Владимир Кутырев - Последнее целование. Человек как традиция Страница 8

Во времена Канта Небо было оппозицией земле, символом чистоты и пустоты, хотя не для всех: у кого-то там были поселения Богов. Если бы он жил сейчас, то мог полнее развернуть свою аналогию. На небе жили и живут «традиционные идеалисты». Метафизические. Как религиозные, так и секуляризованные. Да, они оторваны от земли, однако это, пусть предельное, но абстрагирование, т. е. сохранение связи с тем, от чего уходят. Там могут быть образцы, «эйдосы», предполагающие земное воплощение. В любом варианте: Небо зависит от Земли или, наоборот, Земля порождается Небом, они обуславливают друг друга. Специфика трансцендентального философствования в выходе за пределы системы земля-небо, являющейся своего рода содержательной реализацией традиционного бытия. Преодолев земное притяжение, человеческий дух, вселившись в голову Канта как космический корабль и используя его хилое тело как ракету, вышел в Космос. В возможные миры. Детерриториализовался. Виртуализовался. В мега и микро масштабах. Вместо предметного бытия = от бытия, у Канта остаются пространство и время. Существующие а-приорно и аподиктически. Вечно и бесконечно. Это характеристики не субъективного, и не просто объективного и общезначимого, а трансцендентального = трансбытийного сознания. (Имея в виду контекст постмодернизма, лучше бы сказать не «сознания», а «мышления»; Кант – убийца Духа, прямой убийца, исполнитель и даже Сознания, заказчик; Вместо них он изобрёл Мысль, Интеллект; но всему своё время). Транс, через, пост, пере – назначение подобных приставок в обозначении «перехода за», прорыва границы сущего. Границы Земли и её атмосферно-духовной ауры – Неба. П(е)реступание человечества за Бытие. За deadline. От своего жизненного мира к Иному.

Поскольку сознание у Канта, принадлежа трансцендентальному надчеловеческому «Я», лишено субъективно-личностных характеристик, универсально и не взаимодействует с объектом, постольку, вопреки школьным представлениям, он эпистемолог, а не гносеолог. Притом первый, ибо гносеологизм – предел «идеалистичности», абстрактности традиционного идеализма, ограниченного «основным вопросом философии»: взаимодействием Земли и Неба, материального и идеального, субъекта и объекта. Гносеологизм – категория сознания, до(вне)научного, спекулятивного, не «позитивного». Принципиальная новизна кантовской философии (в сравнении с предшествующей), состоит именно в том, что она его преодолевает. Коррелятом эпистемологии как философии науки, а не философии как метафизики с её онтологией и гносеологией, является постметафизический, т. е. трансцендентальный идеализм. Это минимум.

Максимум, что эта сфера чистого разума (постбытийного мышления) с его априоризмом и аподиктичностью есть, говоря языком науки, сфера потенциалистской логики, аксиоматики и дедукции, в конечном счёте, беспредметного, математического, количественно-топологического моделирования реальности. Моделирования как мысленного конструирования. Трансцендентализм – это то, что относится ко всем возможным мирам. Абсолютным максимумом возможностей обладает Ничто. Трансцендентализм – это то, что относится к Ничто, из которого возникает Всё. О «всеобщей математике», об «универсальной геометрии», которые применялись бы к любым областям знания, в большей или меньшей степени мечтали все рационалисты. Естественно, в естественных науках, но Гоббс, как известно, предлагал использовать их в политике и юриспруденции, Спиноза пытался делать это в этике, Лейбниц в мышлении вообще, в том числе в философии. «В случае возникновения разногласий, – провидчески писал он, – двум философам не придется больше прибегать к спору, как не прибегают к нему счётчики. Вместо спора они возьмут перья в руки, сядут за доски и скажут друг другу: «будем вычислять»[11].

