Апология Нарцисса - Борис Ефимович Гройс Страница 8

и превращает их в пассивных, безвольных потребителей — жертв капитала, которыми манипулирует вездесущая реклама. Предполагаемым лекарством от убаюкивающего воздействия «общества спектакля» [19] объявляется шокирующая встреча с «реальным», которая должна избавить людей от созерцательной пассивности и побудить к действию — тому единственному, что может обеспечить им опыт истины как интенсивности жизни. Разногласия вызывает лишь вопрос о том, возможна ли еще такая встреча с реальным, или же оно окончательно исчезло, скрытое поверхностью дизайна.

Но если можно говорить о незаинтересованном созерцании образов, то о незаинтересованном производстве образов говорить нельзя. Мы заинтересованы в самоманифестации, самодизайне и самопозиционировании в эстетическом поле, поскольку в качестве субъектов самопредставления мы явно имеем жизненно важный интерес в образе, который мы предлагаем внешнему миру. Раньше люди были заинтересованы в том, как выглядят их души в глазах Бога; сегодня они заинтересованы в том, как их образ и их аура выглядят в глазах других людей. Этот интерес безусловно свидетельствует о чем-то реальном. Но реальное возникает здесь не как шокирующий сдвиг, разрыв в организованной дизайном поверхности, а как техника и практика самодизайна — не как данное для созерцания, а скорее как метод производства созерцаемого. Йозеф Бойс когда-то заметил, что у каждого есть право считать себя художником. То, что некогда было правом, стало обязанностью. Мы обречены быть дизайнерами наших Я.

7

Публичная видимость и эстетическая ответственность — это не только права и обязанности; они также — тяжкое бремя, от которого мы пытаемся избавиться. Существует нарциссическое желание видимости, но существует также не менее нарциссическое желание невидимости, секретности, приватности. Оба желания равно нарциссичны, так как преследуют одну и ту же цель — получить контроль над своим публичным образом. Мы не всегда хотим быть видимыми, выставленными на обозрение, потому что быть видимым — значит быть уязвимым. Однако в культуре наших дней желание быть невидимым расценивается как криминальное. Для чего кому-то хотеть быть невидимым? Очевидно, для того, чтобы совершить преступление и остаться безнаказанным. Чтобы предотвратить это, современная цивилизация разработала изощренную систему надзора, которая делает невидимость практически невозможной. Эта система тотального контроля есть прямой результат смерти Бога — утраты универсального зрителя всех душ. Если Бог не наблюдает и не контролирует человеческие души, тогда полиция должна наблюдать и контролировать человеческие тела.

В романе Г. К. Честертона Человек, который был четвергом (1908) описан особый отдел английской полиции, представляющий собой сакральное учреждение, возглавляемое самим Богом, которого окружают мифические фигуры — воплощения семи дней творения. Они образуют своего рода онтологическую полицию, которая создала наш мир, установив видимый космический порядок, начиная с отделения света от тьмы. И полицейские агенты продолжают защищать этот порядок от тайных, подпольных сил нигилизма и анархии. Но для того чтобы быть идеальными, привилегированными и по-настоящему информированными наблюдателями, мифические полицейские Честертона должны работать под прикрытием, оставаясь невидимыми. Поэтому им приходится скрываться под масками анархистов-террористов. Другими словами, чтобы быть эффективными, они должны стать еще более невидимыми, чем террористы, — потенциально столь же невидимыми, как сам Бог. Но это невозможно, поскольку полицейские являются также публичными фигурами. Они носят униформу и в этом смысле воплощают транстемпоральную форму нарциссизма.

Дмитрий Пригов в одном из своих стихотворений остроумно описал фигуру милиционера как земное воплощение невидимого Божественного взгляда:

Когда здесь на посту стоит Милицанер

Ему до Внукова простор весь открывается

На Запад и Восток глядит Милицанер

И пустота за ними открывается

И Центр, где стоит Милицанер —

Взгляд на него отвсюду открывается

Отвсюду виден Милиционер

С Востока виден Милиционер

И с Юга виден Милиционер

И с моря виден Милиционер

И с неба виден Милиционер

И с-под земли…

Да он и не скрывается. [20]

Полицейский богоподобен, но он не Бог. Для него видеть — значит быть видимым. Таково главное условие современного зрительства. Библейский Бог был невидим. Также и Разум: он может видеть, но его взгляд невидим; Разум как таковой не имеет конкретного тела. Однако зрители-люди имеют тела и поэтому доступны взглядам других зрителей — по крайней мере, потенциально. Вот почему полицейским тоже время от времени приходится скрываться. Чтобы стать идеальным, невидимым, богоподобным зрителем, человек должен спрятаться, скрыться, ускользнуть от взглядов других, которые пытаются его визуализировать — обнаружить его тело и тем самым сделать уязвимым.

Конфликты, связанные с публичной видимостью или невидимостью, составляют ключевой сюжет современной поп-культуры, которая делает своим основным содержанием игру в кошки-мышки между сотрудниками полиции и преступниками. В современной массовой культуре — популярных романах, фильмах и телесериалах — преобладают истории, изображающие конфликт между полицией и преступным миром. Роль первой состоит в том, чтобы сделать видимым всё, что стремится оставаться в тени. С помощью надзора и расследований полиция раскрывает личные или корпоративные тайны и придает видимую публичную форму тем, кто в них вовлечен и желал бы сохранить свое инкогнито. Но поскольку полиция работает тайно, она действует как преступная организация и, в свою очередь, становится предметом расследований. Больше не существует невидимого взгляда. Любой взгляд локализуется, обрамляется — и обследуется взглядом другого.

Это присуще всем аспектам повседневной жизни, но особенно заметно в контексте интернета. Когда Нарцисс смотрелся в озеро, он никак на него не воздействовал и его взгляд не оставлял в этом озере никаких следов. Традиционное представление о зрительстве основано на субъект-объектном отношении, базовой характеристикой которого является то, что взгляд субъекта не оставляет следов на объекте. Как раз отсутствие каких бы то ни было материальных следов взгляда указывает на метафизический, спиритуальный, нематериальный, трансцендентный статус субъективности, или Я. Считается, что субъект — не от мира сего, поскольку его взгляд не оставляет в этом мире ни следа; смотреть на объект — не то же самое, что касаться его. Таково принципиальное отличие между ви´дением и осязанием, между субъект-объектным и объект-объектным отношением.

Как известно, Морис Мерло-Понти в работе Видимое и невидимое доказывал, что ви´дение есть разновидность осязания — не потому, что взгляд касается объекта, а потому, что лучи света, отраженного объектом, касаются глаз зрителя [21]. Целью Мерло-Понти было оспорить идеальный, трансцендентный статус субъекта. Если зрение есть модус осязания, то субъект пребывает в мире, а не за его пределами. Собственно, это и происходит в интернете. В нем субъекты не могут занимать внешнюю, трансцендентную позицию, поскольку их взгляды оставляют цифровой след.

С помощью клика субъект вызывает картинку или текст из интернета и выводит на экран своего устройства. Чтобы увидеть изображение, я должен кликнуть на его имя, после чего смогу рассмотреть его детали, сравнить его с другими изображениями и т. д. Все эти операции оставляют следы. Ведь если я рассматриваю изображение в интернете, движение моего взгляда можно отследить. Можно выяснить, как долго я смотрел на картинку, какие детали в ней меня интересовали и т. д. Кроме того, можно установить мой email и выяснить мое физическое местоположение в реальном пространстве. Использование мной интернет-изображений или текстов можно увязать с моими покупками, резервированием билетов и гостиниц и прочими видами моей повседневной жизнедеятельности. Субъект не может занять внешнюю, трансцендентную позицию по отношению к интернету, поскольку видеть его означает кликать, осязать.

Многие жалуются на то, что крупные корпорации и разного рода государственные службы отслеживают наше индивидуальное пользование интернетом для создания образа нашего поведения, вкусов, среды и личной жизни. Интернет часто рассматривается как пространство дематериализации вещей, но в первую очередь он является пространством материализации интернет-пользователя. Каждая визуализация цифрового образа служит одновременно манифестацией собственного образа пользователя — актом самовизуализации. Глядя на цифровой образ, я создаю образ себя самого и предоставляю его невидимому зрителю, скрывающемуся за поверхностью экрана моего персонального компьютера.

Таково принципиальное различие между озером и интернетом. Это различие хорошо иллюстрируется посвященным