Колдовство - Чарльз Уолтер Уильямс Страница 9

обрядам демонов, выдаваемых за ангелов».[33] Это старые разговоры о черной и белой магии, и Августин нападает на Порфирия за то, что некоторые теургические ритуалы могут помочь очистить душу. Он цитирует самого Порфирия, пересказывая жалобу какого-то халдея на то, что некий могущественный маг проникнутый ненавистью к нему, заклял священными заклинаниями силы, чтобы они не слушали его молений. Порфирий при этом замечает: «Тот заклял, а этот не разрешил». «Так вот какова эта знаменитая теургия, — восклицает Августин, — вот каково это пресловутое очищение души! В ней более вымогает нечистая ненависть, чем вымаливает чистая доброжелательность» (там же, глава X).

Августин осуждает с точки зрения логики и саму защиту Апулея на суде от обвинений в магии. Апулей признал уместность и законность древних теургических практик; он осудил меньшие магические чудеса, которые, буде они вообще совершались, должны были бы совершаться волей тех самых злых сил, которые Апулей в ином случае готов признать. Нельзя с уверенностью утверждать, что Августин имеет в виду все поле магических явлений, включающих и великие ритуалы Исиды, и другие не менее значимые акты, смыслом которых было не столько управление волей божества, сколько демонстрация божественного промысла. Злоключения Золотого Осла вряд ли вообще следует относить к сфере волшебства, в крайнем случае, здесь можно говорить о символической магии. Решают-то все равно боги. Августин заявлял, что Апулей бросил вызов самой природе магического искусства.

Шли столетия, и мир становился все более сложным, поскольку дела империи все теснее смыкались с делами духовенства. Жить становилось труднее, и в сердцах людей нарастало ожидание перемен куда более серьезных, чем падение Рима. Пожалуй, наиболее яркое выражение ожидание перемен нашло в диалогах святого Григория Великого[34]. Они были составлены около 600 года; стали весьма популярны; были переведены на греческий и англосаксонский языки[35]. Им суждено было стать одной из самых известных книг средневековья. «Диалоги» — порождение ума верующего государственника, а цель их написания — назидание современникам. Скорее всего, святой Григорий сам верил чудесным историям, которые включил в состав диалогов. В «Диалогах» описан чудесный мир, подобный тому, который мы находим в «Фиваиде» Стация. В этом мире помимо людей живут и действуют другие существа, причем действия их весьма ощутимы. Этот мир подчиняется определенным законам, но включает в себя непосредственное вмешательство Всемогущего Бога. Однако, по мнению святого Григория, мир приближался к гибели. Предание описывает видение одного епископа, в котором усопший святой кричал: «Конец всякой плоти пришел! Конец всякой плоти пришел!» Таково было доминирующее ощущение святого Григория. Он говорил об этом в своей первой папской проповеди, это ощущение жило в нем, когда он создавал свою книгу. В то время еще не существовало понятие гротеска, столь свойственное современному миру. Душа может оказаться проклятой из-за неосвященного листа салата столь же легко, как из-за золотого слитка. Однако сверхразвитое чувство ответственности приводило к прямо противоположному эффекту. Когда любая малейшая небрежность может привести к проклятию, теряется ощущение реальности кары. Святость, конечно, поощряется, но здравомыслие утрачивается. «Диалоги» содержат образцы этой роковой логики. Там описан случай с монахиней, собиравшейся съесть овощи из монастырского сада, забыв сначала осенить их крестным знамением. И что же? Последовало немедленное одержание несчастной дьяволом. В тексте «Диалогов» небесные чудеса преобладают над чудесами ада (поскольку большинство историй касаются святых). Но если чудеса небесные, как правило, обусловлены молитвой, то адские чудеса могут происходить и происходят спонтанно. Некий пресвитер, воротившись из путешествия домой, привычно-рассеянно сказал своему слуге: «Поди, диавол, разуй меня». После этих слов ремни башмаков его начали развязываться с необыкновенною силою и скоростью. Очевидно, что позванный для снятия обуви диавол повиновался. Пресвитер, увидев это, сильно испугался и громогласно начал восклицать: «Удались, проклятый, удались: не тебе я сказал это, а своему слуге». После этого диавол тотчас отступил, и ремни, как были им почти совсем распутаны, так и остались. «Отсюда можно понять, — писал святой Григорий, — что если исконный враг так следит за каждым нашим внешним действием, то как внимательно он устраивает бесчисленные козни нашей душе!»

Мораль может быть сколь угодно полезной, но сие наставление опасно. В то, во что верит весьма строгий святой, едва ли способны поверить другие люди. Любого другого человека, кроме подобных ему и его причастникам, святой Григорий, сам того не желая, склонил к тому, о чем он намеренно не говорит в своей книге — к неверию. Его мир подобен миру Апулея за исключением того, что вместо скептицизма в нем наличествует ярко выраженный моральный выбор. Даже Августин не заходил так далеко. Ведьмы и маги существуют в обоих мирах одинаково; нет необходимости объяснять или опровергать их существование. «В то время как в Риме схвачены были волшебники, — начинается новая история, — некто Василий, бывший первым искусником в волшебстве, переоделся в монашеское платье и убежал в Валерийскую область». «Явившись к достопочтенному епископу Амитернскому Касторию, Василий просил поместить его в монастырь, вопреки воле его святого настоятеля Эквиция. Взглянув на Василия, святой сказал епископу: «Вот, ты приказываешь мне принять не монаха, а диавола». Однако под давлением епископа уступил. Позже, когда он отлучился из монастыря, в соседнем монастыре «монахиня, сохранившая на бренном теле своем следы красоты, заболела и в страшных мучениях с криком и воплями повторяла: «Я непременно умру, если не придет монах Василий и не возвратит мне здоровья, помощью своего искусства». Василий был готов — предполагается, что именно его тайные заклинания вызвали лихорадку, — но другие монахини оставались здоровы. В конце концов все закончилось благополучно; монахиня была исцелена заступничеством святого Эквиция; Василий изгнан из монастыря, а затем сожжен римлянами.

Речь идет не только о темных магах, неизбежно подвергавшихся осуждению. Любые чары одинаково предосудительны. «У одной знатной госпожи, недалеко от Тусции, жила невестка, недавно еще вышедшая замуж за ее сына. Однажды свекровь пригласила ее с мужем отправиться вместе на освящение церкви во имя святого мученика Севастиана. В ночь пред отправлением на освящение упомянутого храма невестка не могла воздержаться от плотского удовольствия с мужем. Хотя поутру совесть сильно укоряла ее за это удовлетворение вожделениям плоти, но в то же время и стыдно было ей отказаться от данного обещания. Итак, более по ложному стыду пред людьми, чем по богобоязненности, она отправилась со своею тещею на освящение храма. Когда мощи святого мученика Севастиана были внесены в храм, злой дух напал на невестку и на виду у всех начал ее мучить. Один из пресвитеров этого храма,