Лев Бердников - Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала XX в. Страница 10

Этот литератор был автором приметной книги: «Мысли израильтянина: В двух частях / Сочинение Еврея Абрама Соломонова» (Вильно; В типографии М. Зимелевича, 1846). Издание это увидело свет в ту годину, когда «еврей в гимназии или университете был такою же редкостью, как белый слон; когда еврей, учившийся и умевший говорить и понимать по-русски, считался между евреями чуть ли не вероотступником и погибшей овцой дома Израилева». Верховная власть России всемерно озаботилась тогда образованием иудеев, дабы интегрировать их в российское общество, и книга Соломонова тем более ценна, поскольку стала предвестником культурных реформ. То было первое просветительское сочинение на русском языке, обращённое евреем к своим единоверцам.

Если говорить об идейных вдохновителях Соломонова, то таковым был, несомненно, Исаак-Бер Левинзон (1788-1860), прозванный «Мендельсоном русских евреев», с его прославленной книгой «Теуда бе-Исраэль» («Миссия в Израиле») (Вильно, 1828; переиздана в 1855, 1878 и 1901). За это своё «сочинение на еврейском языке, имеющее предметом нравственное преобразование еврейского народа» Левинзону по высочайшему повелению было пожаловано 1000 рублей. В книге от имени «ищущих правды и света» сочинитель доказывал необходимость постигать иностранные наречия и светские науки. «Изучайте ремёсла, – взывал он к соплеменникам, – обогащайтесь знаниями, обрабатывайте землю, подобно предкам вашим, ибо только она даёт счастье и благоденствие человеку!» Даже завзятые ортодоксы не могли отрицать силу аргументов Левинзона, и Соломонов, понятно, находился под обаянием и влиянием этого замечательного еврейского просветителя.

В то же время сама автохарактеристика «израильтянин» свидетельствует о том, что наш автор, как ранее и Лев Невахович, сознательно декларировал тождественность современных иудеев их ветхозаветным пращурам. Как отмечают лексикографы, по крайней мере до конца XVIII века этноним «израильтянин» знаменовал собой лишь понятие «древний еврей». Известно, что и А. С. Пушкин употреблял это слово в его библейском значении. И хотя единичное употребление этого слова в значении «еврей» мы находим в русской критике первой половины XIX века (литератор Александр Измайлов, к примеру, иронически назвал «израильтянином» того же Неваховича), очевидно стремление Соломонова обозначить преемственность в истории своего народа.

Жизнь и судьба Абрама Соломонова замечательны. Он родился 18 ноября 1778 года в Минске, ставшем после 2-го раздела Речи Посполитой губернским городом Российской империи с весьма значительным еврейским населением (четвёртая по численности община черты оседлости). То был центр раввинистической культуры (миснагдим); здесь было несколько синагог, одна из коих, Холодная, была основана ещё в XVI веке; действовали две иешивы и две еврейские типографии. Отец нашего героя, «священнослужитель, казначей и чтец синагоги», судя по всему, был человеком широко мыслящим и просвещённым. Он не только наставлял сына «в правилах Талмуда Вавилонского», но и поощрял в нём стремление к общему образованию, «страсть к словесности» и к изучению иностранных наречий. Наряду с глубокими познаниями Еврейского Закона и языка пращуров, Абрам овладел русским, польским и немецким языками, что по тем временам было диковиной для иудеев. Интересно, что на закате дней отец Соломонова станет израильтянином в современном значении слова: он, как пишет автор, «в 1823 году отправился в св. град Иерусалим, где увенчал глубокую старость свою тёплыми молитвами».

Старая синагога в Минске.

Как это водилось в иудейских семьях, Абрам женился рано и в 19 лет «увидел уже себя отцом целого семейства, требующего постоянного о нём попечения». Соломонов-старший хотел оставить ему в наследство свой сан, но сын избирает иную стезю, тяготея к трудам письменным. С 1800 года он служит в Минске переводчиком с еврейского на русский и польский языки; с 1802 – 1808 гг. работает письмоводителем в I-ом департаменте Минского главного суда. По-видимому, Абрам обладал и ярким общественным темпераментом, ибо его в 1814 году избирают бургомистром Минского городского магистрата. Если бы Соломонов осенил себя крестным знамением, как поступали иные расчётливые его соплеменники, то получил бы приличествующий сей должности чин титулярного советника и прочие льготы. Но он остался верен своему народу и довольствовался тем, что служил пусть не в знатных чинах, но рачительно, потому был переизбран бургомистром на второе «трёхлетие» (1817-1820 гг.).

