Еремей Парнов - Звездные знаки Страница 5

Вход вишнуистского храма стережет птица Гаруда. Алтарь Шивы оберегает могучий бык Нанди, слизывающий плодотворящее млеко с каменного символа акта творения жизни. Но шиваитские святилища обычно открыты для иноверцев, тогда как внутрь вишнуитского храма не сумел проникнуть ни один посторонний. По крайней мере никто не рассказал о том, что он там видел. Даже во время владычества англичан попытки тайно подсмотреть церемонии в честь добрейшего из богов кончались трагически.

В непальском городе Бхадгаон мне удалось попасть внутрь заколоченного святилища, охраняемого Гарудой в образе человека. Я нашел там бедный алтарь с обычными атрибутами индуизма и запыленные каменные изображения богов и богинь. Жертвенник был затянут плотной паутиной. Масло в лампадах высохло и стало черным, словно мазут. Белая поющая раковина дала трещину.

Я понял, что оберегаются лишь живые тайны.

Гималайская рапсодия

Бога богатства Куберу принято изображать в виде уродливого толстяка, держащего в левой руке мангусту, ежеминутно отрыгивающую волшебный алмаз. Считается, что ему не нужна приятная внешность, потому что он в состоянии купить самую совершенную красоту. Я усматриваю в этом мифе вполне актуальный смысл. Открыть для Индии, для всего мира дивные красоты Гималаев, их неизведанные сокровища можно лишь ценой колоссальных затрат денежных средств, человеческого труда и энтузиазма.

Просторы великих гор издавна славятся здоровым климатом, роскошными лесами, целебными водами и заповедными цветущими полянами, куда приходит него пуганое зверье. Лишь немногие из бесчисленных горных долин доверили свои неисчерпаемые кладовые человеку. Открыть Гималаи и сохранить их уникальную сокровищницу для будущих поколений — задача в равной мере величественная и благородная.

Я не раз пролетал над неоглядной горной страной. Прильнув к холодному оргстеклу самолетного иллюминатора, напряженно выискивал следы человеческой деятельности среди фантасмагорического первозданного хаоса каменных складок. Какими крохотными выглядят обитаемые долины рядом с угрюмыми напряженными массивами, испещренными молочными струйками речных потоков! Эти бурные реки казались неподвижными, как нависшие над пропастью ледники.

На самом же деле все в этом почти инопланетном мире полно движения. Гулом и свистом речных каскадов отзываются мокро блестящие стены ущелий. Душераздирающим воем, адским хохотом и рыданиями оглашают ночь глетчеры, терзаемые конвульсиями внезапных подвижек. Едва заметные сверху долины взрастили на своих плодородных почвах изумительные цивилизации, о которых мы знаем лишь понаслышке. Целые королевства находили здесь достаточный простор для строительства городов и для войн, которые тянулись столетиями, подобно англо-франкской распре, вспыхнувшей в четырнадцатом веке.

Моя встреча с Гималаями произошла в одном из наиболее древних и густонаселенных районов. В прославленной поэтами и мудрецами Кашмирской долине, которая и поныне хранит свидетельства великих переселений, неведомые отпечатки чьих-то взлетов и падений.

Знаки на камнях, словно проблески в кромешной тьме предыстории.

Ворота Сиккима открываются в Дарджилинге, ворота Ладакха — в Сринагаре. Здесь начало пути в индийские Гималаи. Отсюда Рерих ушел в беспримерное путешествие по Центральной Азии. Отсюда отправился в Малый Тибет Бернгард Келлерман. Город Солнца. Солнечное сплетение кровеносных артерий Азии. Нервный узел истории, ее живая, волнующая загадка.

Современному Сринагару едва ли более трехсот лет. Но его сады помнят Акбара и Джахангира, а камни, положенные в основания мечетей, хранят таинственные знаки ушедших народов, разрушенных цивилизаций. Он раскрывается постепенно, этот причудливый город, возникший на берегах реки, порожденной гималайскими ледниками, на берегах озер, воспетых поэтами Туркестана и сказителями сибирских лесов. С чего же начать мне рассказ о городе Сотни имен? С его легенд, подаривших эти имена, благоухающие дремотной поэтической сказкой? С могольских садов, где был найден и утрачен затем секрет черной розы, или с садов на воде? Но одно цепляется за другое, как цветки в гирлянде, которой привечают гостя.

Состоятельные делийцы бегут в Кашмир от летнего зноя. На высокогорных курортах Гульмарга и Пахльгама обретают они целительное отдохновение от горячих, доводящих до умопомрачения ветров, предвещающих начало муссонов. Не оттого ли так удивляет первозданная тишина здешних ледниковых озер? Привыкшие к лицезрению выжженной желтой земли, глаза тонут в их прохладной завораживающей синеве, изменчивой и бездонной. В неутолимой жажде зрения есть много общего с жаждой опаленной пустыней гортани.

В алых от киновари священных скалах Шакарачарьи я нашел камень с высеченными на нем волнистыми линиями. Древнейший знак вод — одинаковый у всех народов земли. Праматерь стихий. Источник жизни. Пусть под знаком ее откроется живительный родник Кашмира.

Вместе с молодым кашмирским поэтом Моти Лал Кемму я иду по бульвару вдоль набережной озера Дал. Это его восточный берег, восточная граница Сринагара, нарисованная дорогой в Гималаи.

У противоположного, поросшего буйным тростником берега лепятся борт к борту знаменитые плавучие отели: большие лодки-шикары, поставленные на прикол. Повернутые кормой к дороге, они соблазняют туристов романтическими названиями: «Гонконг», «Синяя птица», «Голос Непала», «Париж», «Золотой дом» и «Белый дом», «Мона Лиза», «Новый мир», «Новый Сан-Суси», «Новая Австралия», а также «Купальный бот» и «Удача» (туалеты для леди и джентльменов). Названия прогулочных лодок, бесшумно взрезающих зеркальную гладь, тоже не страдают бедностью воображения: «Мать Индия», «Честь», «Виктория», «Ожидание», «Счастливый голубок» и даже «Писатель Кашмира».

Само собой, мы нанимаем именно эту шикару. Шелковый тент с золотыми кистями и бухарские ковры на скамьях вполне оправдывают завлекающий лозунг «de luxe», намалеванный на борту. Пожилой гребец опускает в воду весло с сердцевидной лопастью, и мы скользим в тишину летейских вод.

Десятки таких лодок плывут нам навстречу, обгоняют, пересекают путь. Обмениваются веселой шуткой гребцы. Мальчики на вертких челнах хватаются за борт и засыпают наши роскошные ковры мокрыми кувшинками.

Холодный, нежный запах. Навязчивое ощущение, что так уже было когда-то и где-то.

Вспоминаю, что читал о чем-то подобном у Рериха: «И откуда эти шикара — легкие гондолоподобные лодки?». Кажется, он удивлялся еще и форме рулевого весла.

Что нашей памяти педантичная последовательность путевых дневников? Лишь в воображении и в искусстве, которое сродни воображению, обретаем мы божественную свободу. Нежась в тени балдахина на озере Дал, я не мог знать, что вскоре буду плыть на похожей лодке по реке надежды и скорби мимо желтых, хранящих следы наводнений, ступеней Маникарника — Гхат, где совершающие омовение жизни вдыхают гарь погребальных костров. И уж тем более не мерещилось мне, что на высокогорном озере у подножия Аннапурны я сам возьму в руки такое же весло с лопаткой-сердечком и направлю долбленый челнок из цельного кедра к каменному острову, где приносят жертвы Луне.

Но недаром говорят, что человек соткан из противоречий. Едва отдастся он игре воображения, едва ощутит блаженную невесомость, как она тут же сменится тяжким грузом. Легко скользнуть в глубины памяти, да вынырнуть непросто. Я ведь даже не назвал реку надежды и скорби истинным именем, как уже оказался в плену ее легенд и незабвенной яви.

Есть доля истины в легенде о том, как Брахма бросил на одну чашу весов небо и весь сонм богов, но так и не смог перевесить тяжесть вечного города. Что ж, пусть это сделают сринагарские озера, соединенные между собой сложной системой каналов, разделенные четкими линиями перемычек. В этом лабиринте зеркальных вод, отражающих изменчивые краски горных вершин, легко заблудиться. Лишь ежеминутно сверяясь с планом, можно уловить момент перехода из Гагрибала в Локут Дал или Буд Дал. Три отдельных озера, по сути, составляющие одно. Трудно поверить, что прямые, как стрелы, дамбы были построены четыреста лет назад.

Озера, сады, фонтаны… От них веет жизнерадостной силой, столь непривычной для могольских творений. То ли прохладный воздух Кашмира сотворил это чудо, то ли напитанные колдовской силой гималайские воды, но даже в сринагарском Красном форте, построенном Акбаром, не ощущается неизбывный и горький запах загубленных надежд. Не забвение после взлета, но непрерывный взлет. А ведь это тот самый Кашмир, который служил разменной монетой в битвах с соседями и в междоусобных стычках. Творческий порыв Туркестана, охлажденный благодатным дыханием снежных вершин. Не удивительно, что даже типично могольская архитектура мягко уступила здесь властному влиянию гор. Возьмем хоть эти башенки в Нишаде — саду Акбара. Куда девались стрельчатые арки и витые столбы? Крытые массивной черепицей, они не столько похожи на мавританские беседки, сколько на тибетские дзонги с их уплощенной кровлей и стенами, чуть наклонными кверху, как неприступные скалы. Власть гор, их отчетливый знак — тамга. Да и нет отсюда иного пути, кроме восхождения к пламенеющим вершинам. И сады Акбара тоже карабкаются на кручи. Вознесенные высоко над озером Дал, они примыкают к самым предгорьям, жмутся к отвесным стенам, поросшим вечнозеленым, терпко пахнущим лесом. Не наглядеться в небо, опрокинутое в чистейшие воды, не надышаться хвойным духом высот.