Михаил Гаспаров - О стихах Страница 12

У Минаева природа – засыпающая, застывающая; у Фета – оживающая и живущая сквозь видимый сон и покой. У Минаева жизнь сосредоточена в начальном «я» и затем постепенно ослабевает, выдыхается, распространяясь в природу; у Фета жизнь растворена в природе и из нее сосредоточивается, как бы кристаллизуется в поэтическом «я». Эта живость, активность, «блеск и сила» природы, в которую вписывается человеческое «я», – одна из самых постоянных черт идейного мира Фета. Ее присутствие в фетовском варианте и отсутствие в минаевском – тоже признак, заставляющий ощущать первый текст как характерно фетовский, а второй – как доброкачественно-нейтральный и безликий. Так самые глубокие основы поэтического мировоззрения тоже оказываются затронуты таким внешним экспериментом, как пародическое переписывание стихотворения от конца к началу.

Текст, допускающий чтение (одинаковое или различное) от начала к концу и от конца к началу, называется в поэтике «палиндромон». Чаще всего под этим имеются в виду палиндромоны буквенные («я иду с мечем, судия»); известны палиндромоны словесные («анациклические стихи» Латинской антологии и др.); текст Фета-Минаева можно определить как палиндромон стиховой, строчный. В европейской поэзии, как известно, палиндромоны буквенные и словесные существовали только на правах курьезов (даже хлебниковский «Разин» с его историко-философским осмыслением), тогда как в китайской, например, где от порядка иероглифов зависит смысл слов и предложений, они получили вполне серьезную разработку (см. статью В. М. Алексеева «Китайский палиндромон в его научно-педагогическом использовании» (Алексеев 1978)). Для европейской поэзии, по-видимому, этому могут соответствовать лишь палиндромоны на уровне фраз или (как у Фета и Минаева) стихотворных строк; может быть, интересным материалом для обследования здесь могли бы оказаться средневековые французские кокаланы (coque-l’anes). Как бы то ни было, теоретический интерес подобных обследований не мал. Литературное произведение представляет собой не сумму, а структуру элементов; в этой структуре от перестановки слагаемых сумма меняется, и часто очень заметно. Вот такой перестановкой слагаемых, меняющей сумму, и следует считать эксперимент, проделанный Минаевым над стихотворением Фета.

«Когда волнуется желтеющая нива…»

Лермонтов и Ламартин

Б. М. Эйхенбаум, давший в своей «Мелодике стиха» (1922) образцовый синтактико-интонационный анализ лермонтовского стихотворения «Когда волнуется желтеющая нива…», начинает рассказ о нем следующим образом:

«Стихотворение Лермонтова обычно приводится в учебниках как образец периода… У Лермонтова мы находим полную симметрию частей и строгий порядок:

Когда волнуется желтеющая нива,И свежий лес шумит при звуке ветерка,И прячется в саду малиновая сливаПод тенью сладостной зеленого листка;Когда, росой обрызганный душистой,Румяным вечером иль в утра час златойИз-под куста мне ландыш серебристыйПриветливо кивает головой;Когда студеный ключ играет по оврагуИ, погружая мысль в какой-то смутный сон,Лепечет мне таинственную сагуПро мирный край, откуда мчится он, –Тогда смиряется души мой тревога,Тогда расходятся морщины на челе, –И счастье я могу постигнуть на земле,И в небесах я вижу Бога.

