Михаил Хурчак - Криминология. Общая часть: Конспект лекций Страница 8

Чуть ли не каждый из указанных Ломброзо признаков стал предметом специального изучения со стороны многочисленных последователей «великого итальянца». Например, Оттоленги, изучая носовую кость черепа, пришел к выводу, что по ней можно различать не только преступников и обычных граждан, но и воров, убийц и т. п. В частности, у большинства воров Оттоленги обнаружил короткий, широкий, сплющенный нос, который во многих случаях отклонялся в сторону. Тот же Оттоленги детально изучал морщины на лице и пришел к выводу, что «прирожденного преступника» можно выявить по специфичной скуловой морщине, проходящей посреди щеки, которую назвали «морщиной порока».

Другой последователь Ломброзо – Фригерио – всецело посвятил себя изучению ушей преступников при помощи специально изобретенного им «отометра» (от латинского «ото» – ухо).

Исследованием рук преступников занялся еще один «ученый» – Марро, который установил, что у убийц обычно бывают толстые и короткие руки, а у воров, наоборот, – тонкие и длинные.

Ломброзо и другие «антропологи» не ограничились чисто «внешним» изучением преступников. Они заявили, что вес мозга и количество извилин мозга у преступника меньше, чем у нормальных людей; они находили особенности даже в желудке, сердце и других внутренних органах преступника; по их утверждениям, преступник по весу и росту отличался от нормальных людей и т.д.

«Антропологи» утверждали также, что чувствительность преступника к боли иная, чем у нормальных людей, причем, по мнению некоторых из них, эта чувствительность повышена, по мнению других, – понижена. Ломброзо подверг исследованию зрение, вкус, обоняние, осязание, развитие сосудистой системы, даже способность преступника краснеть и пришел к выводу, что все виды чувствительности у преступников притуплены. На основании всего этого «антропологи» заключили, что все истинные преступники обладают определенным, причинно связанным рядом телесных, антропологически доказываемых, и душевных, психофизически доказываемых, признаков, которые характеризуют их как особую разновидность, собственно, антропологический тип человека и обладание которыми с неизбежной необходимостью делает их носителя преступником (может быть, и необнаруженным), совершенно независимо от всех социальных и индивидуальных условий жизни.

Следует отметить, что, согласно Ломброзо, черты «прирожденного преступника» по-разному проявляются у различающихся по своим «стигматам» основных преступных типов: воров, мошенников и убийц. При этом Ломброзо заявлял, что в наиболее опасном «преступном типе» – убийце – сосредоточены все характерные черты «прирожденного преступника». Положения «антропологической» школы о существовании особого типа «прирожденного преступника» с присущими ему физическими и психическими признаками были опровергнуты уже в конце XIX в. многими криминалистами с помощью фактов и статистических данных. В частности, они показали, что признаки, якобы отличающие «прирожденных преступников», без труда можно обнаружить у людей, никогда не совершавших преступлений, у людей, нравственность и поведение которых безупречны даже с точки зрения «антропологов». В то же время на фактах было показано, что среди самых матерых убийц, воров-рецидивистов и т.п., встречаются такие, которые совершенно лишены многочисленных признаков, указанных «антропологами» в качестве отличительных особенностей «прирожденного преступника».

В чем же видела «антропологическая» школа причину появления «прирожденного преступника»?

С помощью фальсифицированных данных «антропологи» старались доказать, что преступник по строению мозга и черепа близок к первобытному человеку. Так, на VII Международном конгрессе уголовной антропологии в Кёльне (1911 г.) обсуждался вопрос, связывающий преступные наклонности современного европейца с его происхождением от неандертальца.

«Антропологи» также старались доказать сходство между преступниками и жителями некоторых районов Африки, Австралии и Океании, искажая при этом различные научные данные. В качестве одного из «доказательств» этого сходства фигурировала даже склонность преступников к татуировке. Однако ясно, что татуировка, распространенная у некоторых народов, связана с определенным уровнем культурного развития, традициями, религиозными представлениями и не имеет ничего общего с татуировкой у преступников. Последняя вызвана отнюдь не врожденными качествами преступников, а условиями тюремной жизни, что дало повод одному современнику остроумно заметить, почему эта врожденная склонность преступника к татуировке проявляется только тогда, когда он попадает в тюрьму.

