Женевьева Брюнель-Лобришон - Повседневная жизнь во времена трубадуров XII—XIII веков Страница 8

Могущественный овернский сеньор, трубадур и меценат Дофин Овернский доживет до 1235 года; пока же он становится обладателем титула графа Клермонского.

Средиземноморский Лангедок

Виконты из рода Тренкавелей, имеющие свои дворы в Безье и Каркассонне, великая Эрменгарда, чей двор находится в Нарбонне, Гильемы, сеньоры де Монпелье принимают у себя трубадуров и оказывают им покровительство на протяжении всей второй половины XII столетия. Подражая высшей знати, сеньоры помельче также, по мере сил и возможностей, оказывают поддержку трубадурам. Раймон де Мираваль и особенно Арнаут де Марейль слагают песни в честь прекрасной графини де Бурлац; под этим именем скрывается дочь графа Раймона VI Тулузского Азалаис (Аделаида), ставшая супругой виконта Безьерского Рожера II. Раймон де Мираваль находит покровительницу в лице Эрменгарды Нарбоннской, вдохновляющей его на сочинение стихов в ее честь; тем временем в Эрменгарду влюбляется трубадур Пейре Роджьер.

Италия

Мы уже имели возможность последовать за Гаусельмом Файдитом к Монферратскому двору. Многие рады были видеть у себя трубадуров: в начале XIII века окситанские поэты были желанными гостями Савойского двора, их охотно принимали при дворе маркизов д’Эсте в Ферраре, при дворах Падуи и Вероны… После альбигойского погрома Италия и Испания станут пристанищем для еретиков и трубадуров, гонимых инквизицией и королевскими шпионами; в этих странах знатные сеньоры Южной Франции станут искать спасения от уготованной им жестокой участи.

В XII веке теплое время года делится между воинственными вылазками и куртуазными празднествами. Феодальная служба, рыцарские доблести предоставляют обширное поле для любовного служения и выработки кодекса куртуазных отношений, которые постепенно насаждаются дамами и трубадурами. «Я стану ее вассалом, ее другом и ее рабом», — заявляет Бернарт де Вентадорн[20].

На юге Франции при дворах сеньоров-мирян постепенно утверждается новое искусство жить, согласно которому жизнь не мыслится без пения и танцев; радость, не исключающая ни любовной тайны, ни любовной тревоги, получает свое выражение в лирических стихах, воспевающих ценности, не имеющие ничего общего ни с супружеской моралью, освященной Церковью, ни с плотской верностью. В самом деле, куртуазный поклонник всегда выбирает объектом своих воздыханий замужнюю даму; впрочем, когда попытка соблазнения происходит вне пределов двора и объектом ее является, к примеру, пастушка, в таком случае речь обычно идет о юной деве. Ответом на дидактические трактаты Северной Франции, известные под названием «Искусство любви»[21], становится искусство жить, принятое у южан. Искусство жизни на юге Франции по-своему интерпретирует реальность и с помощью правил куртуазного поведения идеализирует адюльтер со стороны дамы, порицаемый как Церковью, так и обществом мирян.

«Сеньяль» (senhal*), или псевдоним, позволяет скрыть настоящее имя возлюбленной, которой в любовных отношениях отводится роль феодального сеньора. Мужчина поступает на службу к даме (супруге владельца замка), то есть становится ее вассалом. Тайна, принадлежащая двоим, доверенная посланцу и известная соглядатаю, также является непременным условием куртуазной любви, равно как и тревога, ибо согласно правилам игры, установленным в куртуазном обществе, одним из участников куртуазной ситуации обязательно является «клеветник» (lauzengier), персонаж, всегда готовый навредить влюбленным, которым так редко удается «остаться одним на целом свете», особенно если принять во внимание, сколько знатного народу всегда толпится в замке сеньора. «Радость» (joi*) — состояние экстаза, практически недостижимое, обозначает высшую ступень куртуазной любви и одновременно творческого состояния, порождающего стихи. «Я влюблен, значит, я сочиняю кансону», — мог, в сущности, сказать любой трубадур.

Так, может быть, следует, наконец, признать, что так называемые «суды любви» являются всего лишь позднейшей выдумкой французов с севера? Тем не менее в жизнеописании Монаха Монтаудонского речь идет о поэтическом состязании в Пюи, где герою была дарована привилегия вручать победителю главный приз — сокола[22]. Быть может, эти состязания и были предшественниками Цветочных игр, этих ежегодных поэтических состязаний, устраиваемых с 1323 года в Тулузе для поддержания традиций трубадурского искусства?

