемую условностью, — это уже другой вопрос, в данном отношении менее важный. С другой стороны, следует ли художник путем Андерсена или путем Золя — все равно, лишь бы он рассказывал сказки—истины без вранья. Именно здесь проходит самый значительный, самый резкий /насколько это возможно в человеческих делах/водораздел. И вот почему можно сказать, что между сказкой—истиной и сказкой—ложью разница неизмеримо более серьезная, чем между искусством и наукой.

Так думал Белинский, утверждая, что содержание всех форм духовного творчества одно и то же — реальная действительность. Лишь на этой почве можно говорить о своеобразии искусства, потому что эта его особая жизнь имеет свою опору в сердце самой действительности, как не раз объясняли умнейшие люди мира. Ну, а если сущность искусства в мифотворчестве, как нам хотят теперь доказать, то никакого своеобразия нет и не будет. Мифы хороши, когда в них есть поэзия, но нельзя сказать, что поэзия существует везде, где есть миф. Не забудьте о рюмке емкостью вверх!