Юрий Доманский - "Тексты смерти" русского рока Страница 8

Обращает на себя внимание созвучие заглавия песни и прозвища Башлачева, принятого в рокерской среде: Шабаш — Саш-Баш. Но главное, конечно же, проекция судьбы Башлачева на «петербургский миф», на судьбы тех, кто «исстари» «тянулся к гранитным рекам», тех, кто «Ветрам / вверяли голову, огню — / кресты нательные».[140] Амбивалентное ощущение города на Неве, «прекрасного и зловещего, притягивающего, завораживающего, вдохновенного и больного»[141] (Н. Барановская), продиктованного всей традицией «петербургского текста» русской литературы, у Кинчева сопрягается с амбивалентностью ухода Башлачева — и боль утраты от потери друга,[142] и, в то же время, ощущение легенды, которая только что родилась, ощущение приобщения к великому акту ухода большого поэта. Не случайно финал этой песни — провозглашение прихода весны, начала новой жизни: «Мир тебе воля-весна! / Мир да любовь! / Мир да любовь! / Мир да любовь!». Важно отметить в песне «Шабаш» и активное использование Кинчевым некоторых башлачевских поэтических приемов (эти приемы обозначены А.Э. Скворцовым: «Во-первых, <…> паронимическая аттракция. Во-вторых, <…> своеобразная аккозиональная поэтическая этимология <…> И в третьих, <…> неожиданно иная мотивация для устойчивых языковых конструкций и подключение их к иным семантическим рядам»,[143] исследователь указывает на использование этих приемов в стихотворении «Когда мы вместе», но они характерны и для других стихов Башлачева), привлечение языческой и христианской тематики, столь характерной для стихов Башлачева, но все это — темы для специальных работ, посвященных поэтике Кинчева. Мы же только скажем, что Кинчев в стихотворении «Шабаш» актуализировал «текст смерти» Башлачева, синтезировав свое виденье традиционных мотивов амбивалентного «петербургского мифа» и элементы башлачевской поэтической системы.

Тогда же — в 1988-м году — в программе «Пластун» группы ДДТ прозвучала «пронзительная баллада памяти только что покончившего с собой Александра Башлачева “Дороги”».[144] Автор — близко знавший Башлачева Юрий Шевчук:

Растеклись дороги по моим глазам,Дороги-недотроги к мутным небесам.А я вчера да на пиру побывал.Да ничего не выпил, не съел.Я вчера в облаках закопал,Я вчера…А я вчера похоронил корешка,А он, подлец, да помирать не захотел.Корешок растет живехонек в земле.А я где?

Расплылись закаты на моем лице.Как начинали крылато мы?Какими станем в конце?А вот пришла погодка,Чего хочешь выбирай.Постой с тюрьмой да сумой не рядись.Не зарекайся: прости да подай,Оглянись…А я вчера похоронил корешка,А он, подлец, да помирать не захотел.Корешок растет живехонек в земле.А я где?

Эй, Виталька, наливай, наливай.Накрывай, старик, да крой до краев.А вот пришла погодка,Кого хочешь выбирайИз десяти холуев.[145]

Не ставя перед собой задачи анализировать этот текст, обратим внимание лишь на то, что и Юрий Шевчук актуализирует «текст смерти» Башлачева в соответствии с традицией текстов такого рода. Можно отметить такие устоявшиеся в мифе о Поэте мотивы, как дорога в небо (приобщение к ангелоподобным), жизнь после жизни (в стихах, в памяти близко знавших людей), наконец — проекция судьбы объекта на собственную судьбу. Отметим в «Дорогах» и характерные для Башлачева поэтические приемы обращения с фразеологизмами: «Постой с тюрьмой да сумой не рядись. / Не зарекайся: прости да подай», «да крой до краев»; близкий к башлачевскому способ стилизации под фольклорные и древнерусские тексты с нанизыванием фраз при помощи союза «да» и т. п… Таким образом, Шевчук, как и Кинчев, пошел в собственном поэтическом творчестве по пути декларации башлачевского «текста смерти», но в русле собственного художественного мира.