Все эти утверждения «антропологов» о сходстве преступников с первобытными людьми и с народностями Африки или Австралии понадобились им для того, чтобы выдвинуть положение об атавистической сущности преступления. Некоторым из «антропологов» показалось недостаточным утверждение о том, что преступник – повторение дикаря и первобытного человека. Так, Ломброзо и Ласки писали, что в преступнике можно видеть проявление преатавизма, восходящее к плотоядным и грызунам.

Отсутствие типа «прирожденного преступника», характеризуемого анатомическими или психическими особенностями, делает излишним доказательство ложности атавистического объяснения преступности. Политический же смысл такой трактовки преступления состоит в стремлении доказать, что поскольку преступник есть проявление атавизма, то человеческое общество не виновато в его преступлении, а с преступником можно обращаться как с получеловеком, не связывая репрессию «человеческими» рамками. Единственное, что общество может обещать преступнику, – это измерить, взвесить и повесить его.

Но атавизм – не единственное объяснение преступности, предложенное «антропологами». Наряду с этим они попытались использовать утверждение Деспина о том, что преступление есть вид «нравственного помешательства», т. е. помешательства, которое, не проявляясь в области душевной деятельности, затрагивает исключительно нравственность человека. «Нравственно помешанный» – это человек, у которого отсутствуют элементарные представления о добре и зле, о преступном и непреступном. Согласно Ломброзо нравственная позиция, которая делает ее носителя не борцом за интересы общества вообще, а борцом за интересы только класса (группы людей – М.Х.), должна рассматриваться как нравственное помешательство.

Ломброзо предложил еще одно объяснение преступности – эпилепсию. Все преступники были им объявлены больными эпилепсией в той или иной форме. Однако и это утверждение Ломброзо было опровергнуто криминалистами и врачами после довольно серьезного изучения данной гипотезы.

Таким образом, самими буржуазными учеными были опровергнуты утверждения Ломброзо о том, что преступность – это атавизм, «нравственное помешательство» или эпилепсия. Современники Ломброзо – противники его теории – указывали, что никак нельзя объяснять появление «прирожденного преступника» такими исключающими одно другое состояниями, как атавизм, «нравственное помешательство» и эпилепсия. Остается отметить, что все эти «гипотезы» понадобились Ломброзо и его единомышленникам для того, чтобы доказать, будто преступники представляют собой особую расу людей, специфическую биологическую разновидность, тем самым отрицая социальную природу преступности.

Специального рассмотрения заслуживает вопрос об оценке «антропологами» политической преступности, ее причин, характера и методов борьбы с нею.

Ломброзо и его единомышленники проповедовали путь реформ и отказа от революций. В работе «Политическая преступность» Ломброзо и его ближайший соратник Ласки отмечали, что между революцией и бунтом существует такая же громадная разница, как между эволюцией и катаклизмом, натуральным ростом и болезненной опухолью… Революция и восстание представляют почти полную противоположность друг другу. Под «революцией» они понимают постепенные реформы; под «бунтом» – массовые движения народа за свои права, в том числе и вооруженные. Объявляя бунты уродливыми, ненормальными явлениями в жизни общества, «антропологи» выступали против вооруженного метода разрешения противоречий в человеческом обществе.

Несомненно, вопреки очевидным фактам, «антропологи» пытались отрицать, что причина политических преступлений лежит в человеческом обществе и его пороках. Кроме того, они считали, что усиление эксплуатации, ухудшение материального положения народных масс даже способствует борьбе с политическими преступлениями. Так, Ломброзо утверждал, что, с точки зрения политических преступлений, крайние степени бедствий и несчастий имеют гораздо более благоприятное влияние на человека, чем довольствие и счастье.

Причиной политической преступности «антропологи» объявляли существование особой разновидности людей, якобы страдающих «политическим сумасшествием», «политической эпилепсией». Это видно из той оценки, которую дал в свое время Ломброзо участникам Парижской коммуны, утверждая, что они – преступники, сумасшедшие, пьяницы и восстали лишь ради удовлетворения своих аморальных аппетитов.