А. Тер-Акопов - Мировые религии о преступлении и наказании Страница 37

2. В основных государственных законах Российской империи в разделе, посвященном религии, православное вероисповедание квалифицировалось как «первенствующее» и «господствующее»; «вторую ступеньку иерархической лестницы занимали иные христианские вероучения: католицизм, протестантизм и армяно-григорианское учение. На третьей ступени находились нехристианские религии: мусульманство, иудейство, буддизм; на последней ступени располагались раскольники и сектанты русской православной церкви [206] . Сектантство других религий законодательством практически игнорировалось. Устав духовных дел иностранных исповеданий запрещал только изуверские секты и мюридизм» [207] .

Привилегированное положение православия проявлялось, во-первых, в том, что Император Российский не мог исповедовать никакой иной веры, кроме православной. К тому же он считался верховным защитником и хранителем догматов господствующей веры, блюстителем правоверия и церковного благочиния [208] . Во-вторых, согласно ст. 1009 Устава уголовного судопроизводства (1864 года), «по делам о преступлениях против православной веры и церковных установлений судьи и чины прокурорского надзора должны быть из лиц православного исповедания. Из таких же лиц должны быть избираемы и присяжные заседатели». В-третьих, в пределах Российского государства только православная Церковь имела право убеждать представителей иных христианских исповеданий и иноверцев к принятию ее учения о вере. Духовным же и светским лицам прочих христианских исповеданий и иноверцам строжайше запрещалось воздействовать на убеждения тех, кто не принадлежал к их религии. В противном случае они подвергались взысканиям, определенным уголовным законом. В-четвертых, по Уставу о предупреждении и пресечении преступлений против веры запрещалось как рожденным в православной вере, так и обратившимся к ней из других вероисповеданий отступление от православной веры и принятие иного вероисповедания, хотя бы и христианского. Лицам, отступившим от православной веры, воспрещалось, впредь до возвращения их в православие, иметь жительство в своих имениях, населенных православными. Имения эти брались в опеку, в которой не могли участвовать ни муж отступившей от православия, ни жена изменившего православию [209] . В-пятых, желающие присоединиться к православной вере не имели для того никаких препятствий, в то время как лица иностранных христианских исповеданий могли переходить в другое такое же «терпимое» исповедание с разрешения, а магометане и язычники – с Высочайшего разрешения министра внутренних дел. Если же исповедующие иную веру желали присоединиться к вере православной, никто ни под каким видом не имел права воспрепятствовать им в этом намерении [210] . В-шестых, браки православных с иноверцами в России долгое время вообще запрещались, а в 1721 г. Синод сделал послабления, но при условии, что будущий общий ребенок будет воспитываться именно в православной вере [211] . В-седьмых, оскорбление святынь в молитвенных зданиях других конфессий не считалось преступлением против веры, а лишь как нарушение общественного порядка (ст. 35 Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями). Аналогично, согласно специализированной (разъяснительной, без санкции) ст. 252 Уложения состав святотатства адресовался только христианству. Похищение священных предметов или иного имущества из культовых зданий других конфессий считалось обычным преступлением против частной собственности.

3. Особо удивляют минимум три фрагмента текста Уложения. Во-первых, высокопубличное или печатное богохульство (ст. 187) карается менее сурово, чем вербальное. Попытку объяснить данный феномен предпринял А. Лохвицкий. Низкий процент грамотных среди общей массы верующих, по его мнению, лишает печать свойства опасности «народного волнения, взрыва страстей» [212] . Во-вторых, постоянно прибегающий к дифференциации ответственности по различным показаниям законодатель не счел возможным разделять наказание за богохуление и порицание веры, исходящее от православного, с одной стороны, и от христиан иностранных исповеданий, евреев, магометан и язычников – с другой (глава I). Странно, что «хула на славимого в единосущной Троице Бога, или на Пречистую Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, или на честный крест Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, или на бесплотные силы небесные, или на святых угодников божиих и их изображения» в исполнении нехристианина не признаются смягчающими обстоятельствами, ведь по канонической этике грех православного или исповедующего оскверняемый культ должен почитаться неизмеримо более тяжким. В-третьих, вопреки установлениям прежних эпох самые опасные святотатства и богохуления (ст. 182, 184 и др.), даже умышленные убийства священнослужителей во время богослужений в церкви (ст. 225) не наказывались смертною казнью, по максимуму – лишь ссылкой на каторжные работы в рудниках.

