Николай Анциферов - Петербург Пушкина Страница 8

«При взгляде на великана, гордо и неколебимо возносящегося среди всеобщей гибели и разрушения и как бы символически осуществляющего собою несокрушимость его творения, мы хотя и не без содрогания сердца, но сознаемся, что этот бронзовый гигант не мог уберечь участи индивидуальностей, обеспечивая участь народа и государства[99]».[100]

Наводнение дано в трех моментах.

… Нева всю ночьРвалася к морю против бури,Не одолев их буйной дури…И спорить стало ей невмочь…

И далее:

Нева вздувалась и ревела,Котлом клокоча и клубясь,И вдруг, как зверь остервенясь,На город кинулась.

Далее дан город во власти затопившей его реки.

Стояли стогны озерами,И в них широкими рекамиВливались улицы…

Торжество стихийных сил длилось недолго.

… Утра лучИз-за усталых, бледных тучБлеснул над тихою столицейИ не нашел уже следовБеды вчерашней…В порядок прежний все вошло.

«Медный всадник» торжествует.

«И нам чудится, что среди хаоса и тьмы этого разрушения из его медных уст исходит творящее „да будет“».[101]

Центральный образ поэмы — Петр здесь в поэме не «самовластный помещик», а носитель творящих разумных сил. Во вступлении он показан вызывающим к бытию новый град своей «волей роковой».

На берегу пустынных волнСтоял Он, дум великих поли,И вдаль глядел…И думал Он………………………………………..Здесь будет город заложен…

Кто он? У Пушкина «Он» с большой буквы. Имя не названо. Это умолчание придает особенную торжественность. Петр превращен в символ творческой мысли, символ той воли, которая побеждает «супротивление стихий». В дальнейшем символический смысл выступает еще сильнее. Петр становится «Медным всадником», «кумиром на бронзовом коне». Поэт называет его «мощным властелином судьбы», «чьей волей роковой над морем город основался». Такое понимание Петра весьма не понравилось царю-цензору. «Медный всадник» не был пропущен. И лишь после гибели Пушкина, когда Жуковский, согласно указаниям Николая, изменил текст, петербургская поэма Пушкина вышла в свет. В ней «кумир» был заменен «гигантом», а вместо многозначительных строк:

Того, чьей волей роковойНад морем город основался…

после поправок Жуковского стояло:

И с распростертою рукойКак будто градом любовался.

Пушкин в «Медном всаднике» запечатлел чеканными строками лучший памятник старого Петербурга — творение Фальконета, в которое скульптор вложил глубокую идею, сумев найти для нее выразительную форму. Всадник возвышается на скале, имеющей форму падающей волны.[102] Вознесенный над гранитным пьедесталом, он конем попирает змия, олицетворение злых сил.

Линии, стремительно разбегающиеся, определяют формы коня, очерчивают складки плаща, отброшенного назад сильным движением, формируют космы развевающейся гривы. Внезапно движение, парализованное какой-то могучей силой, замирает в круто подогнутых, застывших в воздухе передних ногах коня. Силе взлета, бурного устремления вперед противопоставлена сдерживающая сила. Она подчеркнута поворотом головы всадника, спокойным и твердым, а также линией правой руки, пересекающей быстрым и властным жестом общее движение, жестом, повелительно вносящим успокоение.

Голову Петра делал не сам Фальконет, а его ученица Калло. Это — не голова императора в короне, как на статуе Петра I работы Растрелли-отца. Это — голова героя, увенчанная лавровым венком. Профиль очерчен резко. Воспаленные от бешеной скачки глаза расширены, точно перед взором раскрываются еще неведомые дали:

Ужасен он в окрестной мгле!Какая дума на челе!Какая сила в нем сокрыта!А в сем коне какой огонь!Куда ты скачешь, гордый конь,И где опустишь ты копыта?О мощный властелин судьбы!Не так ли ты над самой бездной,На высоте, уздой железнойРоссию поднял на дыбы?

Памятник Петру I был в полной мере оценен лишь в период общественного подъема, подъема, связанного и с Отечественной войной 1812 года, когда зародилась легенда о «Медном всаднике» как страже и защитнике северной столицы, и с движением вольнолюбивых декабристов.

«Отчего битва 14 декабря была именно на этой площади?» — спрашивал Герцен и отвечал:

«Четырнадцатое декабря 1825 года было следствием дела, прерванного 21 января 1725 года. Пушки Николая были обращены против возмущения и против статуи».[103]

Поэт, возвеличивая основателя города, возвеличивал и его детище Петербург.

