Сборник статей - Жизнь языка: Памяти М. В. Панова Страница 18

З.: А можно я несколько слов скажу? Говорят… вот, в частности, в книге «Воспоминания об Анне Ахматовой» – там есть такая у кого-то реплика, что Виноградов был то ли сердитый, то ли недобрый, злой. Вот все-таки он человек был в сильной степени добрый и справедливый к людям. Я просто какие-то мелочи приведу. Ну, например, когда они с Надеждой Матвеевной жили на углу Арбата, ну, там, где дом Моссельпрома, – вот вы знаете этот дом?

Т.: Да.

З.:…последние свои годы, а там дежурил постовой на углу, и очень часто его приглашали что-нибудь поесть или Надежда Матвеевна выносила [ему еду]… вот человек замерзает, стоит зимой там. И Виктор Владимирович всегда старался помочь, кому мог и чем мог. Я одно время была при нем замдиректора, тоже вот согласилась из любви к учителю, и, может быть, года три я была при нем замдиректора (как раз рядом с Протченко, поэтому мне было видно, какой Протченко), так вот Виктор Владимирович мог острить, он мог сказать очень язвительно, например, я не буду говорить, о ком, но он про некоторых так говорил: «Ну, эта заведующая столовой. Разве она может?…»

П.: Кто-кто?

З.: Не буду говорить, кто. «Эта заведующая столовой. Ну, разве она может написать интересное лингвистическое исследование?» Вот такие у него были язвительные оценки. Но он никогда не делал несправедливых поступков. Он брал на работу, он, значит, платил… давал, если нужно, там, какие-то премии, помогал. Даже вот один я помню факт. У нас в секторе, которым заведовала Шведова, готовили сборник, и одна сотрудница написала довольно плохую статью. Обсуждалось, значит, печатать или нет, и Виктор Владимирович сказал: «Надо печатать. У нее муж умер». Понимаете? «У нее муж умер».

П.: Да!

З.: «Надо печатать. У нее муж умер». То есть, ну, вот, нельзя… мне кажется, считать его злым человеком никак нельзя, он действительно любил сказать остро и, так сказать…

П.: Но вот при мне никогда не было ни одного случая, чтобы он про кого-нибудь сказал язвительно. Такое мнение существует, что он был язвительный человек.

З.: Да, иногда был. Он определенно про одну сотрудницу так говорил: «Ну, чего от нее можно ожидать? Ведь она заведующая столовой».

З.: Ну, конечно, я могу быть пристрастна, потому что это мой учитель и я у него, действительно, училась с первого курса университета, вот.

П.: Леночка… Вот кто была любимица Виктора Владимировича – вполне понятно, почему, – это Леночка Земская.

З.: Ну, не знаю. Этого я не знаю, но во всяком случае я его очень любила.

П.: Я в прошлый раз говорил о том, как мы поссорились.

З.: Да.

П.: И долгое время было такое положение; приходит секретарь директора: «Елена Андреевна, Виктор Владимирович просит вас зайти». Елена Андреевна идет, возвращается: «Михаил Викторович (З. смеется), Виктор Владимирович просил вас сделать то-то и то-то». Он не пускал меня пред свои ясные очи. И потом подарил свою книжку и, значит, смилостивился.

З.: Ну, Виктор Владимирович был еще, так сказать, по-старинному, по-старомодному вежлив. Я помню очень хорошо, когда он был как-то в гостях у меня дома, а моей дочке было лет шесть, предположим, он ее звал на вы и Людмила Всеволодовна, он не мог сказать Люся или как-нибудь еще.

Т.: Шестилетнюю девочку.

З.: Меня он никогда иначе (хотя я у него была с первого курса) – иначе как Елена Андреевна – никогда не называл. Так же как и Михаил Николаевич Петерсон, мой тоже университетский учитель. То есть я для них всегда была только Елена Андреевна. Никакая Лена, там, или Леночка – такого ничего никогда не могло быть даже похожего. Так же и с Надеждой Матвеевной, они ведь были на вы.

Т.: Они на вы были с ней, да.

З.: Да. Хотя у них было такое ласковое обращение милашенъки, но он говорил Надежда Матвеевна, и она говорила Виктор Владимирович, так что это все так и было.

Т.: Вот культура.

З.: Да, это культура, это старое такое вот поведение.

П.: Но какой размах деятельности.

З.: Да.

П.: Начинал с диалектной фонетики…

З.: Начинал о самосожжении старообрядцев. Первая его работа – о самосожжении старообрядцев.

П.: А потом большая монография про «ять».

З.: «История звука „ять“» – вторая большая работа. По-видимому, о старообрядцах ему уже не разрешили больше печатать…

П.: Нуда.

З.:…и изучать. Но ведь он кончил духовную семинарию в Рязанской губернии, а потом уже…

П.: А вот потом он выпустил – вдруг совершенно иная область – «Этюды о стиле Гоголя».

З.: Да-да-да.

П.: Потом целый ряд работ о Гоголе и о других писателях. Потом работы по стилю Пушкина составили… целую библиотеку.

