Максим Кронгауз - Русский язык на грани нервного срыва. 3D Страница 8

Заверните, пожалуйста, 200 граммов рокфора;

Заверните, пожалуйста, 200 граммов сыра;

Заверните, пожалуйста, 200 граммов еды.

Бывают, однако, времена и стили общения, в которых происходят сдвиги с базисного уровня. Так, например, в “советском” языке, то есть официальном языке советского периода, существовал очевидный сдвиг в сторону абстракции. Этот же сдвиг постоянно присутствует в речи политиков и бюрократов. Одним из возможных эффектов такого сдвига оказывается неинформативность текста: сказано много, а по сути ничего.

Увы, такова и сегодняшняя мода. Обобщение, с одной стороны, скрывает суть дела, с другой стороны, придает делу серьезность и значительность. Когда кто-то говорит: “Я участвую в проекте”, это может означать все что угодно, то есть буквально: все или ничего. Точно так же за выпуском нового продукта может скрываться нечто значительное, а может – ерунда. Мы оставляем собеседнику возможность самому додумать, конкретизировать сказанное нами, заполнить пустоты, создаваемые чрезмерной абстрактностью, желательно в выгодном для нас ключе. И здесь можно снова обратиться к бизнес-метафоре. Ведь само слово бизнес устроено точно таким же образом. Совершенно естественно в ответ на вопрос Кто он ? сказать У него свой бизнес. Но по сути это не значит почти ничего, это просто такое определение через отрицание: не госслужащий , не наемный работник , не богема. Разброс может быть от мультимиллиардера, владельца заводов, газет, пароходов, до чистильщика обуви или мелкого мошенника. Примерно так же абстрактно и размыто слово менеджер , о котором мы поговорим чуть позже (от продавца до руководителя крупной компании). С помощью подобных абстракций мы размываем нашу реальность, наше социальное положение, предпочитая весомую и многозначительную неопределенность или, точнее, недоопределенность. У нас ведь как бы все в порядке. Ну, или пусть по крайней мере собеседник так думает.

Интересно, что подтверждение этому легко находится в тексте. Вот примеры из речи творцов из разных и далеких сфер искусства – театра и эстрады. Казалось бы, следовало ожидать модной лихости в устах певца Сергея Минаева и аккуратной интеллигентности в устах драматурга и театрального режиссера Михаила Угарова. Однако…

– Последний вопрос: театр на “Слесаре” на аренду подвала заработает?

– Не знаю, мы хотели сделать продукт, который бы всем понравился. Такая, знаете, смесь производственной драмы и абсурдизма. А продукта, который можно было бы продавать и кормить за его счет театр, не получается (интервью с Михаилом Угаровым, “Афиша”).

– Расскажите, какие у вас сейчас проекты?

– Что это за слово такое – “проекты”? В смысле – чем я занимаюсь? Знаете, я вредный мужик, мне все эти новомодные слова непонятны. Я работаю тем же, кем и 30 лет назад, – я артист (интервью с Сергеем Минаевым, “Афиша”).

Режиссер хочет создавать продукт, чтобы продавать его, правда, у него не получается. А певец, напротив, упрямо сопротивляется бизнес-метафоре. Слова выдают потаенное.

Но, пожалуй, наибольших масштабов и наивысшего полета эти слова достигают в речи политиков (чего, впрочем, и следовало ожидать). И здесь снова приходится цитировать. Журналист Андрей Колесников в “Коммерсанте” пишет:

Господин Иванов успел сделать доклад на первом пленарном заседании форума, и в этом докладе представил Россию как один глобальный инфраструктурный проект, не очень-то, впрочем, и нуждающийся в мировых инвестициях, но и не отказывающийся от них.

Россия как один глобальный проект? Как сказал бы кто-нибудь помоложе – это круто!

О чем говорят паразиты

В речи одного моего знакомого электрика было два слова-паразита, которыми он владел практически виртуозно. В разговоре с мужчинами он использовал одно-единственное матерное слово [14] , но если к беседе подключалась женщина, он тут же заменял его на на фиг , то есть, как сказали бы лингвисты, владел двумя регистрами речи, которые строго распределял по гендерному принципу.

Сколько я себя помню, стилисты и языковые пуристы всегда боролись с так называемыми словами-паразитами, со всеми этими так сказать , значит (с просторечным вариантом значить ), естественно , вот и прочими, которые, как принято считать, ни для чего не нужны и только засоряют нашу речь. На самом деле не все так просто, в языке ведь вообще нет ничего лишнего. За каждым из этих слов стоит некая идея, которая вдруг оказывается востребованной и потому часто воспроизводимой, и лишь потом, когда возникает устойчивая привычка к слову, оно становится тем самым паразитом, от которого почти невозможно избавиться. Но даже и в этом случае самому говорящему оно приносит определенную пользу, а именно дает время подумать и сообразить, что говорить дальше, а также склеивает прочие слова. Недаром одна из функций русского мата как раз такова – заполнять пустоты в речи и в мысли. Именно так и используют мат не слишком грамотные и образованные люди.