Схожим путем пошел и еще один друг Башлачева — Святослав Задерий, написавший стихотворное послание: «Через какое-то время я написал ему письмо. Туда, где он сейчас находится. Говорят, самоубийц пятнадцать лет на небо не пускают — так что, возможно, он еще находится где-то среди нас. И когда о нем вспоминают, поют его песни, то как бы “подкачивают” его своей энергией. Но это, конечно, может, только фантазия моя, — не знаю. Это не было песней, посвященной памяти Башлачева — просто письмом ему»:[146]

Ты был разведчиком солнца во всех городах,Они нашли тебя мальчиком, знавшим дорогу наверх.Чтоб вернулись все птицы,которых не слышал никто никогда —

Ты должен отдать им свой звон, заклинания и смех.Двадцать пять — это зона любви,двадцать семь — это вышка.Солнце входит в две тысячи нищих, больных городов…Чело Века в Наказ,как субстанцию, данную нам в ощущениях,

На двенадцать апостолов — струн оставляет любовь.Каждый поэт здесь богат, как церковная крыса:Сотни бездомных детей — невоспитанных слов…Но если небо — в крестах…то дорога моститсяБитымичерепамиколоколов.Ах, эти песни — сестренки,ах, колокола — колокольчики,Над хрипящею тройкой, даль око сияющей зги…Только лед на виски…и под марш примитивных аккордовПринимайте парад на плацу всероссийской тоски.Кто соревнуется с колоколом в молчании —Тот проиграет, оглохнув под собственный крик.Счастливой дороги, Икар!Когда им в раю станет жаркоОт песен —Ты новым отцом возвращайся к нам на материк.Синий лед отзвонит нам дорогу весеннею течкой.Мы вернемся в две тысячи нищих больных городов.И тебя поцелует красивая черная ведьмаВ улыбку ребенка под хохот седых колдунов.Мы пройдемся чертями по каменной коже Арбата,Пошикуем в лесу да попугаем бездарных ворон……Только кровь на снегу…земляникой в февральском лукошке —К нам гражданская смерть без чинов, орденов и погон.Ты был разведчиком солнца во всех городах.Они нашли тебя мальчиком, знавшим дорогу наверх.Чтоб вернулись все птицы,которых не слышал никто никогда —Ты должен отдать им свой звон, заклинанья и смех.[147]

Задерий идет не столько от цитации поэтических приемов, сколько от воспроизведения легко узнаваемых и концептуальных для башлачевского «текста смерти» цитат из его стихов («под хохот седых колдунов», «Только кровь на снегу… земляникой в февральском лукошке», «Синий лед отзвонит нам дорогу весеннею течкой» и др.) и ключевых образов поэзии Башлачева («ах, колокола — колокольчики», «Над хрипящею тройкой», образ разведчика). В результате, во-первых, становится очевиден адресат песни (напомним, что по этому же принципу строился триптих Башлачева «Слыша В.С. Высоцкого»), во-вторых, актуализируется основной источник собственно «текста смерти» — стихи. Кроме того, Задерий воспроизводит некоторые биографические подробности, легко узнаваемые, благодаря публикации воспоминаний Задерия о Башлачеве, и, опять-таки, отсылающие к «тексту смерти» Башлачева («Мы пройдемся чертями по каменной коже Арбата»[148]). Наконец, актуализация в песне Задерия основных сем башлачевского «текста смерти» позволяет рассматривать это стихотворение как своеобразную поэтическую квинтэссенцию всего комплекса мифов о Башлачеве. Актуализируются такие семы, как поэт («Каждый поэт здесь богат, как церковная крыса»), зима («Только кровь на снегу»), полет — причем эта сема актуализируется, в соответствии с общеевропейской традицией, через соотнесение с античным образом: «Счастливой дороги, Икар!».

Таким образом, близко знавшие Башлачева Кинчев, Шевчук и Задерий практически сразу же после его гибели откликнулись на этот факт стихами, в которых пошли по традиционному в культуре пути актуализации «текста смерти» через обращение к ключевым моментам поэтического наследия Башлачева (от цитации лексической до цитации приема) с проекцией на собственный художественный мир. Следовательно, все трое вполне могут считаться как репродукторами, так и творцами башлачевского «текста смерти».

Однако, как ни странно, башлачевский «текст смерти», уже в конце 80-х — начале 90-х гг., т. е. тогда же, когда писали свои песни Кинчев, Шевчук и Задерий, — другими представителями рок-культуры был иронически переосмыслен, редуцирован и, как следствие, демифологизирован. В 1989 году Янка Дягилева начала стихотворение «Продано» следующими строками: