Александр Кирпичников - Российская коррупция Страница 15

Присущим ему необыкновенным историческим чутьем Волошин понял природу рождения нового «господствующего» класса. Солдаты, дезертировавшие с фронта, матросы, покинувшие корабли, оторванные от станков рабочие, сорванные с земли крестьяне и просто люмпены стали той массой, опираясь на которую, большевики захватили власть в семнадцатом. Она, эта масса, названная пролетариатом, и стала основой единого бесправного народа. Монолитность «советского» народа обеспечивалась разрушением всех естественных связей – национальных, религиозных, профессиональных, личных – и созданием новых на базе единой для всех идеологии и полицейского (чекистского) надзора.

В стремлении удержать власть большевики не только сохранили, но даже усилили многое из того, что революция обещала уничтожить. Они добивались отмены смертной казни на фронтах мировой войны, но превратили во фронтовую зону всю страну, где смертная казнь применялась даже за хозяйственные и должностные правонарушения. Они разрушили старую армию, но создали новую, колоссальную, где число генералов превзошло их количество во всех остальных армиях мира вместе взятых. Они объявили об уничтожении сословных званий и привилегий, но ввели новые классовые различия, новые звания и по разнообразным привилегиям раздробили общество на множество слоев. От отмены государства, что провозглашали своей целью все марксисты – в том числе, конечно, Ленин, – пришлось отказаться. Ленин быстро перестроился и заявил прямо противоположное: «Социализм есть не что иное, как государственная монополия, обращенная на пользу всему народу и постольку переставшая быть капиталистической монополией».

Естественно, что при государственной монополии расширилась сфера деятельности государственного аппарата, несравненно бо́льшим стало значение карательных структур, возросла зависимость рядового обывателя от чиновника, особенно от служащих многочисленных органов (как стали говорить) безопасности. Открыто обозначился военно-полицейский характер государства, и непрерывно продолжала расти пропасть между словом и делом.

Недавние активные участники событий российской истории, но выброшенные этими событиями в эмиграцию, стали внимательными наблюдателями со стороны, и они не могли не заметить сходства новой, красной власти со старой, бюрократической. Петр Струве, один из первых проповедников марксизма в России, уже в начальных революционных преобразованиях распознал все ту же гоголевскую Русь, разве только прикрытую красным колпаком. Под ним он увидел до боли знакомые черты Городничего. И не он один. Его коллега еще по первым марксистским кружкам Николай Бердяев заметил: «Быть может, самое мрачное и безнадежное в русской революции – это гоголевское в ней».

Гоголевский Городничий – символ всевластного провинциального коррумпированного самодура. Так уж повелось еще со времен Московской Руси, что чем дальше от столицы, тем сильнее власть на местах – будь то воевода, губернатор или городничий, секретарь обкома или секретарь райкома. Шло время, менялся общественный строй, менялись «режимы», но «принцип городничего» оставался неизменным. Этот принцип – всевластие вплоть до произвола и в то же время личная преданность вышестоящему начальству, преданность, основанная на страхе. Верховный городничий – царь или генеральный секретарь КПСС мог снять с работы или даже физически уничтожить провинциального городничего – воеводу, губернатора, секретаря обкома. Сталин, как известно, уничтожил несколько слоев своих провинциальных наместников. Те отыгрывались на подчиненных, тешили свою душу, казнили и миловали в пределах своей сатрапии, никого не жалея. Они присвоили себе право распоряжаться не только судьбами и жизнью людей, но и государственным имуществом. Они и рассматривали его как свое и брали для себя все, что хотели.

Советник Брежнева по вопросам внешней политики, академик Георгий Арбатов написал в своих воспоминаниях о покойном генсеке: «Это был по-своему очень неглупый человек» (Знамя, 1990, № 10). Академик почти дословно привел характеристику Городничего, данную Гоголем: «Городничий… очень неглупый по-своему человек». Случайное совпадение? Может быть… Но – закономерное.

Постоянный ветер страха, дувший в коридорах советской власти, усугубил многие отрицательные черты российского чиновничества, развил доносительство и угодничество и выпестовал идеальные условия для вызревания коррупции. Коррупция расцвела сразу же после отмены режима военного коммунизма. Страна ждала этого часа и бурно на него отреагировала возрождением предпринимательства, производства, торговли и неприкрытой коррупции. Государство разрешило частнопредпринимательскую деятельность, но оставило в своих руках распределение заказов, сырья, материалов. Столь свойственная российской государственности половинчатость – всегда поле деятельности для чичиковых, они умеют извлекать из этого колоссальные прибыли.