Подъем ясно членится на три части с повторением в начале каждой союза «когда». Это подтверждено и ответными «тогда» в кадансе. Синтаксическая форма побуждает нас воспринимать этот период как логический, в котором временное значение и соответственная смысловая градация должны присутствовать в полной силе. На деле, однако, оказывается, что градация эта почти не осуществлена. Обычно указывается на то, что от первой строфы к третьей усиливается тема общения с природой, – в этом видят смысловое повышение, которым оправдывается и поддерживается повышение интонационное. Но градация эта, во-первых, слишком слабо проявлена, так что ссылка на нее представляется нам искусственной, а во-вторых, она (даже если признавать ее реальностью) загромождена деталями, которые имеют вид простого перечисления и вовсе не связаны с временной формой. Желтеющая нива, свежий лес, малиновая слива, серебристый ландыш, студеный ключ – все это располагается как бы на одной плоскости и не связано внутренней необходимостью с временном построением периода. Если бы не синтаксическая форма – мы могли бы принять все построение за перечисление, а не восходящий период. Специфических смысловых ступеней, соответствующих трем «когда», не ощущается. Получается несоответствие между синтаксической схемой, резко выглядывающей из-за текста, и смысловым построением. Кажется, что стихотворение написано на заданную схему, – отсюда чувство неловкости, неудобства при его произнесении: интонационный подъем логически недостаточно оправдан, не вполне мотивирован» (Эйхенбаум 1969).

И далее – констатация того факта, что ритмико-интонационная градация в стихотворении тем не менее безупречна; стало быть, именно на ней, а не на смысловой градации держится стихотворение; и затем – десять страниц блистательного анализа, показывающего, в чем именно эта ритмико-интонационная градация выражается.

Первое, что обращает на себя внимание при чтении этого вступления, – некоторый пафос, свойственный ранним годам русского формализма, когда господствовало желание подчеркнуть, что не смысл определяет звук, а звук определяет смысл в поэтической речи, – пафос, быстро оставленный и уступивший место более тонкому анализу соотношения «формы» и «содержания». Перечитывая Эйхенбаума сейчас, через восемьдесят лет, хочется внести коррективы в его анализ именно в этом плане: хочется (рискуя открыть Америки, давно открытые гимназическими учебниками, писавшими о «теме общения с природой») показать, что о смысловой градации в лермонтовском стихотворении никак нельзя сказать, будто она «слишком слабо проявлена» и «загромождена» посторонними деталями. Напротив, она построена так же четко и обнаженно, как и градация ритмико-синтаксическая. Именно об этом и пойдет речь в настоящей заметке; вопросы синтаксиса и интонации здесь затрагиваться почти не будут, потому что в этой области к исчерпывающему анализу Б. Эйхенбаума нам добавить нечего.

И второе, на что мы обращаем внимание в процитированных словах Б. Эйхенбаума, – это брошенное мимоходом проницательное замечание: «Кажется, что стихотворение написано на заданную схему…». Думается, что для такого замечания имеются основания, хотя, быть может, и не совсем те, которые имел в виду Эйхенбаум. Нам кажется, что можно не только выделить «заданную схему» этого стихотворения, но и указать ее возможный источник – стихотворение А. Ламартина «Крик души» из его сборника 1830 г. «Гармонии». До сих пор указаний на сходство этих стихотворений в научной литературе мы не обнаружили (да и вся тема «Лермонтов и Ламартин» разработана гораздо меньше, чем иные, аналогичные ей).

Вот текст Ламартина:

