Андрей Синявский - Мое последнее слово. Речи подсудимых на судебных процессах 1966 - 1974} Страница 8

Я говорю, что суд надо мной — не рядовой суд и может иметь громкий резонанс еще и потому, что не припоминаю случая за последние годы, чтобы человека так откровенно судили за убеждения. Этого не было даже на тех судах, о которых я писал в своих заявлениях. Когда в июне 1966 года я спросил у капитана Клименко из Львовского КГБ: «Скажите, пожалуйста, за что все-таки дали кандидату наук Осадчему два года лагерей строгого режима? Неужели за то, что прочел те две статьи?» — то капитан ответил мне: «Эге, если бы ты знал, что у него в дневнике было понаписано». Но в приговоре дневник все-таки не упоминался, а упоминались две крамольные статьи. Меня же даже формально судят за убеждения, только это слово стыдливо заменяют словом «клевета». Я уверен, что и прокурор, и судьи в глубине души понимают, насколько смехотворно обвинение в распространении клеветнических измышлений оригинальным путем направления их в ЦК партии и КГБ. И все-таки вы меня судите…

Наконец, последнее. Когда летом 1966 года я объяснял судье Ленинского района Львова, почему я считал закрытый суд по делу братьев Горинеи незаконным, он прямо спросил: «Черновол, а кто вы такой, чтобы решать, законно что-то делается или незаконно? Ведь для этого есть соответствующие органы». Сегодня этот же аргумент выдвигали прямо и недвусмысленно и судья Назарук, и прокурор Садовский. Я — советский гражданин. Оказывается, этого мало. Если бы просчеты следственных и судебных органов, которые заметил я, захотел заметить такой же советский гражданин, как и я, но занимающий пост прокурора республики, то ошибки были бы исправлены, а виновные, возможно, наказаны. Меня же самого наказывают…

Когда победила революция и началось строительство государства нового типа, В. И. Ленин постоянно требовал, чтобы как можно больше граждан принимали участие в руководстве государством и обществом, в этом он видел единственную гарантию успешного развития социализма. Его известное высказывание о том, что кухарка должна уметь управлять государством, не следует, конечно, понимать вульгарно: что кухарку обязательно нужно сажать в кресло премьер-министра или что умение руководить государством — это умение поднимать руку при вопросе «Кто за?». Эти слова нужно понимать так, что при социализме каждый рядовой гражданин должен уметь думать по-государственному, «должен уметь в каждом сложнейшем случае сформулировать свою точку зрения», а не ждать, пока ему запрограммируют очередную программу. Доказательством этого могут быть другие слова В. И. Ленина, сказанные им уже в первые месяцы советской власти: «Граждане должны участвовать поголовно в суде и в управлении страны. И для нас важно привлечение к управлению государством поголовно всех трудящихся. Это — гигантски трудная задача. Но социализм не может ввести меньшинство — партия. Его могут ввести десятки миллионов, когда они научатся это делать сами». Я попытался действовать в соответствии с этими ленинскими указаниями — и о результатах этой попытки вы мне сейчас сообщите.

Последнее слово Вадима Делоне

1.9.196?

Суд над В Буковским, В Делоне и Е Кушевым проходил в Москве в августе-сентябре 1967 г.{ За } участие в демонстрации в защиту Ю. Галанскова и других арестованных. Делоне был приговорен к 1 году лишения свободы условно, Буковский (за организацию демонстрации) — к 3 годам лишения свободы, Кушев — к 1 году лишения свободы условно

О процессе Буковского-Делоне-Кушева см. «Посев» №№ 35, 3611967 — Ред.

Прежде чем начать последнее слово, я хотел бы еще раз заверить суд в своей абсолютной искренности Работники КГБ и гражданин прокурор могут обвинить меня в чем угодно, но они не могут обвинить меня в неискренности Мой друг Владимир Буковский не менее принципиален в этом отношении, да это и понятно, — он считает, что он действовал совершенно правильно Я не считаю, что я действовал правильно, однако я знал, что предстану перед советским судом, и считал, что не имею права вводить суд в заблуждение, тем более, памятуя необычность нашего дела Поэтому я на первом же допросе заявил о том, что держал лозунг, хотя меня, собственно, задержали не за это и хотя этого никто не показывал, а Хаустов даже брал на себя этот эпизод По той же самой причине я показывал и о других моментах, которые никак не могли пойти мне на пользу. Так, например, я предполагал, что обвинение может воспользоваться моим заносчивым ответом полковнику КГБ Абрамову на площади Пушкина (так оно и вышло), однако я намеренно рассказал об этом в своих показаниях здесь, в зале суда.

