Идолы театра. Долгое прощание - Евгения Витальевна Бильченко Страница 7

В современном структурном психоанализе есть понятие «шва». Это довольно простая категория, которая, хотя и выглядит, как метафора, тем не менее, имеет весьма точное и определенное значение. «Шов» – это знак, символ, миф, история, при помощи которой прикрывается нежелательная правда. Дисциплинарное общество, как правило, использует «закрытые швы»[10]. Речь идет об откровенной лжи, которая накладывается на правду, или об умалчивании правды при помощи командно-административной цензуры, директивы, табу, запрета. Господствующее означающее в данном случае – довольно жесткое, твердое и неповоротливое. Нельзя, значит, нельзя. «Нельзя» – командный нарратив, наносящий прямой удар по идентичности субъекта. Он переживается внешне как «несвобода»: то есть, довольно болезненно.

Иначе дело обстоит в либеральной цензуре, свойственной карнавальному, мультикультурному, обществу. Здесь «шов» вляется «открытым» и представляет собой весьма динамичный и текучий маркер – плавающее означающее. Если закрытый шов бьет напрямую по идентичности жертвы, задевая её и травмируя, вытесняя подлинность в бессознательное, то открытый шов накладывается совершенно иначе. Подлинность означаемого не скрывается, но «массажируется», трансформируется означающим (media is a massage & message). Она моделируется им в любом желаемом направлении. Более того: если эта подлинность – слишком травматична, травма как бы обыгрывается, смакуется. Она обретает гибкий и мягкий, щадящий, характер. «Жидкое» насилие апеллирует к смыслам культуры, создавая из них различные конфигурации. Закрытый шов называется «симптом»: это белыми нитками шитая неправда, за которой относительно легко распознать скрываемую правду. Именно потому закрытые швы легко «распарывать», расшивать, разоблачать. Против классического тоталитаризма всегда легко бороться: шов указывает на рану, ибо запретный плод – сладок, рана сочится из-под шва, правда прорывается наружу.

Закрытый шов в современных условиях цензуры выполняет роль отсутствующего в выборе между единственным и отсутствующим. Классического тоталитаризма больше нет. Тем не менее, нам предлагают выбирать между откровенной в своей информационной порнографии и принудительной открытости либерал-демократией, которая и есть новый тоталитаризм, и различными пережитками, реликтами закрытых швов цензуры вроде пресловутого «сталинизма». Открытый шов трудно распознаваем. Поскольку рану никто не скрывает, наоборот, на основании виктимных комплексов и фантомных болей она «раздувается» искусственно, говорить правду становится глупо и немодно. Ты как будто говоришь то, о чем «и так все знают». Славой Жижек сравнил тотальную информационную прозрачность постмодерна с симптомом Джойса[11]: власть неолибералов уподобляется смеховому поведению великого писателя, по собственной инициативе подкидывая критикам свои секреты и, тем самым, обезвреживая и маргинализируя всякий бунт. В этом и состоит десакрализация роли современного инакомыслящего – извечного клоуна на карнавале воображаемых масок постправды, который днём с огнём ищет то, что «и так видят все». Наверное, Конец света будет не грозным и устрашающим Танатосом Антихриста, а именно смеховым, карнавальным, Танатосом Джокера, выворачивая ужас из-под маски обаяния.

1.4. Пространство и время

Если представить современное капиталистическое общество в виде оси координат, в нём можно выделить горизонтальную и вертикальную ось, ось центробежного смещения и ось центростремительного схождения. Горизонтальная ось – это синтагма. Можно сказать, что вдоль неё располагается культурное наследие прошлого, устойчивые смыслы цивилизации и универсалии культуры, общие для всей цивилизации. Бессознательное человечества, хранящее архетипы, – это синтагма. Сакральное в позитивной онтологии присутствия – синтагма. Пустота, если понимать под ней бессознательное в апофатическом психоанализе как лишенное познаваемых бытийных атрибутов, – это также синтагма. На горизонтальном уровне расположено «Реальное» – то, что представляет собой язык с точки зрения Жака Лакана, или Символическое Реальное, ибо бессознательное структурировано, как язык. Синтагма – это синхрония и статика.

На уровне реально-символического языка субъект выражает себя через целое культуры. Подобное выражение требует знания кода культуры как некого шифра. Данный шифр фиксируется в понятии «метонимия» – в художественном смысле этого слова – смещение, сближение сходных категорий, наращиваемых по сродству, знание которого хранится в копилке культурной памяти. В метонимии Я выражает себя через мир, а мир является отражением Я, расширяя его границы до космических возможностей. В таком случае происходит кумуляция (накопление) культурных ценностей и одновременно некое погружение в гештальт – застывание в пространстве. В рамках синтагмы мыслят цивилизационисты и богословы. Этот метафизический момент при всей своей консервативности – очень революционен. Ведь на уровне синтагмы происходит не только формирование памяти истории, но и разрыв с предыдущим ходом истории (радикальный разрыв) как предпосылка формирования нового причинно-следственного ряда. В синтагме встречаются позиция и негация, революция и консервация, традиция и новация, взаимодействие (диалог) которых составляет предпосылку успешного развития культуры, личности и цивилизации. Условным означающим синтагмы является пространство – место, где для смерти (времени, конечности) нет места, вакуум, в котором происходит истинное событие. По своей сути синтагма враждебна ценностям наслаждения, потребления и эгоистического переживания. Если интерпретировать семиотику с точки зрения этики, синтагма – это чистый альтруизм поступка личности, категорический моральный императив, отвечающий за субъективацию смыслов культуры, за личное переживание архетипа как индивидуальной поэтики, дающей субъекту пропуск в соборное целое.

Современное капиталистическое общество почти не знает синтагмального мышления. Оно не универсально, так как не апеллирует к негативной онтологии великой пустоты целого. Оно не индивидуально, так как исключает личность как избыток, включая человека в циркуляцию капитала и заменяя самость инаковостью ложных либеральных свобод, толерантностью бесконечного репрессивного Другого. Данное общество также подвергает забвению позитивную онтологию присутствия, в которой существует традиция. Это общество есть парадигма. Парадигма лишена универсальности, индивидуальности и бытийности. Она – симулятивна. Но, чтобы скрыть ее иллюзорность, создается культ выпяченной, раздутой до эгоизма, преувеличенной «индивидуальности», в которой подлинная сущность человека заменяется воображаемой «идентичностью». Вдоль вертикальной оси циркулируют мнимые идентичности, со своими скользящими означающими. Речь идет о поверхностных смыслах, рождаемых сознанием, – идеальных значениях, – а также о плавающих временных знаках, их означающих. Парадигма – это темпоральность, постоянное переживание времени, коим движется капитал, наслаждение этим временем. Это – диахрония и динамика. Вдоль парадигмы циркулируют и текут тренды, бренды, дискурсы, тексты, эмблемы и всё, что связано с миром глобального мультикультурализма. В художественном смысле этого слова парадигма есть метафора: культ Я предполагает постоянное производство личностью смыслов и текстов, в которых она и растворяется, превращая человека в отражение мира, провоцируя смерть автора как некое ложное событие. В парадигме происходит обратный эффект культа личности: чем больше человек её культивирует, тем меньше её становится, потому что, как известно, любовь – это спасение индивидуальности через жертву эгоизма (В.С. Соловьев), а не