Виталий Ларичев - Мудрость змеи: Первобытный человек, Луна и Солнце Страница 8

Первые люди земли и не утруждали себя тщательной отделкой скульптур: «Странная форма камня в его естественном виде поражала допотопного изготовителя так же, как она поражает сегодня, вызывая желание завершить дело. Действительно, присмотревшись внимательно, замечаешь, что какой-нибудь изгиб, ямка или цветовое пятно, выделяющееся на фоне камня и похожее на глав, послужило ему отправной точкой. И вот этот контраст оттенков или сходство с глазом и послужили причиной того, что он изобразил голову или всю фигуру животного. И этот глаз, вызвавший мысль о создании фигуры, определил и общий вид скульптуры». При оценке подобного рода находок Буше де Перта более уже не волновал вопрос доказательства искусственности сколов на «допотопных камнях»: «Трудность на данном этапе связана не столько с вопросом самой обработки, сколько с вопросом о ее цели. Да, камень обработан, но зачем его обрабатывали? Хотели или не хотели сделать из него фигуру? На это ответят факты».

Буше де Перт в изобилии предоставил их, эти факты — описания и рисунки «символических фигур» — скульптур вымерших животных. Среди них оказалось изображение слона, особенно ценное, как считал автор, потому, что первоначальная форма заготовки из черного кремня «не играла никакой роли. Она обработана во всех своих частях. Здесь изготовитель сделал все. С помощью отделения чешуек, снятых во всех направлениях, получены контуры животного типа мастодонта». Таких фигур, в том числе напоминающих мамонтов, Буше де Перт нашел несколько, и они оказались «так похожи, как будто вышли из одной формы. В других, при всей разнице в обработке, распознается единый план. Это не всегда один тип, но видно, что цель одна». Серийность оказалась характерной также для фигур бизона и буйвола. У них массивные головы, короткие ноги, тяжелое и длинное тело.

Первооткрыватель «допотопного искусства» обратил внимание на поразительно сходные друг с другом скульптурки летящих птиц с сильно вытянутыми шеями, очевидно лебедей или гагар. Как будто предугадывая скептицизм секретаря Академии, Буше де Перт напоминал, что «все эти предметы у меня и в распоряжении тех, кто захотел бы их изучить. Рядом с предметами, наверняка обработанными, помещены те, что только кажутся таковыми. Путем сравнения можно установить разницу». Кстати, любопытствующему представлялась увлекательная возможность поразмыслить над фактом присутствия среди этих изображений скульптурок животных, которые живут теперь в иных климатических зонах. Буше де Перт в этой связи вопрошал: «Что представляют собой подобные изображения — воспоминания, прихоть, случай? Решать вам».

— Ну, нет уж, увольте от такой сомнительной чести, — пробормотал Эли де Бомон, все более раздражаясь. Он вдруг вспомнил обстоятельства одного из визитов в Париж Буше де Перта, когда ему, по настоянию гостя, пришлось в течении целых двух часов перебирать перепачканные глиной камни весом до трех килограммов, а затем со страхом осматривать во дворе Национального музея естественной истории «камень в форме урны» весом более десятка пудов, доставленный докучливым дилетантом из горного района поселка О.

Эли де Бомон возвратился к столу и снова быстро и чуть ли не брезгливо, как некогда перебирал камни, просмотрел страницы главы «Фигуры и символы допотопного периода», которую некоторое время назад воспринял как самую возмутительную. В самом деле, положим, кельты подправляли расколотые камни, превращая их в скульптуры. Пожалуй, варвары окраин античного мира могли быть на это способны. Но в том-то и заключался подвох аббевильца: признав, что «Человек Природы» обрабатывал камни, читатель должен был воспринять и все последующие рассуждения о его склонности к художественному творчеству. Судите сами: «Мы видим, что каменные изображения, собранные в кельтских захоронениях, — это обычно изваяния животных, которые обнаруживаются в тех отложениях. Отмеченные нами аналогии между фигурами в кельтских могилах и животными, жившими в ту же эпоху и на коих они охотились, — факт, который в неменьшей степени поражает, когда речь идет о фигурах из пластов допотопных. Причина проста: люди эти могли изображать (вне зависимости от цели) лишь тех животных, которых они видели, и воспроизводили тех, каких видели чаще всего».