К сожалению, слушающим слова-паразиты приносят в основном неприятности. Их бесконечный повтор просто раздражает собеседников. В какой-то момент эти постоянные значить-значить-значить или таксказать-таксказать-таксказать заглушают все остальные слова и просто мешают воспринимать мысль. Хотя и для слушающего они могут оказаться полезны. Например, слово-паразит вот обозначает завершение некоторого смыслового блока, то есть дает время осмыслить сказанное и подготовиться к новой информации. Есть люди, которые даже во время монолога постоянно обращаются за поддержкой к собеседникам и делают это с помощью словечка да с вопросительной интонацией или вопросов-обращений типа понимаете , знаете. Эти вроде бы и паразиты в действительности очень нужны говорящему и выдают его особый психологический склад, потребность в постоянной коммуникативной поддержке и связи с собеседником. Это, впрочем, не означает, что перед вами обязательно мягкий, сомневающийся человек. Я слышал регулярное вопросительное “да?” в устах абсолютно уверенных в себе людей. Этим словом они как бы постоянно подхлестывают собеседника, не давая ему ни на секунду отвлечься от разговора, а точнее – от слушания того, что они говорят.

Время от времени в русском языке появляются новые слова-паразиты. Вот как это представлено в еще одном анекдоте о языке новых русских: “Новый англо-русский словарь: неопределенный артикль а переводится на русский как типа , а определенный артикль the – конкретно или чисто ”.

Эти словечки распространились 10—15 лет назад вместе с распальцовкой и прочими атрибутами нового русского и, конечно, с артиклями имеют не очень много общего. Например, раньше слово типа сочеталось только с родительным падежом существительного ( животное типа собаки) , а в новом употреблении слово характеризует не только существительное, но и глагол, и целую фразу: Я типа сказал или Типа сказал и сделал.

У слов-паразитов в силу их частотности появляется еще одно важное свойство. Чем чаще произносится слово, тем заметнее тенденция к его сокращению, сжатию. Таким образом мы экономим свои произносительные усилия. Хороший паразит – паразит односложный, отсюда и постоянное стяжение “лишних” слогов. Поэтому мы и говорим что-то вроде тксать вместо так сказать. Это стало отражаться в особой интернет-орфографии. Так появилось слово ессно (естественно , если кто не понял). Раз уж речь зашла об интернет-орфографии, нельзя не вспомнить еще одну любопытную вещь. Именно в интернете стали различать в написании слово-паразит и обычное нормативное типа. Слово-паразит часто записывается таким образом – типо: Начинаем типо раздачу слонов.

Интересно, что слово типа стало всего лишь стилистическим (поначалу “бандитским”, а потом хоть вульгарным, но общенародным) вариантом, незадолго до этого распространившегося обычного слова-паразита как бы. Как и другие паразиты, словечки типа и как бы восходят к совершенно нормальным русским словам, которые вдруг начинают употребляться очень часто и в совершенно неуместных контекстах и ситуациях. В литературном языке эти два слова связаны с идеей сходства, подобия (но не совпадения). В своем “паразитическом” употреблении они от этой идеи отходят.

Я как бы лингвист, – могу сказать я (хотя стараюсь так не говорить), притом что я действительно лингвист, а не просто похож на него. Я как бы работаю, – говорит кто-то, действительно работающий в этот момент, а не имитирующий деятельность. Есть люди, у которых это как бы встречается в речи чуть ли не перед каждым словом: “Я как бы здесь работаю как бы продавщицей”. Короче говоря, пурист немедленно ставит диагноз – слово-паразит, которое подлежит скорейшему удалению из речи. Но ведь несмотря на все старания, слово как бы в таком употреблении не исчезает из речи, что само по себе повод задуматься о нем. Такое как бы относится не к какому-то конкретному слову (как, например, английский артикль), а характеризует речь человека в целом, его психологическое состояние и, возможно, даже социальный статус. Как это ни парадоксально прозвучит, это слово стало очень своеобразным инструментом вежливости (или “как бы вежливости”). Фактически оно означает, что говорящий отказывается делать резкие и окончательные высказывания о мире, а каждый раз заявляет о своей неуверенности, об отсутствии у него права делать такие утверждения и в том числе о его невысоком статусе, в частности, по отношению к собеседнику. Это как если бы человек говорил одну фразу и сразу добавлял: “Ну, впрочем, это мое частное и не очень важное мнение, возможно не соответствующее действительному положению дел”. Так разговаривает подчиненный с начальником, заинтересованное лицо с влиятельным и т. п. Скажем, хороший студент на экзамене не должен решительно заявлять: “Волга впадает в Каспийское море”. Это слишком безапелляционное и отчасти нахальное заявление, за него можно и тройку схлопотать. Правильнее сказать: “Волга как бы впадает (как бы) в Каспийское море”. Этот ответ демонстрирует уважение к экзаменатору, неуверенность и скромность (второе как бы факультативно и, возможно, уже избыточно и даже льстиво). И уже без всякого юмора должен сказать, что это действительно одно из частых слов, встречающихся в ответах на экзамене.