Более того, этот грамотей взял на себя труд штадлана, представляя своих единоверцев перед лицом высшей власти. В 1820 году Соломонов попадает в закрытый для евреев Петербург («большой политический свет», как он назвал эту «славную столицу»), где служит восемнадцать лет, сперва письмоводителем и переводчиком в Депутации еврейских обществ (утверждённой Александром I «во имя проживающих в Империи евреев… для определения относительно их всеподданнейших желаний и просьб относительно улучшения их положения»). Он проявляет себя наилучшим образом, так что руководство, «из уважения его способности», предлагает освободить Абрама от подушного оклада, но высшее начальство «сделало в том преграду» из-за исповедуемой им веры. Видно, однако, что им дорожили, потому и после роспуска Депутации Соломонов надолго задержался в столице. Он усердно «занимается стряпческими делами» и, как и прежде, ходатайствует о соплеменниках в правительственных учреждениях, за что в 1829 году получает специальное разрешение Сената проживать в Петербурге «до окончания дел». Как отметила историк Ольга Минкина, Соломонов всячески пытался «представить [еврейскую депутацию] полезным и важным элементом управления евреями, проводником “благотворных” мер, направленных на сближение евреев с окружающим населением». В глазах Соломонова, он стал частью государственного аппарата, радея об общезначимом деле. Увольнение от службы Абрам получил только к шестидесяти годам: по меркам того века, уже совсем стариком.

Как иудей он вынужден был в 1838 году оставить Северную Пальмиру, а когда промедлил с отъездом, то за проведённые нелегально в Петербурге три месяца был осужден в рекруты на два года. Однако через полтора года он был помилован, «в уважение раздроенного положения» его семейства, а также «ввиду его преклонных лет».

После рекрутчины Соломонов обосновался в родном Минске, где и пишет «Мысли израильтянина», которые завершает к началу 1841 года (эта дата указана в авторском предисловии). Чтобы издать книгу, он ищет влиятельного покровителя, коим становится «Господин Раввин Виленского Еврейского Общества Израиль Абрамович Гордон», которому и посвящена книга. Гордон был видным еврейским деятелем той поры и в 1838 году вошёл в группу виленских маскилов, встречавшихся с министром народного просвещения, графом Сергеем Уваровым: обсуждались реформа еврейского образования и новые программы еврейских училищ. В Минске, в окружении многочисленного семейства (он был уже прадедом), Абрам и окончил свои труды и дни. Данных о времени смерти Соломонова нет. Известно лишь, что в 1844 году он ещё здравствовал (год этот упомянут в посвяшении книги и указан в цензурном разрешении).

Чтобы оценить труд Соломонова, надо ясно представлять себе реалии эпохи. Запертые в городках и местечках черты оседлости, многочисленные соплеменники Соломонова были отгорожены от российской жизни и культуры. Согласно данным историка, в начале 1840-х годов в русских начальных школах насчитывалось лишь 230 еврейских учащихся, ещё около 100-120 человек учились в общих гимназиях. И одна из главных целей книги Соломонова – «познакомить своих единоверцев с русским языком и заохотить их к постоянному его употреблению». Он отчаянно полемизировал с теми, кто утверждал, что русские книги «опасны для сердца юноши». Ссылался при этом на великого Рамбама – полиглота, для коего знание иностранных наречий стало «факелом его творений». Иными словами, Соломонов пёкся о русско-еврейском читателе, которого надеялся найти преимущественно лишь в потомках. «Единоверец мой!», – обращался он в книге к читателю не столько настоящего, сколько грядущего времени.

А. Соломонов. Мысли израильтянина. Вильно, 1846. Титульный лист.

И вовсе не случайно, что «Мысли израильтянина» увидели свет именно в Вильно, где дух Гаскалы, принесённый из Берлина, вызвал к жизни целую плеяду писателей и учёных. Здесь в 1830 году была открыта школа «по системе Мендельсона». Город этот, прозванный «литовским Иерусалимом», стал тогда очагом европейского Просвещения, так что выражение «житель Вильно» стало именем нарицательным образованного и «либерального» человека. Примечательно, что при первом же известии о грядущей образовательной реформе виленские маскилы выступили с «воззванием» к властям, где главными опасностями для еврейства объявили отсталось и невежество раввинов и жаловались на «невежественных глупцов», от коих прогрессистам спасу нет. А убеждённым сторонником просвещения был не только адресат посвящения книги, но и владелец типографии, где она напечатана (действовала в 1843-1862 гг.), Мовше Зимелевич (тот в 1828 году отредактировал и подготовил к печати сочинение на польском языке).