Граждане судьи, я жду от вас справедливого приговора Я не даю юридической оценки своим действиям Вам, а не мне решать, переступил я границу закона или нет Могу сказать одно принимая участие в демонстрации, я никак не предполагал, что совершаю какое-либо правонарушение. Все мы, участники демонстрации, включая людей, разбирающихся в юриспруденции, как, например, Александр Сергеевич Вольпин-Есенин, находящийся сейчас в зале, все мы были убеждены в том, что не совершаем правонарушения, выходя на демонстрацию. Мы были уверены в том, что лишь нарушение работы городского транспорта или неповиновение представителям власти может повлечь за собой уголовную ответственность. Поэтому-то, когда полковник КГБ Абрамов посоветовал мне уйти с площади, я и спросил его, понимать ли это как «приказ представителя власти». До того с подобными предложениями ко мне никто не обращался. Никто из нас не оказал сопротивления или неповиновения представителям власти, за исключением, пожалуй, Хаустова, да и тот никак не мог знать, что набросившиеся на него люди в штатском — представители власти. Таким образом, если я и нарушил закон, то нарушил его не из преступного умысла и не по неосторожности. Я знал, что стихийные демонстрации имели место. Я имею в виду демонстрацию с требованием гласности суда над Синявским и Даниэлем и демонстрацию смогистов у ЦДЛ. Хотя я и не принимал в них участия, я знал, что за эти демонстрации никого к уголовной ответственности не привлекали. Уже после вступления в силу нового Указа — статьи 1903 — я лично принял участие в митинге молчания на площади Пушкина, созванном в связи с попытками частичной реабилитации Сталина. Однако ни для меня, ни для других лиц, собравшихся на площади Пушкина 5 декабря, в День конституции, этот митинг не обернулся печальными последствиями. Меня даже никуда не вызывали по этому поводу. Я знал, что аналогичные митинги-демонстрации проходили в других городах, как, например, митинг в Бабьем Яру в Киеве в конце прошлого года. Исходя из всего этого, я никак не мог предполагать, что сам факт стихийной демонстрации может быть рассмотрен как правонарушение, как грубое нарушение общественного порядка. Да и сам гражданин прокурор признает возможность у нас стихийных демонстраций. Он сам приводил здесь пример, когда люди, радуясь очередному запуску космонавта и желая поделиться с другими своей радостью, выходят на улицу с самодельным лозунгом- «Ура, наши в космосе». Ну, а мы хотели поделиться своим горем: арестовали наших приятелей, мы хотели поделиться своим беспокойством за их судьбу. Непонятно, почему возникает вопрос, к кому вы обращаетесь' А к кому обращаются люди, несущие лозунг «Ура, наши в космосе»? Так же, как и мы, ко всем. Никто здесь в зале суда не говорил о том, что мы нарушили порядок в обычном понимании этого слова. Но что же тогда, сам текст лозунга является нарушением общественного порядка? Но ведь лозунги были не антисоветские, иначе бы нас привлекли по статье 70. Да, я считаю, что мы нарушили порядок, порядок обращения в соответствующие инстанции по поводу ареста наших приятелей, нарушили его, выйдя на площадь с, мягко говоря, непродуманными лозунгами — «Свободу Г а — ланскову, Добровольскому» и т. д., но мы нарушили порядок обращения, а не общественный порядок Может быть, я и не имею морального права протестовать против уже принятого закона в форме демонстрации, но я не вижу ничего криминального в нашем требовании пересмотреть статьи 70 и 190. Ведь это не просто так: Володе Буковскому и Вадиму Делоне взбрело в голову протестовать против этих статей, и они устроили демонстрацию. Принятие нового указа (то есть статьи 190) вызвало широкий резонанс в кругах нашей общественности. Разумеется, я знал текст статьи 190, иначе я и не пошел бы на демонстрацию Я знал и о письме с требованием пересмотреть антиконституционную статью 190 Уголовного кодекса. Я знал, что это письмо было подписано такими значительными лицами, как академик Леонтович, писатель Каверин, кинорежиссер Ромм и др У меня не вызывала сомнений компетентность этих людей, их гражданственность в самом лучшем понимании этого слова. Я думаю, это не вызывает сомнений и у вас, граждане судьи.

Гражданин прокурор говорил здесь о том, что вот, мол, такие большие люди, как Леонтович и Каверин, нашли способ высказать свое мнение разумным путем — написали письмо, а вот мы, подсудимые, позволили себе выйти на демонстрацию и тем самым переступили границу закона. Почему же, — спрашивает гражданин прокурор, — мы не поступили, как Леонтович, Каверин, Ромм и др. Не знаю, как гражданин прокурор, но я как-то не совсем представляю себе академика Леонтовича, которому уже перевалило за семьдесят, на своем месте, т. е. с древком лозунга в руках на площади Пушкина Это во-первых. Во-вторых, гражданин прокурор и граждане судьи, вы, очевидно, прекрасно понимаете, что если письмо протеста подписано академиками, лауреатами государственных премий, членами Верховного совета СССР — это один эффект Совсем другое дело, если письмо подписано Буковским и Делоне, такое письмо и читать не будут. Демонстрация — это единственная мера, которую мы могли принять в качестве протеста Кстати говоря, люди с высоким общественным положением тоже иногда принимают участие в стихийных демонстрациях В Бабьем Яру в Киеве выступали многие писатели и другие представители общественности. В нашем деле имеются показания ряда лиц, что в митинге молчания на той же площади Пушкина 5 декабря 1966 г. приняли участие некоторые известные советские писатели.