Данная формула Маркабрюна[23] требует объяснения. Мы далеки от смешения понятий куртуазности (cortezia) и куртуазной любви (fin’amor). Можно быть куртуазным, но не быть влюбленным, однако южнофранцузское общество XII века дурно посмотрит на влюбленного даже благородного происхождения, если тот не будет следовать правилам куртуазии. Если он не знаком с этими правилами, значит, он невежда и мало чем отличается от «виллана», чуждого изящных манер. Название «виллан» характеризует целый социальный класс. Иногда трубадуры вкладывают в него моральный смысл. «Куртуазная» крестьянка Маркабрюна так и остается пастушкой, однако ее ум и душа возвышают ее до положения благородной дамы. Куртуазные манеры являются признаком внутренней красоты, ибо: «Куртуазность… порождена главным образом fin’amor, истинной любовью, посредством которой человек обретает достоинство и подлинное свое значение», — пишет Бернарт де Вентадорн[24]. Любовь «облагораживает человека», — также утверждает он…[25] «Человек без любви ничего не стоит»[26]. Куртуазность неотрывно связана с «мерой» (mezura*), поддерживающей равновесие между эмоциями и разумом, между тем, что нравится самому человеку, и тем, что пристало обществу, где этот человек живет.

Трубадуры поют во славу Женщины

В мире мужчин, каковым является Средневековье, названное Жоржем Дюби[27] «мужским» временем, женщины исполняют две основные функции: функцию искушения, ибо они — дочери Евы, и функцию продолжения рода, ибо по «природе» своей (в физиологическом смысле) они созданы для деторождения. Соблазнительницы и матери, они притягивают и пугают мужчин; они и покровительницы и совратительницы; их надо восхвалять и в то же время остерегаться. Матери и одновременно немного колдуньи, они в тайне от всех изготовляют мази, исцеляющие ужасные раны, которые мужчины так часто получают на войне; однако с помощью таинственных зелий можно и напустить на мужчин любовные и иные чары; собираясь вместе в женской комнате, дамы нашептывают друг другу на ухо рецепты этих снадобий. Отправившись на кухню, они могут состряпать зелье, от которого мужчины потеряют свою мужскую силу, или же, наоборот, удвоят свое рвение. И хотя клирики (мужчины, по статусу своему обязанные обходиться без женщин) называют женщин «слабым» полом, они тем не менее наделяют его некой двойственной властью, над которой надобно одержать верх.

Феодальное общество Запада сформулировало несколько правил, выработанных одними мужчинами для других мужчин — как равных по положению, так и стоящих на более низкой ступени общественной лестницы; как равных по возрасту, так и более младших. Правила эти предназначены для обуздания темных (то есть женских) сил, обладающих абсолютной властью в сфере отношений между полами. Средневековые мыслители (исключительно мужчины!) возлагают на противоположный пол ответственность за первородный грех и винят в нем всех женщин без разбора, начиная с Евы. Согласно их толкованию, центральное место в истории занимает Мария, женщина-девственница, девственная мать Христа, символ спасения рода человеческого. В Средние века любят игру слов EVA — AVE, часто повторяют их и кладут на музыку[28]. В XII столетии, в период расцвета куртуазности, культ Девы Марии прочно завоевал свои позиции на Западе: Мария может спасти не только душу, но и тело, погрязшее в плотском грехе, вокруг которого выстраивается теология зла. В XII веке брак становится церковным таинством, а супружеская измена сурово карается: виновников нагими выставляют на всеобщее поругание, причем любовника нередко подвергают кастрации; напомним также, что суд бывал чрезвычайно снисходителен к мужьям, в порыве гнева убившим изменницу-жену или ее любовника.

Куртуазный кодекс поведения, разработанный на юге Франции, обуздывает желание и превращает запретную любовь к замужней даме в повод для морального усовершенствования влюбленного. «А если это грех, мы отправимся в ад вместе», — пел современный трубадур Жорж Брассенс. Женская красота манила и вдохновляла трубадуров XII века, мужчин, умевших «находить» («находить» — прямое значение слова trobar) слова и образы, способные выразить страсть, сжигавшую тело и душу. Главной героиней лирики трубадуров является женщина, царящая в сердце трубадура. В одной из рукописей, хранящихся в наше время в Нью-Йорке, есть миниатюра, по технике исполнения чем-то напоминающая современный комикс: изображенное на ней лицо дамы помещено на груди трубадура, на том месте, где находится его сердце[29].