Александр Аверин - Истина и судебная достоверность Страница 20

Принятое по делу решение свидетельствует о том, что действие примененной правовой нормы властно распространяется на факт, чем конкретизируются права и обязанности субъектов права, разрешается дело по существу[84]. Именно в решении норма права приобретает индивидуально-властный характер. Устанавливается окончательная связь нормы права с фактом, подлежащим разрешению. «Решение состоит в установлении, в частности, того, соответствует ли то или иное отдельное отношение к общему, выраженному в норме. На этом основываются дальнейшие общественные последствия: возникновение, изменение или прекращение индивидуального правоотношения, а также назначение санкции»[85]. При этом мыслительные и иные реальные фактические действия правоприменителя, образующие в совокупности акт применения права, находятся в диалектическом единстве[86].

Выражение, закрепление и доведение до адресатов индивидуальных государственно-властных велений может иметь устную, письменную форму, а иногда выступать в виде конклюдентных действий.

Письменная форма актов применения права должна рассматриваться в двух аспектах: как властное волеизъявление, действие и как документ, объективно выражающий это волеизъявление[87].

Устные правоприменительные акты и акты, выступающие в виде конклюдентных действий, отличаются от письменных актов тем, что в них проявляется не только факт неразрывной связи содержания и формы, но и факт особенного, специфического в некоторых случаях выражения вовне сути правоприменительного решения[88]. Однако именно своей официальностью, государственно-властным характером, порождением последствий правоприменительные акты как акты-действия отличаются от других актов-действий по реализации норм права, в частности таких, как соблюдение, исполнение и использование.

Таким образом, правоприменительный акт – это официальное решение компетентного органа или должностного лица по конкретному юридическому делу, содержащее государственно-властное веление, выраженное в определенной форме и направленное на индивидуальное регулирование общественных отношений[89].

Сущность актов применения права определяется сущностью права, а также задачами и целями правового регулирования общественных отношений в государстве.

Правоприменение призвано удовлетворить общественные потребности в организации, упорядочении и надлежащем функционировании конкретных связей и отношений. Правоприменительные акты, при всем своем разнообразии, участвуют в выполнении функции регулирования общественных отношений, а именно – создают юридическую основу для жизни правовых норм, рассчитанных на данную форму реализации, осуществляют перевод абстрактных правомочий, закрепленных нормой права, в общественные отношения, в плоскость осуществления права в реальной жизни. Поэтому квинтэссенция сущности акта применения права вообще состоит в его назначении содействовать конкретным субъектам в обеспечении и реализации их прав, в том числе путем возложения обязанностей на контрсубъектов данных отношений. «Сущность правоприменительных актов составляет то, что это индивидуализированное конкретное веление, снимающее препятствие (оказывающее помощь) в реализации правовой нормы определенными субъектами»[90].

Однако данная точка зрения разделяется не всеми. В частности, по мнению И. Я. Дюрягина, сущность актов применения права составляет не только государственная воля, но и воля компетентного субъекта. «Волевая, сущностная сторона правоприменительных актов складывается только из воли, выраженной в применяемой норме и воли субъекта правоприменения. Источником сущности правоприменительного акта является воля, закрепленная в применяемой юридической норме, и воля осуществляющего применение компетентного государственного органа или должностного лица»[91]. В свою очередь, А. Д. Черкасов, ссылаясь на позицию П. Н. Лебедева, возражает против такой трактовки сущности актов применения права: «При выяснении генетической природы сущности правоприменительных актов необходимо учитывать, что правоприменитель не выражает в акте применения права свою особую, собственную личную волю, ибо применение права осуществляется не в индивидуальной, а институализированной форме»[92]. Это делает уязвимым вывод И. Я. Дюрягина, в котором смешиваются два тесно соотносимых, но не совпадающих, различных явления. Ведь правоприменительные органы и должностные лица – суть проявления государства, они действуют от его имени и по его поручению. Волевая позиция правоприменителя детерминирована и применяемой нормой права, и нормами права, определяющими его компетенцию, и другими правовыми нормами, в совокупности регулирующими данное конкретное общественное отношение. Правоприменитель в первую очередь должен осознавать необходимость действовать соответствующим образом с позиций, предписываемых законодателем. Следование закону как важнейшая социальная необходимость создает и психологически, и фактически состояние юридически свободного поведения[93]. Иными словами, вся правоприменительная деятельность любого субъекта правоприменения и по содержанию, и по процедуре поставлена в строго определенные организационно-правовые рамки, посредством которых осуществляется реализация государственной воли, выраженной в нормах права. В связи с этим воля органа или должностного лица, совершающего акт применения права, также служит объектом государственно-волевого воздействия[94].

Разрешение этого, на первый взгляд, затеоретизированного спора имеет важное прикладное значение, поскольку, если брать за основу точку зрения, согласно которой сущностью правоприменительного акта является, наряду с государственной, воля правоприменителя, то при разрешении любого правового конфликта неизбежно может возникнуть встречающаяся в правоприменительной практике ситуация, когда правоприменитель безапелляционно утверждает: «а я так думаю», при этом правоприменительный акт формально будет безупречным, а по существу может оказаться «издевательством». Поэтому воля субъекта правоприменения не может быть элементом сущностной стороны правоприменительного акта.

Вместе с тем нельзя сказанное понимать так, будто субъект правоприменения в своей деятельности является молчаливым статистом или роботом. Творческий элемент обязательно присутствует при издании субъектом правоприменения актов применения норм права, поскольку правоприменитель исследует и оценивает обстоятельства разрешаемого дела и сам выбирает оптимальный вариант решения по юридическому делу.

Говоря о судьях, М. В. Баглай утверждает, что «их деятельность должна опираться на самую высокую мораль и теорию»[95]. Данная мысль напрямую связана с вопросом о судейском усмотрении. Правоприменитель всегда выступает как бы в двух лицах. С одной стороны, он действует от своего имени, выражает свое мнение, проявляет свои чувства, но в то же время он – официальный выразитель государственной воли – выступает от имени государства[96].

В связи с этим при вынесении акта применения права компетентный орган не может руководствоваться ни личными мотивами, ни мотивами заинтересованных в исходе дела лиц (что в рамках требований, предъявляемых к судебным органам, отвечает принципу беспристрастности, закрепленному в ст. 6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод), а должен решать правовой конфликт в соответствии с предписанием, выраженным в законе. В противном случае правоприменительный акт, в котором субъект применения права по каким-либо причинам неточно передает, искажает правовую регламентацию спора, будет противоречить общим началам правового регулирования, что, в свою очередь, может вызвать диссонанс между случаем конкретного правоприменения и общей направленностью законодательства, в соответствии с которым разрешено дело[97].

Детерминированность воли любого правоприменителя социальными условиями его жизни вряд ли можно подвергать сомнению. Также не вызывает сомнения то обстоятельство, что конкретные лица, участвующие в процедуре применения права, имеют свои интересы и цели и в той или иной мере заинтересованы в исходе конкретного дела. Таким образом, потребности, интересы и цели правоприменения практически никогда не совпадают с потребностями, интересами и целями конкретных лиц (заинтересованных в исходе дела) и самого правоприменителя.

Рассматривая вопрос о сущности акта применения права, нельзя не сказать о содержании и форме правоприменительных актов. Философская трактовка этих явлений общеизвестна: «форма лишена всякой ценности, если она не есть форма содержания»[98] и «при рассмотрении противоположности между формой и содержанием существенно важно не упускать из виду, что содержание не бесформенно, а форма одновременно и содержится в самом содержании, и представляет собой нечто внешнее ему»[99].