Избранные труды по теории искусства в 2 томах. Том. 1 - Василий Васильевич Кандинский Страница 7

Интересно отметить, что лекции Кандинского, как и Клее, особой благосклонностью учащихся не пользовались (у Кандинского такой печальный опыт имелся уже во ВХУТЕМАС), так как казались путаными, что не мешало слушателям, однако, ценить «человечность» лектора. Клее, который также издал книгу «Wege des Naturstudiums im Stadlichen Bauhaus Wiemar. 1919-1923», в чем-то с творением Кандинского пересекающуюся, Баухауз покидает (о чем Кандинский пишет в 1931 г.), уходит в Дюссельдорфскую академию.

В заглавии книги «Точка и линия...» Кандинского интригует предлог «zu», который можно в принципе[20] понимать (следовательно, и переводить) по-разному: и как «на», и как «в», и как «к»[21]. Если же перевести название как «Точка и линия в (к) плоскости», то, несомненно, усиливается определенный игровой элемент, вовсе творчеству мастера не чуждый; если же «Точка и линия на плоскости», то — конструктивный. Геометрическая школа абстрактной живописи в 1920-е годы теряла свой планетарный и социально-утопический характер, который вдохновлял ее пионеров и открывателей — К. Малевича и П. Мондриана, — склоняясь все больше к формальной комбинаторике. Такой она могла быть близка и самому Кандинскому, который добавлял в нее свои прежние знаки-символы, сохраняя (особенно в названиях) свойственный ему поэтизм и некоторую ироничность, что в конечном итоге вело к «позднему» парижскому стилю, лежащему неподалеку от сюрреализма.

Манера написания текста лаконична и инструктивна. Она «баухаузовская» по своему духу, а определенная афористичность в Дессау была в моде, ведь нельзя забывать и знаменитое выражение зодчего Людвига Мис ван дер Роэ — «Bainahe Nichts» [«почти ничего» (нем.).] (этот архитектор, заметим, вскоре станет последним директором Баухауза). Опыт такой новой научной прозы складывался у Кандинского под влиянием стремления к категориальности гуссерлианского толка и, что важно, собственных ранних сочинений по экономике и этнографии. Такой стиль будет сохраняться и в парижских статьях 1930-х годов. Но до известной степени, ибо можно заметить, что у Кандинского «ничто и никогда не пропадало», и его самообучение все время развивалось (это можно видеть и в его живописи, и в его теоретических изысканиях, и в его эссе и поэтических экспериментах). Однако игровое начало там заметно побеждало: строгость и лаконизм порой взрывались пассажами с поэтическими тропами, индивидуально-ассоциативными. Такой текст не до конца ясен и не может быть адекватно «прочитан». Что, впрочем, заранее и предполагалось. Кандинский бывает темен тогда (как в особых местах священные древние книги), когда и говорит о «темном», допускающем множество интерпретаций не только автора, но и читателя. Эффект таких отрывков — их некоторая «сюрреалистичность», что диктовалось рядом важных обстоятельств. Например, стремлением «соответствовать» новым художественным исканиям в живописи, где откровенно проявляются новый мифологизм и невольная «стилизация», связанная с тем, что эти тексты переводились на французский (реже английский), скорее всего, с русского (литературными французским и английским языками Кандинский не владел). Так как большая и важнейшая часть текстов появилась в парижском журнале «Cahiers d'art», издаваемом Кристианом Зервосом, другом многих художников и поэтов Франции, то временами чувствуется «его рука», ощутимая в богатстве медицинской, биологической, ботанической и психологической терминологии, которая «осюрривала», как мы теперь можем сказать, тексты Кандинского. Собственно, Кандинский готов был подойти к личной интерпретации многих идей, лежащих в основе учений 3. Фрейда и К. Юнга, а именно о врожденном мифологически-бессознательном... Однако большая жизнь мастера подошла к концу, а обстоятельства новых военных лет не могли бы способствовать новым публикациям.

У Кандинского имелось важное и глубинное свойство творческой эволюции (весьма трудно сказать, была ли она запрограммирована изначально или же возникла под влиянием внешних обстоятельств, хотя возможно и то, и другое) подходить к конечным рубежам расцвета какого-нибудь явления если и не самым последним, то в числе таковых (к импрессионизму, к стилю модерн и символизму, к экспрессионизму и т. п.), и всегда находить средства для прорыва в будущее. В конечном итоге стоит вспомнить, что и первые абстрактные композиции появились задолго до его знаменитой абстрактной акварели 1910 (1911-1913?) г., хотя историю и интерпретацию этого вида искусства мы понимаем во многом «по Кандинскому».

* * *

Василий Кандинский принадлежит к числу пишущих художников, таких как Леонардо да Винчи, Вазари, Хогарт, Делакруа, Крамской, Синьяк, Гоген, Бенуа, Петров-Водкин, Фаворский, мастера Востока... И пусть каждый из них — а имен здесь, конечно, намного больше, чем названо, — брался за перо согласно своим особым внутренним побуждениям, да и избранные жанры и результаты были различны (у кого научный трактат, у кого художественная критика, эссе или письмо), но важно общее: слово порой помогало мастеру прояснить для себя и для других собственные позиции в искусстве.

Правда, при всем интересе, который вызывают тексты художников, то есть при желании понять «кухню» их творчества или, полнее, суть искусства в целом, надо иметь в виду и некоторые особенности такого словесного творчества. Опасно их «примеривать» буквально к той или иной картине и статуе или же «иллюстрировать» ими историю искусства. Дело не в том, конечно, что тексты эти субъективны (в чем их прелесть и ценность), но в том, что они всегда преследовали определенную цель: пропаганды — в той или иной степени — многим (правда, у Ван Гога в письмах есть лишь один первоначальный адресат, а ныне они известны всем), при освоении широких эстетических воззрений, и своих собственных, и эпохи, в которой творили, идей, расчищающих место для утверждения своего искусства. Поэтому некий подтекст имеется, он важен, хотя и не всегда определим.

Все это становится ощутимо при знакомстве с литературным наследием Кандинского. Литературным, правда, со многими оговорками, так как собственно его «чистая» литература (стихи и либретто)[22] в этом издании не представлена. Тут иное: критика, теоретические декларации, воспоминания, учебные пособия, программы, эссе, иначе говоря — «литература художника». Сюда могут быть добавлены — при известном желании — письма, путевые заметки, рабочие записи и т.п. Впрочем, это дело особое... Тексты, оставленные за пределами этих томов, как бы присутствуют, ибо ткань суждений и оценок, лексических приемов (обратим внимание на то, как легко в свои «штудии» Кандинский вводит элементы разговорной речи), по сути, при их многообразии, едина.

У Кандинского имеются трудносоединимые для соединения философичность и некая