Александр Мелихов - Былое и книги Страница 18

Однако ханжеское осуждение милой женщины, которая, о ужас, намеревалась еще и развестись, наконец доводит его едва ли не до протофеминизма: «Женщины должны пользоваться свободой – такой же свободой, что и мы». Да, он действительно готов был по-рыцарски разбить их оковы в убеждении, что «порядочные» женщины, «какое бы зло им ни причинили, никогда не стали бы добиваться той свободы, какую он имел в виду». Тем более – его жена. «Он, как “порядочный” молодой человек, обязан был скрывать от нее свое прошлое, тогда как она, будучи девицей на выданье, обязана не иметь никакого прошлого, которое следовало бы скрывать». Однако та «нежная и страстная дружба», какой рисовался ему будущий семейный союз, предполагала со стороны жены такой «опыт, широту мысли и свободу суждений, отсутствие которых в ней старательно воспитывали». Он уже чувствует, что его тяготит эта искусственная чистота и что графиня Оленская с ее нелегким опытом и обретенной дорогой ценой душевной зрелостью вызывает у него сначала нарастающий интерес, затем симпатию, а затем и страстную влюбленность…

Между тем брачные церемонии развиваются в запланированном темпе. И вчерашняя невеста, а ныне молодая супруга с прежним же бесхитростным видом расстраивает вот-вот готовый выйти из берегов роман, сообщив разлучнице, что ждет ребенка. Хотя в тот момент это еще не было правдой. Благородная соперница уезжает, а «Эпоха невинности» заканчивается тем, что Ньюленд Арчер, видный общественный деятель, через двадцать шесть лет вспоминает, как Мэй призналась ему, что ждет ребенка, «со смущением, которое, несомненно, вызвало бы улыбку у современных молодых женщин».

«Если он думал об Эллен Оленской, то лишь отвлеченно и безмятежно, как можно думать о некоей идеальной возлюбленной из книги или с картины, – она сделалась как бы собирательным образом всего, чего ему недоставало. Этот образ, смутный и едва различимый, удерживал его от мыслей о других женщинах. Арчер был верным мужем, и, когда Мэй внезапно скончалась, заразившись инфекционной пневмонией от младшего сына, за которым она ухаживала, он искренне ее оплакивал. Их долгая жизнь показала ему: пусть брак и скучное исполнение долга, важно, чтобы он сохранял присущее чувству долга достоинство, ибо стоит этим поступиться, как брак тотчас же превращается в борьбу низменных страстей».

Это, пожалуй, и есть главное, что может сказать в свою защиту эпоха невинности.

«Эпоха невинности» стояла в магазине подержанной книги на полке серьезной литературы. А все дальнейшее я случайным образом надергал с полок, где навалены истрепаннейшие книжонки, прошедшие не через один десяток женских рук (вот на этих полках роются исключительно женщины!).

В «Эпохе невинности» много любви и совсем нет секса. «Овечке в волчьей шкуре» (М., 2006) Татьяны Поляковой тоже не до секса: «Я обеими ногами ударила его в живот, дядька слабо хрюкнул и осел в траву, а я ударила еще раз, теперь в голову». «Скромная воспитательница детского сада мечтала писать детективы. Попробовала – получилось», – аттестует издательство авторшу.

Уж не знаю, случайно ли, но подвернувшимся мне русским авторшам не до секса и уж тем более не до трудовых подвигов – все время надо кого-то мочить.

Героиня Дарьи Калининой – «Джентльмены не любят блондинок» (М., 2003) – и в прекрасной Вене вопит, взвывает: «Ты подлая свинья! Подонок! Чтоб тебе убиться на твоей тачке!» Ни одна из героинь отечественного производства не только не стремится быть красивой, но и никогда не помышляет ни о какой трудовой деятельности – тягу к прекрасному и общественные обязанности мне удалось встретить лишь у писательниц с заграничными именами.

Айра Левин в «Томлении страсти» (М., 1995) начинает прямо с научной работы. Молодой антрополог Кэтрин Меллит в исследовательских целях пытается отыскать некоего современного Робинзона, много лет скрывающегося в горах от обвинения в убийстве. Проводник пытается ее изнасиловать, но ее спасает и уносит к себе в пещеру одетый в шкуру бородач.

«В Бруке чувствовалось истинное мужество, и, несмотря на длинную бороду и нечесаные волосы, в нем нет ничего отталкивающего, наоборот, он по-настоящему привлекателен. <…> Одним ударом Брук вошел в нее. Кэтрин задохнулась – так сильно было возникшее в ней ощущение. Она впилась ногтями в его плечи. <…> Он входил в нее глубже и глубже, и по мере того как убыстрялся стремительный бег его фаллоса, из горла ее вырывались все более громкие стоны наслаждения». А об антропологии более ни полслова – вся наука будто вовсе не бывала.

