Виктор Болдырев - Золотая Дуга Страница 18

Тихая музыка льется откуда-то с кормы. Загорелый юноша с цыганскими глазами и черными кудрями перебирает струны гитары. На открытой, мускулистой груди — татуировка: сирены переплелись рыбьими хвостами… У планшира примостился матрос в тельняшке с ружьем наготове. Несколько моряков, облокотившись на поручни, вглядываются в зеленоватую воду, словно чего-то ждут…

Оказывается, идет охота на нерпу. Говорят, она чутко слышит музыку и выплывает из глубин послушать ее. Внезапно у самой кормы вынырнула нерпа, с любопытством смотрит на замерших людей человечьими глазами. Виден каждый волосок серебристого пятнистого меха. Грациозно перевернувшись набок, она исчезает в зеленоватой пене.

Матрос с ружьем растерялся; загляделся на обитательницу морских глубин и не успел выстрелить. Товарищи награждают его градом насмешек. Гитарист с новым пылом наигрывает нежные зовущие мелодии. Неожиданно нерпа вынырнула с другого борта, рядом с гитаристом. Матрос с ружьем прыгнул к нему. Блеснув светлым брюшком, нерпа скрылась, проказливо оглянувшись на людей. Матрос опять не успел спустить курок.

Так продолжалось еще некоторое время. Нерпа появлялась неожиданно то тут, то там. Матрос метался с ружьем от борта к борту, Проказница словно играла с людьми. Понимая всю опасность этой игры, нерпа отплывала все дальше и дальше в море, будто звала людей с собой.

Наконец матросы не выдержали, спустили шлюпку и начали преследовать морскую русалку. Она появлялась то с одного, то с другого борта и уплывала все дальше и дальше от корабля, заманивая моряков в открытое море. Матросы вошли в азарт. Шлюпка казалась уже крошечной. Вахтенный встревожился и дал сигнал шлюпке немедленно возвращаться на корабль. И вдруг пропавшая нерпа появилась вновь у самой кормы, словно прощаясь с нами взмахнула ластами, сделала виртуозное подводное сальто, скрылась в зеленоватой пучине и больше уже не показывалась. Матросы вернулись ни с чем, проклиная хитроумную морскую бестию.

Море стало зеленовато-жемчужным, а небо у горизонта — малиновым. Сиренево-фиолетовые облака спустились к южному горизонту и образовали длинный остров с горными вершинами и перезолами, Громыко утаскивал через порог бара последний лихтер. Наша баржа освободила танкер от горючего. Он всплыл и принимал теперь в себя горючее с соседнего танкера. Так оба танкера могли пройти обмелевший бар своим ходом. На катере мы вернулись к своей барже. Подцепив на буксир of потащил ее к бару и благополучно проскочил чертов порог, чуть не задев днищем песок.

К концу дня рейд опустел. К порту плыли по Яне длинным караваном. Впереди шла «Сибирь» с лихтерами на буксире, в кильватере двигались танкеры, замыкал шествие кораблей крошечный лапоть с огромной нефтеналивной баржой. На мачтах развевались Вымпелы. Встречные буксиры салютовали кильватерной колонне протяжными гудками. Навигация началась. Северные ворота раскрылись…

Маркелыча мы встретили впервые еще в Крестах, когда плыли с Семеном Новгородовым в Усть-Янск. В Крестах высадились мимоходом — решили заглянуть в местный магазин. Навстречу по рыжеватой дороге спускался к реке голубоглазый гигант с окладистой бородой, в развевающемся брезентовом плаще, в шапке, сдвинутой на ухо, в громадных морских сапогах. В широких красных ладонях он держал буханки свежеиспеченного хлеба. По земле бородач шагал прочно, тяжело ступая, вразвалку, по-моряцки, точно по ускользающей в бурю палубе. Он напоминал викинга, капитана норвежской шхуны, просмоленного морского бродягу, обдутого всеми ветрами мира…

Я не успел выхватить фотоаппарат. Незнакомец в глубокой задумчивости проследовал мимо, не обратив на вновь прибывших ни малейшего внимания, и пропал за поворотом дороги, точно приведение.

— Кто это? Гидрограф? Шкипер рыбацкой шхуны? Корсар Ледовитого океана? Семен рассмеялся…

— Маркелыч… — ответил он, — рыбак нижнеянского порта, отшельник нулевого километра. Живет и зимой и летом в самом устье Яны. Как в сказке, у самого синего моря, со своей старухой…

И вот мы мчимся на белоснежном быстроходном портовом глиссере в гости к Маркелычу. Мелькают знакомые берега — вчера мы проходили тут с караваном барж, возвращаясь с бара. Вот и устье Яны — нулевой километр. Отсюда ведется счет километров вверх по реке. Дальше — только море, такое же спокойное, ласкающее отмели, пошевеливающее тихие лагуны.

