Александр Каменец - Проблемы духовно-нравственной культуры Страница 8

Сама же процедура разоблачительства в русской литературе имеет в конечном счете гуманистический смысл, так как с одной стороны она направлена на разоблачение бездушных социальных отношений, уничтожающих саму возможность искренних человеческих взаимоотношений, с другой стороны, она предоставляет своим персонажам, литературным героям определенный шанс «найти себя», обрести свое лицо.

В качестве некоторой версии «загадки» широты русской души, русского характера многими исследователями отмечается сочетание противоположностей, оцениваемых или как асоциальные, или как социально приемлемые. На самом деле, мы имеем дело в данном случае с необыкновенной пластичностью и гибкостью реагирования русского человека на ту или иную социальную ситуацию с позиций поиска органичности «лица» и «личины» в жизни каждого человека как соответствия «внешней формы» и «внутреннего содержания». В одних случаях для обретения этой органичности необходима соответствующая «личина», в других обретение «лица» ценой отказа от внешних усредненных «приличий», чтобы сохранить в себе признаки человечности и индивидуальности. Фактически при отражении этой проблемы (как и многих других) русская литература показывает не столько достижения, сколько проблемы в виде разрывов между «лицом» и «личиной» или реальные возможности их преодоления.

Мучительный поиск такой органичности составляет одно из глубинных стремлений в русском национальном характере. В этом отношении традиционную русскую ментальность отличает особое социально-экологическое мироощущение и мировосприятие, озабоченное сохранением в человеке «естественного», «живого» (внемасочного) отношения к окружающей действительности в любых жизненных обстоятельствах. В русской литературе выстроилась целая галерея соответствующих типов «лишних людей», не сумевших вписаться в формально-ролевые требования лицемерного окружающего социума (Онегин, Печорин, Бельтов, Протасов и т. д.). Даже если этим персонажам удавалось каким-то образом адаптироваться к окружающей среде, они в конечном счете оставались глубоко несчастными и одинокими людьми, так и не нашедшими смысла в собственном существовании. Характерно, что многие русские писатели сталкивались с этой же проблемой, «сублимируя» в собственном творчестве свои влечения к преодолению собственной неприкаянности и маргинальности.

Особенности движения в русской литературе по оси «формальное» – «неформальное» кратко иллюстрируется известной русской поговоркой «По одежке встречают – по уму провожают». «Одежка» («формальное», «внешняя форма» и т. д.) – это то, что предназначено для «встречи» ее носителя другими. Это означает желательную внутреннюю диалогичность формального, «внешнего» поведения субъектов, внимание к тому, как ты изначально будешь воспринят другими, каким ожиданиям окружающих ты будешь соответствовать. В этом проявляется изначально определенное уважение к окружающим, важность социальной значимости в социуме. Характерна в этой связи замеченная многими исследователями внутренняя диалогичность многих произведений русских писателей, выражающаяся в их явной или неявной обращенности к читателям, а также демонстрационность, известная театральность даже в описываемом повседневном социальном существовании многих литературных персонажей. Это присутствует не только в героях драматических произведений. Демонстрируемый «дендизм» Онегина, вид оборванца Плюшкина, внешне выраженная сострадательность князя Мышкина и т. д. подтверждают эту характеристику социального поведения русского человека.

В пословице «одежка» символизирует возможность устраивающей ее носителя остановки, передышки, доброжелательной встречи и т. д. Тем самым уже в «формальном» (внешнем виде, «личине») присутствует притязание на неформальность, теплоту приема другими, получение определенного психологического комфорта и т. д.

Отметим, что изначальная терпимость, доброжелательность даже к незнакомой, чужой «одежке», представленной нормами, обычаями, традициями других этносов, национальностей, также говорит о неизбывном стремлении русского человека по-своему «очеловечить» контакты с «другими», проявить положительные чувства к представителям не только своей, но и чужой культуры. Вот одно из соответствующих наблюдений М. Ю. Лермонтова о характере русского человека (в данном случае Максима Максимыча в «Герое нашего времени»): «Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения» [22, с. 201–202].