Путем к фаллосу даже у самых утонченных женщин оказывается не только наука, но и музыка (то-то порадовался бы Отто Вейнингер: он же говорил, что фаллос и есть их истинное божество!). Линда Фрэнсис Ли, «Белый лебедь» (М., 2004). Блестящая виолончелистка Софи Уэнтуорт перед концертом предвкушает волнение публики: «Медленно раздвинулся занавес. Его движение казалось столь же чувственным, как и прикосновение сильных мужских рук к женскому бархатному платью». И «когда малиновое платье с низким вырезом открыло ее белую кремовую кожу… Софи ощутила, как публику охватывает желание. <…> …а потом медленно поставила инструмент между ногами движением, которое один из самых настойчивых ее поклонников назвал соблазнительной смесью смелой непринужденности и потрясающей эротичности».

Куда истерзанному обличителю развратительницы-музыки Позднышеву до этой смелости! Линда Фрэнсис Ли быстро находит более прямой путь к божеству: «Его руки гладили ее лицо, потом скользнули под капюшон к волосам, потом вниз по спине, к бедрам, обхватили округлые ягодицы, прижали к своему естеству, и она застонала».

Не только наука, искусство, но и женская гордость сдается этому естеству почти без боя: «Она преподаст этому самодовольному и наглому хлыщу хороший урок!» – однако урок оказывается сорванным: «С ее уст сорвался легкий стон блаженства, и она вновь отыскала руками его жезл». Этот маршальский жезл способен усмирить и национальную, политическую ненависть.

Джессалин Макиннес, глава полуистребленного англичанами шотландского клана – это уже творение Ребекки Хэган Ли «Цветущий вереск» (М., 2006), – из политических видов оказывается выданной за английского офицера в ненавистном красном мундире: «Он прильнул к ее губам, пил ее дыхание, целовал ее до тех пор, пока ее гневный крик не превратился в нежный вздох. <…> Его настоящий талант заключался в способности убедить ее расстаться со своими запретами так же легко, как она рассталась со своей одеждой. Она вздохнула, когда он раздвинул пальцами нежные складки у нее между ног и проник внутрь».

Все поиски и конфликты выстраиваются ради этой минуты. Эпоха невинности с ее ханжеством, похоже, сменилась эпохой – тоже невинности, неведения о том, что в отношениях между мужчиной и женщиной вообще возможна какая-то греховность.

Такое вот возвращение в Эдем.

Прежняя сказка старалась внушить, что женщина вовсе лишена плотских влечений, – нынешняя пытается уверить, что ничего важнее для нее нет. В какой из них больше неправды, решайте сами. И какая из них более утешительна для женщин, обойденных любовью, тоже сказать не берусь. Но к полкам с книжным отрепьем их тропа не зарастает.

Грядущие гунны и грядущий хам

Маршак хорошо понимал, что искусство слова начинается со слов: «Усердней с каждым днем гляжу в словарь. // В его столбцах мерцают искры чувства. // В подвалы слов не раз сойдет искусство, // Держа в руке свой потайной фонарь». И вот в эту сокровищницу ворвалась неотесанная орда уродов, которую филолог Юлия Щербинина (доктор наук, между прочим) успела каким-то чудом переписать и структурировать в своем «Словаре-справочнике новейших терминов и понятий», он же «КНИГА – ТЕКСТ – КОММУНИКАЦИЯ» (М., 2015). Можно сказать, сумела зафиксировать извержение: «Современную социокультурную ситуацию можно определить как лексический взрыв – стремительное и неконтролируемое заполнение речевого пространства множеством новых слов. Происходит это на пересечении разных языков (обилие иноязычных неологизмов), реальности и виртуальности (заимствования из интернет-дискурса, компьютерной терминологии), делового и бытового общения (переход профессионализмов в разряд общеупотребительных слов).

Подростки сочиняют крипи-треды, домохозяйки увлекаются арт-буками, абитуриенты штудируют клиф ноуты, дизайнеры состязаются в бук-карвинге, писатели упражняются во фрирайтинге, филологи записываются в граммар-наци…» А поскольку словарь в значительной степени посвящен книжному делу, утешительно прочесть, что передовое общество вовсе не отворачивается от традиционной книги, но, напротив, находит ей все новые и новые применения: «Сама книга из сакрального предмета и носителя информации превращается в арт-объект и “строительный материал” для креативных экспериментов. Из книг нынче делают скульптуры, часы, люстры, фоторамки, подвески для мобильных телефонов…»