4. Поражает (в хорошем смысле слова) стремление составителей Уложения достичь максимально возможной справедливости при привлечении виновных к уголовной ответственности за религиозные преступления посредством ее дифференциации. Для этого законодатель прибегает к конструированию специальных и квалифицированных составов с опорой на следующие обстоятельства: форма вины (со злым намерением либо «по неразумию, невежеству или пьянству», «по заблуждению фанатизма», легкомыслие, «по замешательству либо слабости разумения»), вид ереси (простая либо «особенно вредная» [213] , соединенные со «свирепым изуверством и фанатическим посягательством» либо с «противонравственными гнусными действиями», «жидовская»), повторение или рецидив (единожды либо во второй или третий раз), личное осуществление посягательства либо причастность к чужому эксцессу (нерадивые родители, «молчащие» свидетели богохуления, предоставивший пристанище высланному еврею), способ (кощунство, устно либо деянием, с насилием либо без него, угрозы, притеснения, письменно либо печатно, посредством вторжения в церковь либо воспрепятствования богослужению, с оскорблением святынь либо нет, оскопление и самооскопление, со взломом, истребление или повреждение), место (церковь, ризница, часовня, публичное место, многолюдное собрание, алтарь, самостоятельно выбранная, «московская синодальная или единоверческая типография», место, предназначенное для шествия, священнодействия либо для императорской фамилии, «столбы» или «кружки», старинная могила либо курган), предмет (священные [214] или освященные [215] предметы, иконы, кресты, деньги, свечи), субъект преступления или потерпевший от него (православные, христиане иностранных исповеданий, евреи, магометане, язычники, взрослые и дети, опекуны и родственники), цель и мотив (для ограбления или поругания, из суеверия). Эта практика уголовного законодательствования с очевидностью соответствует первичным каноническим догматам: «каждый понесет свое бремя» (Гал. 6,5).

5. В Уложении сравнительно часто употребляются оговорки, предназначенные для вящей справедливости и профилактики. Таковы добавки к: а) ст. 187 о том, что «сим же наказаниям подвергаются и те, которые будут заведомо продавать или иным образом распространять такие сочинения»; б) к ст. 189 – «во всяком случае иконы или иные изображения сего рода отбираются от виновных для уничтожения»; в) ст. 215 – «все ими устроенное подвергается сломке и материалы продаются в пользу местного Приказа общественного призрения»; г) к ст. 222 – «из сего исключаются случаи явной невозможности или непомерной трудности пригласить священника к погребению умершего, за весьма дальним расстоянием в местах безлюдных, или же по обстоятельствам войн, моровой язвы и другим необыкновенным»; д) к с. 224 – «во всяком случае он сверх сего, если исповедует христианскую религию, предается церковному покаянию по распоряжению своего духовного начальства»; е) Примечание к ст. 256 – «постановления сей статьи не относятся к разрытию старинных могил или курганов, предпринимаемому для отыскания древностей, или же с целью обработки земли, на коей они находятся, или иною равно не противозаконною».

Уложение 1845 г. на момент принятия содержало немыслимое для сохранения цельности любого нормативного акта и его грамотного применения число статей – 2224, а с включением его в XV том Свода законов Российской империи (1857 г.) оно увеличилось за счет включения норм о нарушениях Устава табачного и постановлений о телеграфе до 2304 статей.

Ситуация частично разрядилась в 1864 году, в связи с принятием Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, когда огромное казуистичное Уложение 1845 г. «похудело» на одну треть. В новый закон, вызванный, помимо прочего, и отменой крепостного права, перекочевали предписания о преследовании поступков, которые современная мысль назвала бы преступлениями небольшой тяжести или административными деликтами.