LE CRI DE L’AME

Quand le souffle divin qui flotte sur le mondeS’arrete suf mon amc ouverte au moindre ventEt la fait tout h coup frissonner comme une ondeOu le cygne s’abat dans un cercle mouvant! –Quand mon regard se plonge au rayonnant abimeOu luisent ces tr6sors du riche firmament,Ces perles de la nuit que son souffle ranime,Des sentiers du Seigneur innombrable omement! –Quand d’un del de printemps l’aurore qui ruisselle,Se brise et rejaillit en gerbes de chaleur,Que chaque atome d’air roule son etincelle,Et que tout sous mes pas devient lumiere ou fleur! –Quand tout chante ou gazouille ou roucoule ou bourdonne,Que Г immortals tout semble se nourrir,Et que l’homme ёЫоиі de cet air qui rayonne,Croit qu’un jour si vivant ne pourra plus mourir! –Quand je roule en mon sein mille pensers sublimes,Et que mon faible esprit ne pouvant les porterS’arrete en frissonnant sur les demiers abimesEt, faute d’un appui, va s’y ргёсіркег! –Quand dans le ciel d’amour ou mon ame est ravie;Je presse sur mon coeur un fantome adore,Et que je cherche en vain des paroles de viePour l’embasser du feu dont je suis devore! –Quand je sens qu’un soupir de mon dme oppresseePourrait сгёег un monde en son brulant essor,Que ma vie userait le temps, que ma penseeEn ramplissant le ciel ddborderait encor! –Jehova! Jehova! ton nom seul me soulage!II est le soul eсhо qui rdponde έ mon coeur!Ou plutet ces elans, ces transports sans langage,Sont eux-meme un ёсЬо de ta propre grandeur!Tu ne dors pas souvent dans mon sein, nom sublime!Tu ne dors pas souvent sur mes tevres de feu:Mais chaque impression t’y trouve et t’y ranime.Et le cri de mon ame est toujours toi, mon Dieu!

Подстрочный перевод:

Когда божественное дыхание, овевающее мир,Касается души моей, открытой малейшему ветерку,И мгновенно зыблет ее, как влагу,На которую лебедь опускается, кружась, –Когда взгляд мой погружается в сияющую бездну,Где блещут бесценные сокровища тверди,Эти перлы ночи, живимые ее дыханьем,Несчетные украшения путей Божества, –Когда заря, стекая с весеннего неба,Дробится и брызжется жаркими лучами,И каждая частица воздуха катится искоркой,И под каждым моим шагом вспыхивает свет или цветок, –Когда все поет, щебечет, воркует, жужжит,И кажется, что все напоено бессмертьем,И человек, ослепленный этим сияющим воздухом,Верит, что день такой жизни никогда не умрет, –Когда я ощущаю в груди моей тысячи высоких помыслов,И слабый мой дух, не в силах их перенесть,Остановляется, дрожа, перед последнею безднойИ, без опоры под ногой, готов низринуться в нее, –Когда в небе любви, куда воспаряет душа моя,Я прижимаю к сердцу обожаемое виденье,И тщетно ищу живых слов.Чтобы объять ее огнем, сожигающим меня, –Когда я чувствую, что вздох моей стесненной душиМог бы сотворить целый мир в пламенном своем порыве,Что жизнь моя преодолела бы время, что мысль мояЗатопила бы небо и перелилась через край, –– Иегова! Иегова! твое имя одно мне опора!Твое имя одно мне отклик на голос сердца!Или нет: этот мой порыв, этот восторг без словСами лишь отголосок твоего величия, Боже!Ты не часто покоишься в груди моей, высокое имя,Ты не часто покоишься на огненных моих устах,Но каждое впечатление мира находит тебя и оживляет тебя,И крик моей души – это всегда лишь ты, о мой Бог!

Сопоставления отдельных лермонтовских стихотворений и их западноевропейских образцов делались неоднократно. В данном случае интерес сопоставления в том, что приходится сопоставлять не образы и мотивы, а композиционную схему стихотворения – схему, которую можно кратко выразить формулой: «Когда… – когда… – когда, – тогда: бог». Что эта схема в обоих стихотворениях одинакова, очевидно. Но достаточно ли этого, чтобы утверждать, будто именно это стихотворение Лермонтову внушено именно этим стихотворением Ламартина? Настаивать трудно. Очень может быть, здесь действовала какая-то более давняя традиция духовной поэзии, специальным изучением которой мы не занимались. Во всяком случае, популярность Ламартина в России именно в 20-30-е годы XIX в. была очень велика, стихотворения его были заведомо известны и Лермонтову, и читателям Лермонтова, и поэтому сопоставление «Крика души» со стихотворением «Когда волнуется желтеющая нива…» интересно не только «с точки зрения вечности», но и с точки зрения истории литературы.