Глиссер причаливает к берегу, раскрашенному багряными, желтыми, изумрудными полосами приморских солянок, песчаных злаков и соляных хвощей. Среди дюн, густо заросших вейником, приткнулось несколько плоскокрыших домиков из почерневших бревен. Это Уэдей, крошечный поселочек в самом углу между устьем Яны и морем. Тишина, теплынь, светит незаходящее солнце. Ковры солянок окрашивают все вокруг в красноватый цвет, как будто смотришь на мир сквозь красные стекла. Воздух пахнет терпким, приятным запахом морской воды и водорослей.

Маркелыч встретил глиссер на берегу и повел нас в свою хибару. К гостям он не привык и чувствует себя не в своей тарелке. Избушка, приютившаяся на отлете у берега лагуны, обставлена какими-то шестами, веслами, обвешана рыбацким снаряжением; на крыше собачья нарта, у притолоки на гвозде висит ржавый чайник. Горенка чисто прибрана. Пол выскоблен. Вымытая посуда расставлена на полках. Чувствуется заботливая женская рука. Голубоглазая старушка пригласила к столу выпить чаю. В окошечко виднеется бесконечное море. Песчаные дюны освещены солнцем.

Невольно я представил хижину, заметенную сугробами, вздыбленные льды океана, вой пурги, длинную полярную зиму, жарко натопленную печку, уют и тепло одинокого жилища… И оценил выбор Маркелыча. На склоне лет он постиг прелесть общения с величавой природой Севера, обрел надежный приют на самом краю сибирской земли, где провел всю жизнь в бесконечных скитаниях.

Маркелыч — Сидор Матвеевич Маркевич, вырос в Южной Сибири, под Минусинском. Сибирское раздолье рождает удивительных людей: крепких, как дуб, прямодушных, неукротимых искателей, идущих по трудной таежной тропе до конца. Деды Маркелыча пришли в Сибирь из Латвии. От прибалтов ему достались голубые глаза, золотые волосы и борода викингов, от сибиряков унаследовал силу неукротимых стремлений.

Рано ушел он из семьи на заработки. В 1936 году оказался в Якутске, зимой 1938 года с котомкой за плечами перевалил Верхоянский хребет, засыпанный снегами, и достиг Верхоянска, совершив пешком путь в тысячу двести километров. По заданию первых геологических организаций он находит в горах Верхоянья строительные материалы, заготавливает и-сплавляет лес по Яне, строит первые дома Батагая, налаживает рыбный промысел в низовьях Яны.

В Уэдей, на берет океана Маркелыч тоже пришел пешком, совершив семисоткилометровый марш по льду Яны. Ему пришелся по душе этот дикий уголок полярного побережья, и он, построив из плавника избушку, остался здесь на всю жизнь. В Уэдее он наладил рыболовный промысел для первого рыбозавода, затем для Нижнеянска.

Летом в устье Яны валом идет нереститься ряпушка — северная сельдь, нельма, муксун, омуль. У нулевого километра — богатейшие рыболовные угодья.

Маркелыч — пионер освоения Верхоянья, потомок могучих сибирских землепроходцев. Этот огромный, голубоглазый, простодушный человек всю жизнь прожил неграмотным. Но невольное уважение испытывает к нему каждый, кто встречается с ним. Его знают все в низовьях Яны. С ним происходили самые удивительные истории…

Однажды — было это во время войны — поселок Уэдей, отрезанный тогда невообразимым бездорожьем от всего мира, остался без продовольствия. Маркелыч с товарищем отправились пешком за продуктами в Тикси, за триста километров по ледяному припаю океана. В середине дальнего пути у товарища отказала контуженная на фронте нога. Что только не делали — и короткие переходы с отдыхом, и веревку к носку привязывали (товарищ на ходу переставлял раненую ногу). Ничего не помогло. Вскоре он не мог двигаться вовсе и просил оставить его на произвол судьбы.

Маркелыч взвалил товарища на спину и понес. Выручила богатырская сила. Несколько суток брел он вдоль берега океана с живой ношей и донес товарища до избушки промышленника.

Он оставил больного в тепле, совершил последний переход в Тикси, раздобыл вездеход, перевез заболевшего спутника в больницу и доставил в поселок, терпящий бедствие, продовольствие. Это был героический поступок, но Маркелыч рассказывает о нем как о простом, будничном деле.

А недавно Маркелыч с тремя товарищами возвращался на лодке из нижнеянского порта. Ледоход еще не кончился, они пробирались по реке, увертываясь от громадных льдин. И все-таки не убереглись — лодку перевернуло. Люди очутились в ледяной воде, вцепились в лодку, в плавающие доски. Лишь Маркелыч плыл «своим ходом», подбадривая товарищей. К счастью, подоспела «Лена» — буксир, заметивший людей, попавших в беду. Когда, вымокших и окоченевших, их вытащили на палубу, Маркелыч вытянул из-за пазухи уцелевшую каким-то чудом бутылку спирта и протянул молоденькому милиционеру, посиневшему от холода, находившемуся почти без памяти.