З.: Ну, я еще могу вспомнить, что, когда был юбилей Виктора Владимировича, ему было шестьдесят лет, меня назначили секретарем юбилейной комиссии, а председатель был Бархударов (так же как Михаил Викторович был секретарем (П. смеется) парторганизации, так Степан Григорьевич был секретарем этой комиссии), и, когда я очень волновалась, чтобы все было хорошо, торжественно и так далее, приходила к нему, он мне говорил (благодушно): «Ай, дорогая! Ну стоит ли волноваться? Ну, все само сделается» и так далее.

П.: Это кто?

З.: Бархударов. А потом примерно за неделю до того, как должен был быть уже юбилей, приехал Дмитрий Сергеевич Лихачев из Ленинграда и совершенно меня потряс своей деятельностью и умением как-то все организовать. Я вот еще с тех пор к нему прониклась особыми чувствами, потому что он, собственно, все организовал, а я, так сказать…

П.: И он стал председателем?

З.: Нет, он не стал председателем, он просто все делал. Все делал.

П.: Да-а. Замечательно.

З.: А Степан Григорьевич, так, оставался в стороне. Но я хочу сказать, что вот когда был уже сам юбилейный вечер (он был в Доме ученых, в огромном этом зале красивом, полно было народу, там был Козловский, с которым дружил Виктор Владимирович, и Козловский там даже пел, и всё, в общем, всё было очень хорошо и торжественно), Виктор Владимирович произнес неформальную, очень интересную и, я бы сказала, проникновенную речь о своем пути. И вот только тогда я поняла, что он ушел из литературоведения сознательно, потому что понял, что ничего, что он хочет сказать, сказать будет нельзя.

П.: Да.

З.: И он обратился к лингвистике. Вот это он тогда так прямо сказал.

П.: Это был многих достойных путь.

З.: Да.

П.: Путь Шпета, который тоже ушел из философии.

З.: Да. К сожалению, тогда, наверно, даже не записывали ничего, но я помню, что я ошеломленно вот это все слушала и поняла тогда, значит, вот как и почему он так резко переменил [путь], потому что «Этюды о стиле Гоголя», «Гоголь и натуральная школа», «Гоголь и Достоевский» – все вот эти книги ранние, [а также] об Анне Ахматовой, и потом, значит…

Т.: И резкий переход.

З.: Да, резко-резко переменил.

Т.: И его ссылка не сломила?

П.: Про Зощенко у него есть статья.

З.: Да, о Зощенко. Ну, что значит – не сломила? Вот, как вы видите, все-таки в нем осталась и смелость, и независимость, и всё…

Т.: Да.

З.:…но, конечно, это не могло, наверно…

Т.:…не сказаться.

З.:…не повлиять. Но я только вот потряслась, что, когда он был вот в пересыльной тюрьме… он был в Вятку вот потом… сослан.

Т.: В Вятке.

З.: Вот в пересыльной тюрьме он провел сутки, и он там писал вот эту свою великолепную статью о «Пиковой даме». Надежда Матвеевна ему с собой дала Пушкина; и вот там он находился в одиночке, и он, значит, вот ночь… он всегда работал, и, конечно, это его…

Т.: Это его спасало.

З.: Спасало, да, спасало. И в Вятке он тоже перечитал гору книг, она [жена] ему присылала. А когда… значит, он был освобожден, но без разрешения жить в Москве. Надежда Матвеевна жила в Москве, а он приезжал, днем мог находиться, а ночевать должен был уезжать, но иногда оставался тайно. И вот рассказывали мне, что у них был там черный ход в квартире (а квартира эта в Афанасьевском переулке – вот там, где кончается Гоголевский бульвар и идет поперек Афанасьевский переулок), на черном ходу всегда висело пальто, что если придет, значит, милиционер, то он сразу тогда надевает пальто и уходит, и был какой-то такой чемоданчик, всё это было приготовлено как бы заранее. Насчет не сломило – я боюсь так сказать. Ну, конечно, он все-таки умер рано. Наверно, и жил бы дольше, и всё.

П.: Ну, еще бы.

З.: Но человек был сильный; ясно, что он был очень сильный. И как много он на себе вез. Ведь это же все вот эти должности, о которых мы говорили, – он же не то что там ничего не делал. Ведь есть люди, которые только значатся, а он все-таки там многое делал. И журналом он руководил, и Комитетом славистов, и институтом, и много он очень делал, действительно.

Т.: А Надежду Матвеевну вы знали?

З.: Да, конечно, конечно. Я у них несколько раз бывала дома, еще когда я писала у него диплом. Причем он всегда был очень вежлив и внимателен к своим студентам. Я помню, один раз такой вот был тоже маленький случай. Он мне назначил прийти, я к нему пришла, а он должен был уйти, и он поручил Надежде Матвеевне специально меня ждать в той комнате, куда я должна была прийти… (У них было две комнаты на разных этажах – на первом и на четвертом, так вот как-то сложилось). Она меня ждала на первом этаже, извинилась, что Виктор Владимирович ушел, и угостила конфетами. Это было голодное такое время, я была студентка пятого курса или четвертого, я очень хорошо помню эти шоколадные конфеты. И она так вот как-то ласково со мной говорила, сказала, что «простите, вот Виктор Владимирович должен был уйти». Нет, я у них бывала и дома, и когда-то там и обедала, и все. Конечно, я ее знала. Что она была музыкантша, вы знаете?