Психология люмпена, помноженная на бюрократическую традицию (гоголевская Русь) и на коммунистическую гэбешную идеологию (идеал с детских лет – Павлик Морозов), плюс формальные требования (диплом, подходящие анкетные данные), и выработала тип советского чиновника, угодливого к начальству, некомпетентного, безынициативного, не сомневающегося, подозрительного, преданного официальной «линии» и готового проводить ее по указанию сверху и доносить на всех (включая свое начальство), кто от нее отклоняется. Но если партия оправдывала любые средства для достижения своих целей высокими идейными соображениями, то стоящий на земле чиновник объяснял свои способы достижения цели, включая взятку и казнокрадство, практическими потребностями жизни и традициями.

«Взяточничество охватило, как будто тисками, все хозяйственные учреждения. Словно дьяволы, взяточники снуют везде и всюду, внося разложение и смрад гниения», – панически кричал «Еженедельник советской юстиции» (1922, № 35). Размах коррупции вызвал замешательство в руководстве страны. Ленин в письме к своему заместителю Льву Каменеву жаловался: «Иностранцы теперь взятками покупают наших чиновников и вывозят «остатки России»». Вполне резонно он полагал, что с коррумпированным аппаратом невозможно делать политику, что нет никакой политики там, где есть взятка. А первый чекист – Феликс Дзержинский считал, что если советская власть не справится со взяткой, то взятка доконает советскую власть. Ленин видел выход в массовом «крестовом» походе передовых рабочих «для вооруженного уничтожения спекуляции, взяточничества и неряшливости». Приравняв взяточничество к неряшливости, вождь вряд ли реально мог представить себе, как участники крестового похода будут уничтожать взяточников. Расстрел на месте в момент получения взятки? Но только очень неряшливый чиновник мог допустить присутствие свидетелей при этой акции. Рассчитывать на такое не приходилось.

2 сентября 1922 года Совет труда и обороны (СТО) образовал специальную комиссию по борьбе со взяточничеством во главе с Дзержинским. Комиссии было дано право привлекать к ответственности и тех, кто давал и брал взятки, и тех, кто, зная о взятке, не разоблачил взяточников, и устраивать показательные процессы. Были созданы также ведомственные комиссии. В их задачу входила тотальная проверка всех сотрудников учреждений, в первую очередь тех, кто по характеру своей деятельности мог брать взятки. Ленин настаивал на расширении применения расстрела, и в принятый в мае Уголовный кодекс декретом ВЦИК и Совнаркома были внесены изменения: смертная казнь устанавливалась и за получение, и за дачу взятки. Декрету была придана обратная сила. После двухсотлетнего перерыва, впервые с петровских времен, государственная власть стала за взятку убивать.

Тогда же была объявлена судебно-карательная кампания по борьбе со взяточничеством. Заместитель наркома юстиции Николай Крыленко издал циркуляр, в соответствии с которым при судах создавались специальные камеры для рассмотрения дел о взяточничестве, вводилось упрощенное судопроизводство без участия сторон и с вызовом минимального числа свидетелей. Если суд признавал подсудимого социально опасным лицом, то, даже при отсутствии улик в получении или даче взятки, он мог запретить ему проживание в определенных местностях на срок до трех лет. Как пособники взяточничества рассматривались те, кто был заинтересован в передаче взятки, осведомлен о ней, но не донес. Судам предписывалось в течение месяца (с 10 октября по 10 ноября) повсеместно рассматривать только дела о взятках и назначать за взяточничество максимальное наказание. Осужденных надлежало направлять в отдаленные места заключения (Архангельская область). За полгода судебно-карательной кампании за взяточничество было осуждено 3265 человек, из них 62 человека приговорено к расстрелу. Наибольшее число обвинительных приговоров за взяточничество за всю предыдущую и последующую российскую историю было вынесено в 1923 и 1924 годах – соответственно, 9258 и 10936 человек, расстреляны 91 и 46 человек. Но даже в 1924 году количество осужденных за получение и дачу взяток не превысило 1,07 процента от общего числа осужденных.