Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи - Елена Владимировна Первушина Страница 17

сентиментализме как литературном направлении видели отголосок масонских идей. Действительно, масонство было модным увлечением среди образованной дворянской молодежи начала XIX века, что хорошо описал Лев Толстой в первых томах «Войны и мира». Не избежали этого увлечения ни Карамзин, ни позже Пушкин. Карамзина не увлекала театральная сторона масонства, но ему была дорога идея совершенствования души. Затем, будучи в Париже в 1790 году, он стал свидетелем первых шагов Французской революции и тоже не пришел от нее в восторг. Но сами по себе эти факты: участие в масонстве и причастность к Революции – создали ему славу вольнодумца. И когда он начал издание нового «Московского журнала», где опубликовал и «Бедную Лизу», и «Наталью», в свете сразу решили, что это будет издание революционного толка. Карамзина обвиняли в тщеславии, в отсутствии скромности и смирения, в космополитизме и отсутствии любви к Отечеству.

А между тем идеалом Карамзина был гуманизм в толковании уже XVIII века, который отрицал превосходство одного народа над другим и одного языка над другим. В его видении русский язык, литература и культура должны были стать вровень с европейскими, но не кичиться превосходством над ними, как это видел Шишков. И (что также было немаловажно для Шишкова) литература, о которой пекся Карамзин, была по преимуществу светской – она требовала светского языка, нового словаря, в котором церковнославянские слова уже не будут «первой скрипкой».

Карамзин писал:

«Мы не хотим подражать иноземцам, но пишем, как они пишут, ибо живем, как они живут; читаем, что они читают; имеем те же образцы ума и вкуса; участвуем в повсеместном, взаимном сближении народов, которое есть следствие самого их просвещения. Красоты особенные, составляющие характер словесности народной, уступают красотам общим: первые изменяются, вторые вечны. Хорошо писать для Россиян – еще лучше писать для всех людей».

В глазах Карамзина французская литература имела то преимущество перед русской, что говорила со своими читателями на простом, понятном им языке:

«Французский язык весь в книгах (со всеми красками и тенями, как в живописных картинах), а русский только отчасти; французы пишут как говорят, а русские обо многих предметах должны еще говорить так, как напишет человек с талантом».

Шишков же уловил в этих высказываниях «опасный душок» тех идей французских просветителей, которые привели их родину к революции. Он возмущался: «Итак, желание некоторых новых писателей сравнить книжный язык с разговорным, то есть сделать его одинаким для всякого рода писаний, не похоже ли на желание тех новых мудрецов, которые помышляли все состояния людей сделать равными?» В 1811 году такие слова вполне можно было расценивать как донос. Карами со стороны правительства он вряд ли бы грозил, но мог испортить Карамзину и его сторонникам репутацию в свете, а светская публика была одновременно и читающей публикой, подписывающейся на журналы, покупающей книги. В других своих полемических статьях Шишков бросается еще более тяжелыми обвинениями: в журналах печатаются сочинения, «в которых от заблуждения ли ума или от повреждения сердца, столько же иногда не щадится нравственность, сколько и рассудок», а отделение русского языка от славянского преследует цель «ум и сердце каждого отвлечь от нравоучительных духовных книг, отвратить от слов, от языка, от разума оных, и привязать к одним светским писаниям, где столько расставлено сетей к помрачению ума и уловлению невинности, что совлеченная единожды с прямого пути она непременно должна попасть в оные. Какое намерение полагать можно в старании удалить нынешний язык наш от языка древнего, как не то, чтобы язык веры, став невразумительным, не мог никогда обуздывать языка страстей!»

Но Карамзин и его последователи вовсе не хотели перевернуть «пирамиду Ломоносова», не собирались рекомендовать литераторам слова, которые Ломоносов отнес к «низкому стилю». Нет, их язык скорее можно было описать как триумф ломоносовского «среднего стиля», недаром дружеские послания, эклоги и элегии были их излюбленными стихотворными формами, а к одам они прибегали очень редко в по-настоящему подобающих случаях, таких, как знаменитый лицейский переводной экзамен, на котором юный Пушкин читал в присутствии Державина оду «Воспоминания в Царском селе». Еще один пример – ода самого Карамзина «Его императорскому величеству, Александру I, Самодержцу Всероссийскому, на восшествие Его на престол». Обе эти оды выдержаны в безукоризненном высоком стиле, но злоупотребление им, по мнению карамзинистов, наносило литературе серьезный вред.

Позже уже взрослый Пушкин напишет в «Евгении Онегине»:

Но тише! Слышишь? Критик строгий

Повелевает сбросить нам

Элегии венок убогий,

И нашей братье рифмачам

Кричит: «Да перестаньте плакать,

И все одно и то же квакать,

Жалеть о прежнем, о былом:

Довольно, пойте о другом!»

– Ты прав, и верно нам укажешь

Трубу, личину и кинжал,

И мыслей мертвый капитал

Отвсюду воскресить прикажешь:

Не так ли, друг? – Ничуть. Куда!

«Пишите оды, господа,

Как их писали в мощны годы,

Как было встарь заведено…»

– Одни торжественные оды!

И, полно, друг; не все ль равно?

Припомни, что сказал сатирик!

«Чужого толка» хитрый лирик

Ужели для тебя сносней

Унылых наших рифмачей? —

«Но все в элегии ничтожно;

Пустая цель ее жалка;

Меж тем цель оды высока

И благородна…» Тут бы можно

Поспорить нам, но я молчу:

Два века ссорить не хочу.

И далее:

Поклонник славы и свободы,

В волненье бурных дум своих,

Владимир и писал бы оды,

Да Ольга не читала их.

Ольга – гораздо менее взыскательная читательница, чем Татьяна, но и Татьяна, несомненно, предпочла бы оде элегию.

* * *

Благодаря карамзинистам в русском языке появились такие слова, как «влюбленность», «вольнодумство», «всеобъемлющий», «достопримечательность», «личность», «нечистоплотность», «остроумец», «ответственность», «первоклассный», «полуголодный», «промышленность», «рассудительность», «сосредоточить», «усовершенствовать» и др.

А еще – такие заимствования, как «авансцена»[151], «антикварий»[152], «будуар»[153], «буффонада»[154], «водевиль»[155], «дилижанс»[156], «карикатура»[157], «полиглот»[158], «тост»[159], «тротуар», «эгоист»[160] и др.

А еще – выражения-«кальки»: «принять участие» – фр. prendre part à qch.; «вести рассеянную жизнь» – mener une vie dissipée; «бросить тень на что-либо» – jetter l’ombres, «буря страсти» – l’orage de la passion, «бумага все терпит» – le papier souffre tout, «быть в цвете молодости» – être dans la fleur de la jeunesse и многие другие.

Можете сами