Виктор Шнирельман - Арийский миф в современном мире Страница 14

Ланц фон Либенфельс глубоко презирал «чернь» и «низшие расы», но зато прославлял принципы аристократизма, основанного на «чистых родословных». Ему не чужды были империалистические идеи, и он призывал превратить планету в одну германскую колонию. Фактически, подобно Листу, он создавал фундамент для концепции «консервативной революции», призванной восстановить принципы элитизма и иерархии (Гудрик-Кларк 1995: 111–112). Для пропаганды этих идей он начал в 1905 г. выпускать журнал «Остара», где не только с пангерманских позиций освещались экономические и политические проблемы, но и делались попытки обосновать господство «ариогерманцев» над «низшими расами» с опорой на данные физической антропологии. Первая мировая война представлялась в журнале эсхатологической фазой манихейской борьбы «черных» с «белыми». Кроме того, там развивалась идея учреждения «национальной церкви», основанной на теософии (Черняк 1987: 166–167; Гудрик-Кларк 1995: 113, 115).

В 1907 г. Ланц даже основал Орден для укрепления арийской расы и принимал туда только «чистых арийцев». Он разработал для них специальный кодекс поведения, а также ритуалы и церемонии (Гудрик-Кларк 1995: 123–127). Его привлекала фигура «арийского Христа», якобы боровшегося с пигмеями и бестиальными практиками (Гудрик-Кларк 1995: 109). Этого Христа он понимал в расовом духе, наградив его готским именем Фрейя. Он составил псалмы и гимны для Ордена, которые, имея в основе христианские тексты, были преисполнены расового смысла. В молитвах, обращенных к Христу, говорилось о спасении высшей (арийской) расы и искоренении низших рас. Иными словами, этот Орден выковывал идеологию геноцида, позднее взятую на вооружение нацистами (Гудрик-Кларк 1995: 127–128, 138).

Подобно Листу, Ланц тоже увлекался астрологией и предсказаниями судьбы Европы. Он прогнозировал кульминацию «расового хаоса» в 1960–1988 гг., когда власть должна была достаться «демоническим силам». Но затем предстоял Страшный суд и наступление Золотого века, когда мир должен был увидеть возрождение «арийского государства» во главе со священниками, причем центром новой империи назначалась Вена. Впрочем, позднее Ланц отнес возрождение иерархии и империи к периоду 1920–2640 гг. и в 1925 г. приветствовал фашистские режимы, якобы знаменовавшие начало этого процесса (Spielvogel, Redles 1986: 239; Гудрик-Кларк 1995: 118–119).

В этой обстановке в немецком обществе и получили популярность расовые доктрины, восхвалявшие германскую расу, неразрывно связывавшие физический облик с внутренним духовным миром и провозглашавшие господство высших рас над низшими «законом природы». Высшей расой назывались голубоглазые и светловолосые арийцы, которым якобы были имманентно свойственны высокая мораль, благородство, честность, отвага. Им противопоставлялись евреи, причем именно как особая биологическая раса, а не религиозная общность. Они-то и оказывались виновными в трудностях модернизации, воспринимавшихся в терминах «упадка культуры» и «нашествия чужаков», под которыми в Австрии тогда понимались прежде всего славяне и евреи. Важно, что, находясь в стороне от практической политики, ариософы разработали язык и символику, с благодарностью воспринятые праворадикальными движениями, включая нацистов. Тех привлекала их оптимистическая вера в «национальное возрождение», приближение Золотого века и окончательную победу «ариогерманцев» над всеми своими недругами. В 1930-х гг. некоторые ариософы участвовали в создании обрядности для эсэсовцев и разработке проекта Великого Германского рейха (Гудрик-Кларк 1995: 13–14, 57).

Мало того, сам Лист разработал проект новой пангерманской империи, основанной на кастовом строе. Там неарийцы должны были беспрекословно подчиняться арийцам, «ариогерманская раса» освобождалась от тяжелого физического труда, браки заключались в соответствии с принципом «чистоты крови», семьи заботились о сохранении своих чистых генеалогических линий, восстанавливались патриархальные порядки, ставившие мужчину над женщиной, гражданство предоставлялось только «ариогерманцам». Всем этим Лист предвосхитил идеологию Третьего рейха и Нюрнбергские законы 1935 г. (Spielvogel, Redles 1986: 237; Гудрик-Кларк 1995: 75–76, 218). Иными словами, как подчеркивал Н. Гудрик-Кларк, в век национализма в космополитической полиэтничной Габсбургской империи созрела почва для расовой доктрины геноцида (Гудрик-Кларк 1995: 25). Этому способствовали поражение в Первой мировой войне и распад империи, после чего Ланц уверился в правильности своих предсказаний и отождествил «мировое Зло» с союзом евреев, большевиков и масонов. С тех пор он с еще большим рвением призывал к Крестовому походу против сил хаоса и тьмы, и антисемитизм стал непременным спутником его воззрений (Гудрик-Кларк 1995: 129).

От ариософии и неоязычества к нацизму

Таким образом, начало походу против христианства и оживлению языческих представлений положили отнюдь не нацисты. Интерес к язычеству возник еще у немецких романтиков, чьи идеи получили большое распространение в Германии XIX в. Еще в середине XIX в. немецкие авторы пытались искать истоки своей культуры в древнегерманском мире. Они увлекались рунами, германскими мифами, языческими богами, обращались к почерпнутой из исландских саг идее Средиземья (Mittgart), якобы родины «нордического человека». В 1867 г. историк Ф. Дан опубликовал исследование, в котором с симпатией писал о древних германцах и их языческих верованиях, за что был обвинен Церковью в пропаганде веры в языческого бога Вотана. Позднее к прославлению языческой связи с природой и жизнелюбия обратился социалист Е. Дюринг, утверждавший, что языческие верования сохранились, несмотря на все вековые гонения со стороны христиан. Такие авторы были, в особенности, увлечены солярной символикой и доказывали, что культ солнца возник и лучше всего сохранился у северных народов, почитавших солнце как источник света и центр мироздания. С солнечным циклом связывали источник жизни и символ возрождения. Следы этих былых верований искали в скандинавских сагах, причем отдельные энтузиасты таких исследований доходили до того, что превращали Христа в германского бога Солнца, а Деву Марию – в прародительницу арийцев.

В представлениях сторонников возрождения язычества верования древних германцев странным образом переплетались с модным в те годы оккультизмом. Ведь, настаивая на всеобщей связи явлений и наличии тайных нитей, соединяющих прошлое с настоящим и будущим, оккультизм порождал надежды на обретение власти над самим временем, создавал иллюзию того, что люди якобы с легкостью могли вернуть языческое наследие, разрушенное христианами (Mosse 1966: 71–73; Gugenberger, Schweidlenka 1993: 107–108). Эта задача представлялась тем более актуальной, что после объединения Германия вступила на путь быстрой модернизации, в бешеном темпе смывавшей со своего пути остатки традиционной патриархальной жизни. И людям казалось, что они навсегда утрачивают связь с корнями, которыми они раньше так гордились (Mosse 1966: 13; Hamilton 1971: 93–95, 104–105).

В свою очередь германский национализм остро нуждался в сплачивающей всех немцев идее, и многие думали, что проблему сможет решить введение национальной религии, противостоящей космополитическому христианству. Наибольший вклад в германизацию христианства сделал немецкий философ Пауль де Лагарде, выступивший в 1878 г. с программной статьей «Религия будущего». Он объявил Римско-католическую церковь тормозом на пути германской нации и связал дальнейшее развитие с введением национальной религии, пропитанной германским духом. Это направление мысли продолжало романтическую линию, намеченную такими гигантами немецкой философии, как Гегель и А. Шопенгауэр, требовавшими освободиться от пут «иудейской мифологии» и вернуться к исконным индоевропейским («яфетическим», по Шопенгауэру) верованиям (Poliakov 1974: 243; Weissmann 1991a: 36–37).

Споры о том, какой должна быть новая религия, должна ли она быть синтезом христианских и дохристианских представлений («германское христианство») или ей следовало полностью порвать с христианским наследием, продолжались вплоть до Первой мировой войны. Рихард Вагнер стоял за синтез, и его оперы были пронизаны «христианско-германским» духом. Этот подход требовал превращения Иисуса Христа в арийца, сына римского легионера, – такая идея была популярна среди последователей Вагнера, и ее подхватил Чемберлен (Weissmann 1991a: 38).

Зато Ницше яростно критиковал христианство за отход от героических ценностей, свойственных далеким предкам. Ницше прославлял варваров как прототип супермена. Он воспевал воинский дух, преклонялся перед образом воина, создавал культ героя, видел в древних рыцарях предшественников будущего «нового человека» и наделял их всеми лучшими человеческими достоинствами: прямотой, честностью, благородством души, чистыми помыслами и, особенно, преданностью своему народу и Отчизне (Mosse 1970: 162–163). Тем самым, антихристианская идеология современного неоязычества во многом восходит к представлениям Ницше, который наделял язычников героическим духом, приветствовал их тесную связь с природой и жизнелюбие и в то же время видел в христианстве религию рабов. В его представлении человечество клонилось к упадку, оставив позади мир сверхчеловека и жесткой социальной иерархии (Ницше 1997б). В то же время самому Ницше не удалось полностью порвать с христианским наследием, и в прошлом некоторые авторы полагали, что «его ожидало будущее трансцендентного христианина» (Figgis 1917: 143). Однако это не помешало ему стать провозвестником неоязычества и его первым теоретиком (Figgis 1917: 102–158, 309–316).