В приведенной выше пословице важной также является ее вторая часть – «по уму провожают». Содержание в конечном счете оказывается для русского человека важнее формы. Именно то, как будет воспринято внутреннее содержание личности, наряду с внешними ее проявлениями, будут зависеть и «проводы» этой личности в дальнейший жизненный путь («по уму провожают»), успешность дальнейшего движения человека к следующим встречам с людьми, новыми жизненными обстоятельствами.

Можно предложить следующую типологию несоответствия содержания и формы, «формального» и «неформального», представленную в русской художественной литературе:

1. «Формальное» разрушается «неформальным» (содержание важнее формы). Такая социальная установка может носить деструктивный, разрушающий характер как по отношению к другим (Ноздрев в «Мертвых душах» Н. В. Гоголя), так и по отношению к себе (Раневская в «Вишневом саде» А. П. Чехова). При этом чаще всего эта установка так или иначе оправдывается писателями, потому что имеет и свои позитивные функции. Хулиган Ноздрев в конечном счете выступает главным разоблачителем Чичикова; Раневская в «Вишневом саде» несмотря на чеховскую иронию, предстает как хранительница умирающей романтически окрашенной дворянской культуры.

В подавляющем большинстве случаев русские писатели считают превалирование неформального начала над формально-ролевым меньшим злом, чем нарушение «общественных приличий», что и является по их наблюдениям свойственным русскому человеку, ценящим прежде всего искренность и теплоту в межличностных отношениях. Более того, такой перекос достаточно часто является определенной гарантией сохранения «живого» начала, человечности в повседневном существовании.

2. Следующая проблемная ситуация, представленная в русской литературе в интересующем нас аспекте, заключается в подавлении или разрушении «неформального» «формальным». В русской литературе это ситуация, когда мир чувств, человеческих привязанностей приносится в жертву формальным условностям и требованиям окружающего социума. Характерно, что никакими «интересами дела» или внешними приличиями чаще всего не оправдывается русскими писателями такая жертва, начиная от «Обыкновенной истории» И. А. Гончарова (Адуевы), кончая героями А. В. Сухово-Кобылина. Здесь в русской художественной литературе «схватывается» такая особенность русского менталитета, как психологическая незащищенность русского человека перед миром бездушного лицемерия и рациональности, подавляющей эмоционально-чувственную жизнь личности.

3. Ситуация разделения, размежевания сфер неформального и формально-ролевого социального опыта. Эта ситуация оказывается для русского человека, если опираться на художественные исследования в русской литературе, неразрешимой. Здесь разрушается чаще всего как неформальная, так и формально-ролевая сферы (примеры: знаменитый рассказ Л. Толстого «После бала», Иудушка Головлев, Каренин из «Анны Карениной» Л. Толстого и т. д.). Эта неразрешимость косвенно свидетельствует о такой особенности русской ментальности, как стремление к целостному восприятию мира, который должен быть един, строиться на общих основаниях во всех сферах жизнедеятельности, как неумение «делиться» в угоду разным социальным правилам без потери человеческого лица.

Рассмотренная выше оппозиция «формальное» – «неформальное» дополняется еще одной особенностью русской ментальности – поиском гармонии между «телесностью» и «духовностью». Эта проблематика оценивается русскими писателями не только в христианском контексте.

Оценка произведений русской художественной литературы как некоторой иллюстрации христианских заповедей, распространенная во многих культурологических, литературоведческих, искусствоведческих и других исследованиях, выглядит часто некорректно и не позволяет более всесторонне рассмотреть духовное содержание русской литературы. Специальные исследования показывают, что произведений русской художественной литературы, непосредственно интерпретирующих содержание Библии, евангельских текстов в качестве главного творческого задания, не так уж и много [3]. Это в первую очередь некоторые поэтические тексты М. В. Ломоносова, знаменитая ода «Бог» и ода «Христос» Г. Р. Державина, «Пророк» А. С. Пушкина, некоторые стихотворения А. С. Хомякова, отдельные фрагменты в романах Ф. М. Достоевского, довольно спорные интерпретации Евангелия в творчестве Л. Н. Толстого, поэма А. К. Толстого «Грешница», некоторые поэтические произведения Владимира Соловьева.