Вот когда ставился вопрос о преодолении логоса (и не в восточно-христианском смысле как «Живого слова», а уже как «рацио») и переходе к когнитивному познанию! Однако выглядело это гносеологической утопией, которая не подкреплялась ни состоянием тогдашней математики, занятой преимущественно изучением постоянных величин и евклидовых геометрических фигур, ни философской тематикой, ориентировавшейся на рассмотрение действительности, а не любых отвлечённых форм мысли. По крайней мере, до создания (не открытия, как часто говорят, а именно создания, конструировании) воображаемой, наконец-то априорной геометрии Н. И. Лобачевского (1826 г.) и спустя три года геометрии Яноша Больаи, который с гордостью писал своему отцу: «Из ничего я создал целый новый мир». Меонист! (с греч.: ме-он = не-бытие). Докантовские рационалисты, если и подводили под всеобщую математизацию теоретическую базу, то она оставалась либо общенаучной, либо апеллировавшей к внерациональным аргументам. Не отказавшись от Бытия в пользу Ничто, не вырвавшись за границу традиционного «онтогносеологического» философствования, не сделав абстракцию первичной, т. е. фактически не аб/стракцией-сублимацией, а суб/станцией, создать её было невозможно. Мировоззренчески эту задачу решил Кант. Преодолев земное притяжение логоса, он вывел математизацию в априорный, пустой и чистый разум-космос, в силу чего его можно считать первым представителем нигитологии как креативного меонизма, т. е. сверхъестественным идеалистом-конструктивистом и… философским основателем когнитивистики. Он не просто эпистемолог, а когнитолог. Создатель предпосылок конструктивизма и пост, а как скажем потом точнее, трансМодернизма. Хотя, разумеется, возникли другие проблемы, начиная с его собственной непоследовательности, но всё это на уровне, коррелятивном запросам неклассической науки и постметафизического мировоззрения.

Главной причиной непоследовательности Канта оставалась «вещь в себе», мир, от которого он отказался. Получив после этого антиномические противоречия и начав задыхаться в безвоздушном пространстве-времени пустоты, падать, теряя ориентацию и равновесие, в неве(щ)сомости, замерзать среди холодных построений алгебры и геометрии, он был вынужден возвратиться назад, на Землю. Фактически через принцип двойственности истины, прибегнув к практическому разуму, необходимым постулатом которого является существование Трансцендентного Бога. Войдя в этот корабль духовного спасения, он отчалил от абсолютно чистой трансцендентальной апперцепции и, оттолкнувшись, парашютировал «вниз», к эмпирии, к проблемам чувственно воспринимаемой реальности, «метафизики нравственности», «вечного мира», «незаинтересованого», но всё же «удовольствия», другим жизненным формам человеческого бытия. Вплоть до интереса к натуралистическим воззрениям равного ему по исторической роли антипода – Руссо.

К (не)счастью, эстафета борьбы на уничтожение духовного и предметно-чувственного мира, нашей «естественной установки» (через головы Гегеля, Маркса, оставшихся «при бытии», т. е. метафизиками, т. е. не доросшими до у(вы)хода в транс имманентистами) была принята следующим великим представителем трансцендентализма Э. Гуссерлем. Он тоже прошёл стадию отказа от метафизическо-идеалистического абстрагирования, называя его, в соответствии с терминологией Платона, эйдетической редукцией и считая недостаточным для создания философии как «строгой науки». Эйдетическая редукция – высшая форма абстрагирования, но она посюсторонняя и референтная, чего-то отражает. А не потусторонняя и не саморефлексивная. Она, следовательно, не трансцендентальна. Это «традиционный» рационализм. Трансцендентальной является феноменологическая редукция, в которой проблема внешней реальности решается не через её сублиммированно-абстрагированное, но всё равно мешающее чистой логике наличие, с одной стороны, и не через всё же пугающее меонизмом исключение из теоретического со(по)знания, с другой, а путём превращения в его атрибутивное качество. Сознание обладает свойством интенциональности, то есть направленности на реальность по самой своей сути. Как наш взгляд, если мы вменяемы, не безумны, всегда смотрит на что-то, а если мы слушаем, то не тишину, а звуки, так наше сознание всегда «сознание о» – о чём-то. Или чего-то. Вместо поиска объективного, «аффицирующего» нас референта – интенциональность. Вот пункт поворота философствования от метафизики к феноменологии. Отсюда следует, что никакой отдельной «вещи в себе» предполагать не нужно. Она не отброшена, не забыта (как, например, предлагали неокантианцы Марбургской школы), а учтена, хотя как таковая не существует. Благодаря феноменологической редукции и идее интенциональности получается, что и волки сыты, и овцы целы. Мир помещён в скобки, капсулирован, он больше ничего не загрязняет и никому не мешает, однако, являясь членом алгебраического уравнения, участвует во всех сложениях, умножениях, делениях и прочих его преобразованиях. Он о(за) хвачен сознанием, находится в нём и заключён в него. Это состояние сознания. Так Гуссерль нашёл, «вывел» новую феноменологическую форму(лу) един(ства)ого мира как «(не)бытия-в-сознании».