В заключение этой самой крамольной из глав, как понял господин секретарь, Буше де Перт призвал осудить консерватизм французской Академии и поддержать его, бескорыстного любителя. Эли де Бомон прочитал: «Эти описания можно было бы продолжить, но я останавливаюсь, чтобы призвать археологов и вообще всех друзей истины приступить к исследованиям… Я не сомневаюсь, что приведенные данные будут подтверждены новыми открытиями. Отдельный факт — это нередко лишь указание. Разумеется, здесь он не один, но все локальные, а локальность может оказаться исключением. Я прошу исследователей всех стран заняться исследованиями "допотопных пластов", доступных им. Если они проявят в этом настойчивость, я могу заверить, что их усилия не будут бесплодными и что рано или поздно они увидят то, что увидел я, и найдут то, что нашел я».

Но законно полюбопытствовать, вновь стал вскипать Эли де Бомон, ради чего нужно археологам заниматься столь безнадежным делом? Лучше бы им подумать, как ответить на такой вопрос: если каменная индустрия была жизненно необходима «Человеку Природы», ибо давала в руки его орудия охоты, собирательства и домашней работы, то для чего ему потребовались скульптуры? Буше де Перт откровенно и, кажется, не без оттенка смущения признавался: «Здесь я долго колебался». Право, ему было от чего прийти в недоумение — ведь «искусство выходит за пределы насущных потребностей: искусство — излишество». Вывод, который он сделал, потряс Эли де Бомона откровенным богохульством: «Мы не поверили бы в этот вкус к искусству, если бы у этого человека не было его культа. Любой религиозный народ видел идеал. А идеал — это искусство. Как только человек подумал о божестве, он захотел видеть его образ. И если он не видел его во внешних предметах, он искал его в себе самом или в своем сердце. И то, что подсказывало ему воображение, рука пыталась выразить. Именно так с первой молитвой был задуман первый идол».

Странное, однако, «божество» подсказало «Человеку Природы» его «воображение»! Судя по описанным Буше де Пертом скульптурам, то был, выходит, сам допотопный человек и даже слоны, носороги, мамонты, бизоны, лошади, орлы, змеи и прочая тварь, ползающая во прахе, летающая в воздусях и плавающая по воде. Кажется, аббевилец в своем увлечении «допотопными древностями» запамятовал, с кем ему в связи с таким щекотливым сюжетом придется иметь дело. В первую голову, разумеется, не с долготерпеливыми «бессмертными» Академии, а со святыми отцами суровой и скорой на расправы католической церкви, которые в недавнем прошлом многократно давали понять склонным к вольнодумству мирянам, что по вопросам веры шутить не стоит любому, для кого дорого прозябание в этом бренном мире.

Буше де Перт, будто ни во что не ставя исходящую с этой стороны опасность, упрямо продолжал еретически мудрствовать. Он обращал внимание читателей на то, с каким старанием древние люди изготавливали одни и те же типы изделий, как будто выполняя их по одной модели. Он не сомневался, что первопредки «руководствовались при этом одним и тем же намерением», что должно было свидетельствовать, по его мнению, о некоей «мощной движущей силе», которая лежала в основе этого намерения, о «какой-то потребности или веровании». Он определил эту «мощную движущую силу» как «необходимость физическую», которая удовлетворяла «потребности материальные», и необходимость духовную, которая удовлетворяла «потребности мышления». Эта идея и стала ключом к его пониманию истоков эволюции «допотопного общества» — необходимость физическая привела к появлению у древнего человека «орудий, оружия и предметов обихода», а духовная — к изготовлению «идолов, памятных знаков, символов и письменных знаков. Не имея железа, древние люди обладали каменными орудиями. Но материалом, которым они обрабатывались, был тоже камень. При осознании слабости средств результаты вырастают в наших глазах. Испытывая удивление, мы сказали: если цивилизованный человек имел в распоряжении науку и гений, то человек дикий имел необходимость, волю и терпение». Но ошибается тот, кто полагает, что установить различие между двумя категориями изделий первобытных людей — дело легкое. Разделяющая грань здесь как нить — «едва видимая», и потому всегда остается риск смешать «…оружие с объектами, относящимися к области духовной культуры, символы или письменные знаки — с предметами украшения, прихоти или забавы изготовителя». В такой ситуации, считал Буше де Перт, археологу не остается ничего другого, как, вооружившись величайшим терпением, дотошно исследовать мельчайшие детали изделий, затем «сориентироваться в этом лабиринте, а в конце концов найти дорогу и понять, что тогда, как и сегодня, у человека была цель, когда он действовал».