Красуйся, град Петров, и стойНеколебимо, как Россия.

В «Медном всаднике» Пушкин раскрыл прогрессивное значение Петербурга. Это его большая заслуга. В свете последующей истории великого города идея пушкинской поэмы приобретает особое значение. В середине прошлого века Петербург стал тем городом, с которым связали свою деятельность революционные демократы: Белинский, Некрасов, Добролюбов, Чернышевский, Салтыков-Щедрин, боровшиеся с косными силами, тормозящими развитие русского народа. И теперь народы Советского Союза и все прогрессивное человечество преклонились перед героизмом непобедимого города, города Ленина, города-героя, который в годы Великой Отечественной войны (1941–1945) вынес жесточайшую блокаду, сохраняя до победного конца непоколебимое мужество, и покрыл себя неувядающей славой.

Когда мы читаем то, что Пушкин писал о Петербурге, когда вдумываемся в его высказывания о нем, казалось бы, противоречивые, мы должны уметь разобраться: о каком Петербурге думал он в том или другом случае. Глубокий патриот умел отличать то, что принадлежит векам, от случайного, преходящего. Когда он писал:

Красуйся, град Петров, и стойНеколебимо, как Россия

поэт думал о городе, который явился выражением истории русского народа в новое время. Этот возглас поэта был обращен к грядущим векам.

Но когда Пушкин называл северную столицу «приемной»,[104] когда он писал о своей ненависти и презрении к этому городу, то он имел в виду царскую столицу с ее «знатной чернью»,[105] которая вела поэта к гибели.

С Петербургом, столицей Российской империи, городом царей, не мог мириться поэт. Через разные моменты петербургской жизни Пушкина прошли три царя:

«Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий… упек меня в камер-пажи под старость лет[106]».[107]

Но Пушкину не было суждено освободиться от цепей, приковавших его к царскому двору. Опала Александра I была ему легче «милости» Николая I.

А тот, чья дерзкая рука,Полмир цепями обвивая,И несогбенна и крепка,Как бы железом обвитая,Свободой дышащую грудьНе устыдилась своевольноВ мундир лакейский затянуть.Он зло и низостно, и больноПоэта душу уязвил,Когда коварными устамиЕму он милость подарилИ замешал между рабамиПоэта с вольными мечтами.[108]

Так «сын декабристов» Н. П. Огарев охарактеризовал те сети, в которых до конца бился поэт, тщетно пытаясь вырваться на волю.

Дуэль Пушкина и Дантеса состоялась 27 января 1837 года. В утро рокового дня поэт писал Л. О. Ишимовой, восхищенный ее «Историей в рассказах».[109] Он до конца оставался на своем посту литератора. Был час дня, когда Пушкин завез своего секунданта, лицейского товарища К. К. Данзаса, к секунданту противника д'Аршиаку. В кафе Вольфа и Беранже, на углу Невского проспекта и Мойки, поэт поджидал своего секунданта. Через несколько дней в этом же кафе с глубоким волнением читали стихотворение юного Лермонтова «Смерть поэта».

Дуэль происходила близ Черной речки, за Комендантской дачей… Здесь Пушкин получил смертельную рану.

В дни, когда угасала его жизнь, толпы народа стояли на набережной канала перед домом Волконской;[110] затаив дыхание, ожидали вестей. Но надежды были тщетны! Пушкин скончался 29 января (старого стиля) 1837 года.

Погиб, как светоч, дивный гений,Увял торжественный венок.[111]

Петербург в это время, по свидетельству очевидцев, напоминал Париж в дни революции. Пушкин, казавшийся столь опасным при жизни, после смерти сделался еще грознее. Правительство растерялось. Оно принимало свои меры. Кабинет поэта был опечатан. Отпевание, назначенное в Исаакиевском соборе, было воспрещено: опасались слишком большого стечения народа. Печальный обряд состоялся в небольшой Конюшенной церкви, ближайшей к дому Волконских. Но площадь перед храмом была покрыта народом; представлены были все слои населения. В особенности много было молодежи. На отпевание пришли лицейские товарищи Пушкина, с ними пришел и бывший директор лицея Е. А. Энгельгардт. В толпе был и «дедушка» Крылов. Цензор А. В. Никитенко занес в свой дневник: