Сто театральных анекдотов - Наталия И. Вайнберг Страница 9

Певец было запротестовал, но Дальский был неумолим.

Студент был весьма расстроен своей неудачей. Ехали молча. Только перед выходом на сцену студент спросил певца:

— Как вас объявить?

— Шаляпин,— ответил тот.— Федор Шаляпин.

— А я — Василий Качалов,— представился студент.

Популярность Василия Ивановича Качалова была безгранична. Гулять с ним днем по Москве было просто невозможно: его узнавали решительно все, вплоть до уличных мальчишек. Актер Н. Александров рассказывал: «Идем по улице, собачка навстречу — увидела Качалова, замерла, подбежала, протянула лапу и говорит: «Здравствуй, Вася!»

Н. Фигнер — знаменитый певец Мариинского театра — должен был на гастролях петь свою коронную партию дона Хозе в «Кармен». В день спектакля он почувствовал себя плохо, и антрепренер, не желая отменять спектакль, срочно договорился со вторым тенором, Костаньяном, чтобы тот на всякий случай подготовился к спектаклю. К вечеру, однако, самочувствие Фигнера улучшилось, и он уведомил антрепренера, что готов петь. Антрепренер на радостях забыл предупредить Костаньяна, и тот тоже готовился к выходу. Подняли занавес, Фигнер появился на сцене и вдруг увидел, что из противоположной кулисы выходит второй Хозе. Фигнер не растерялся. «Извините,— сказал он непрошеному дублеру,— но ваш бык следующий»,— и запел как ни в чем не бывало.

Поклонницы В. Качалова роились у дверей его квартиры, телефон актера был засекречен и все-таки номер приходилось менять по два раза в год. Одна из горничных Качалова продавала поклонницам поношенные носки Василия Ивановича по 10 рублей за носок, по 25 рублей за пару. Носовые платки ходили по 15—20 рублей, окурки по рублю за штуку. Ученицы Качалова бегали стайкой в гардероб целовать подкладку на пальто Василия Ивановича.

Москва. Михайловский манеж. Заезжая труппа давала «Тараса Бульбу». В сцене, где Тарас убивает своего сына, актер, исполнявший роль Бульбы, мучительно долго стаскивал с плеча зацепившееся ружье, приговаривая: «Подожди, Андрий, вот сейчас я тебя убью!» Андрий терпеливо ждал, а ружье все никак не поддавалось. Наконец, распутав ремень, Тарас воскликнул: «Я тебя породил, я тебя и убью!» — и нажал курок...

Осечка. «Погоди, Андрий, я тебя сейчас убью! Я тебя породил, я тебя и убью!» — запричитал снова Тарас, тщетно нажимая на курок ружья под неумолчный хохот зала.

За кулисами кто-то сжалился над актером и ударил доской об пол, имитируя выстрел... Увы, в этот момент отчаявшийся Бульба уже рубил Андрия саблей.

В. И. Немировича-Данченко, как и героя «Вишневого сада» Епиходова, называли «Двадцать два несчастья». Рассказывали, как пролетка, в которой величественно восседал Владимир Иванович, въезжая во двор театра, задела колесом за тумбу. Немирович-Данченко подскочил, ткнулся носом в спину извозчика, лоснящийся цилиндр покатился прямо под ноги проходящей, как назло, по двору группе актеров.

Последние, конечно, не удержались от хохота. Владимир Иванович подобрал цилиндр, тут же нанял другого извозчика и умчался прочь.

Однажды Владимир Иванович опрокинул себе на живот и колени стакан очень горячего чая. Жалобно охая, он поискал глазами Качалова, прыскающего от смеха за чужими спинами, и сказал огорченно: «Ну почему со мной подобное случается в вашем присутствии! Ведь я знаю, что вы все это коллекционируете».

В другой раз Немирович дунул в портсигар и запорошил себе глаза; присел элегантно на край режиссерского стола, крышка перевернулась и на несчастного полетели графин, чернила, лампа.

Объясняя актерам сцену, прохаживался между рядов зрительного зала, споткнулся о чью-то ногу и растянулся в проходе.

Наконец, любимейший рассказ В. Качалова. Во время какой-то напряженной паузы, последовавшей за очень резким замечанием одной из актрис, Владимир Иванович вдруг вскочил, вылетел из-за режиссерского стола в средний проход и начал с хриплыми возгласами «ай, ай, ай!» кружиться вокруг своей оси и бить себя ладонями по бедрам и груди.

Потом сорвал с себя пиджак и стал топтать его ногами... Оказалось, что у него загорелись в в кармане спички и прожгли большие дыры на брюках и пиджаке.

В Ленинградском театре оперы и балета имени С. М. Кирова шло «Лебединое озеро». В этот день в театр на работу был принят новый пожарный, человек «театральный», восторженный. В антракте он вышел на сцену, с детским восторгом рассматривал декорации, любовно поглаживал их, будучи абсолютно счастливым от мысли, что наконец и он стал причастен к этому волшебству. Но время шло, дали занавес, и пожарный оказался один на один со зрительным залом на фоне задника, расписанного под лебединое озеро. По озеру проплывали лебеди. Тогда и наш «театрал», не растерявшись, сделал несколько «плавательных» движений и благополучно добрался до кулис.

Многие исполнители считали, что на опере Джузеппе Верди «Сила судьбы» лежит проклятье.

Бениамино Джильи в 1943 году дебютировал в театре «Колон» в Буэнос-Айресе в партии дона Альваро. В первом акте дон Альваро бросает на пол пистолет, чтобы показать отцу своей возлюбленной Леоноры, что он безоружен, но пистолет по нелепой случайности стреляет, и отец Леоноры падает замертво. Стрелял обычно специальный служитель, спрятанный под столом. На дебютном спектакле Джильи бросил пистолет и крикнул: «Я безоружен!» Но выстрела не последовало: служитель уснул. Отец Леоноры все же упал, хотя и непонятно отчего. Оркестр играет печальную мелодию, отец Леоноры умирает и Джильи, выражая все свое отчаянье и ужас по этому поводу, поет более двух минут, склонившись над его телом. Как вдруг раздается грохот — кто-то услужливо воспроизвел несостоявшийся выстрел. В зале хохот.

Злополучный дебют продолжается. В антракте Джильи споткнулся и рухнул на железную решетку. К счастью, все обошлось.

В третьем акте дона Альваро, тяжело раненого в бою, выносят на носилках на середину сцены. И вот в самый патетический момент один из статистов споткнулся, носилки упали и Джильи покатился на пол. Ему не оставалось ничего другого, как встать и снова растянуться на носилках.

Четвертый акт. Дона Альваро вызывает на дуэль брат Леоноры. Оскорбленный его вызовом Джильи — Альваро наклоняется за шпагой и... слышит громкий треск — узкие кожаные штаны, которые были на нем, лопнули по шву.

К. Марджанишвили, ставший впоследствии