Альфред Барков - Метла Маргариты. Ключи к роману Булгакова Страница 24

«… Как, например, изломан и восторжен Горький!.. На зеленых глазках – слезы» – И. А. Бунин[141].

Глава XV. О «старичках»

Браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу.

Как еще один намек, вызывающий прямую ассоциацию с именем Горького, можно рассматривать и приведенную выше фразу, брошенную Воландом в полемике с Берлиозом на Патриарших прудах. Здесь упоминание о Канте как «беспокойном старике» придает всей фразе уничижительный оттенок. В принципе, это рядовая фраза, если только ее не сопоставить с другой: «В Европе XIX–XX веков подлинно художественно изображенная личность, человек… хочет жить „сам в себе“, как подсказал ему машинально мысливший старичок из Кенигсберга, основоположник новейшей философии индивидуализма».

Понятно, что здесь речь идет тоже о Канте. А фраза принадлежит перу Горького, она из нашумевшей и неоднозначно воспринятой писательской общественностью его статьи «Литературные забавы», опубликованной в газете «Правда» 18 января 1935 года.

Что это, случайное совпадение? Но вот другая статья Горького – уже процитированная «О формализме», в которой он громил «Уэлльсов» и «Хэмингуэев» («Правда», «Литературная газета» – апрель 1936 года): «Еще старичок Платон, основоположник философии идеализма, живший приблизительно 2366 лет до наших дней…»

А вот и знаменитая статья «С кем вы, мастера культуры?» («Правда», «Известия» – март 1932 года): «Кайо – один из сотни тех старичков, которые продолжают доказывать, что их буржуазный идиотизм – это мудрость, данная человечеству навсегда».

Приведенные примеры показывают, что использование Горьким слова «старичок» с уничижительным оттенком было одним из характерных элементов его стиля в «громовой» публицистике тридцатых годов, на что Булгаков с его острым восприятием стилистических оттенков вряд ли мог не обратить внимание.

Но в данном случае горьковская стилистика – это еще не все. 11 декабря 1930 года в «Правде» и «Известиях», затем в первом номере за 1931 год журнала «За рубежом» была помещена одна из его «громовых» статей, которая так и называлась – «О старичках»[142]. Ее содержание стоит того, чтобы привести несколько цитат:

«Наш старичок – пустяковый человечек, однако он тоже типичен. Его основное качество – нежная любовь к самому себе, к „вечным истинам“, которые он вычитал из различных евангелий, и к „проклятым вопросам“, которые не решаются словами <…>

Он, оказывается, „гуманист“, старичок-то! <…> Внепартийные, да и партийные старички, в возрасте от восемнадцати до семидесяти лет и выше, могут вполне удовлетворить свою жажду правды из нашей ежедневной прессы».

Здесь в каждой букве – кондовый большевистский подход и к «вечным истинам», и к ненавистному Системе «гуманизму», и к Евангелиям (ну чем не Берлиоз!)… Это уже не стилистика, а целая система взглядов, позиция. Позиция человека, предавшего, как и булгаковский Мастер, свои идеалы и полностью отдавшего свой талант в услужение сатанинской Системе.

Мог ли Булгаков не заметить такого?.. И, раз уж зашел разговор о горьковских «старичках», нельзя не отметить некоторые моменты генетического плана. Оказывается, «старички» стали идеей фикс Горького задолго до тридцатых годов. Здесь нельзя еще раз не отдать должного скрупулезности Корнея Чуковского, который 5 марта 1919 года записал в дневнике: «Я читал доклад о „Старике“ Горького и зря пустился в философию. Доклад глуповат. Горький сказал: Не люблю я русских старичков. Мережк[овский]: То есть каких старичков? – Да всяких… вот этаких (и он великолепно состроил стариковскую рожу)»[143].

И еще одна запись из того же дневника, от 30 марта 1919 года: «Чествование Горького в Всемирной Литературе. <…> Особенно ужасна была речь Батюшкова […который] в конце сказал: „Еще недавно даже в загадочном старце вы открыли душу живу“ (намекая на пьесу Горького „Старик“). Горький встал и ответил <…>: „А Федору Дмитриевичу я хочу сказать, что он ошибся… Я старца и не думал одобрять. Я старичков ненавижу… Он подобен тому дрянному Луке (из пьесы «На дне») и другому в Матвее Кожемякине…“»[144]

Говоря о наличии лексических штампов в публицистике Горького, нельзя не отметить наличие еще одного, на этот раз в созданных им литературных портретах. Например, в его воспоминаниях о Н. Е. Каронине приводится такая фраза из их беседы: «Вообще говоря, юноша, быть писателем на святой Руси – должность трудненькая»[145].

Теперь сравним это с такими словами из знаменитой горьковской апологетической статьи о Ленине: «Должность честных вождей народа – нечеловечески трудна», подкрепляемыми прямым цитированием слов самого Ленина: «А сегодня гладить по головке никого нельзя – руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Гм-гм, – должность адски трудная!»[146]. Здесь не играет роли то обстоятельство, что выражение «трудная должность» приписывается в изложении Горького и старому русскому писателю, и Основателю советского государства. Главное другое: Горький допустил штамп; штамп, легко узнаваемый. Напомню, что до начала работы Булгакова над романом эта статья о Ленине выдержала пять изданий, и сентенция об «адски трудной должности» успела прочно врезаться в память общественности.

А теперь возвратимся к роману «Мастер и Маргарита», к тому месту главы «Погребение», где Пилат после восклицания «И ночью, и при луне мне нет покоя» обращается к кентуриону: «У вас тоже плохая должность, Марк. Солдат вы калечите <…> Не обижайтесь, кентурион, мое положение, повторяю, еще хуже».

Тот же горьковский легко узнаваемый штамп…

Глава XVI. Реторта Фауста социалистической эры

Человек должен как выяснить тайны природы, так и создавать свои новые законы природы… Наука должна стать главным инструментом борьбы за бессмертие.

Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула?

В словах Воланда содержится очередной парадокс, обделенный, к сожалению, вниманием исследователей. Появившиеся впервые только в финале романа слова о Фаусте, реторте и гомункуле никак не вяжутся ни с его фабулой, ни с образом Мастера, весьма далекого от естественных наук. Более того, речь идет именно о новом гомункуле – Булгаков явно включил в контекст этой фразы отсылку к чему-то, хотя и не фигурирующему в самом романе, но известному его потенциальным читателям. Иными словами, эта фраза содержит признаки очередного «ключа», которым, скорее всего, является не характерное для лексики романа слово «гомункул».

Действительно, тема Фауста была связана с именем Горького на протяжении практически всей его творческой биографии. Еще в начале века, высказывая идею об издании массовым тиражом лучших образцов мировой литературы, он предлагал включить в их число и сборник с легендами о Фаусте – с адаптированием до уровня широкой публики, с отсечением всего «лишнего», что не способствовало, по его мнению, воспитанию нового человека. Эту идею Горький пронес до конца своих дней: беседуя с Г. П. Штормом в начале мая 1936 года, он «упомянул об издании свода народных преданий о Фаусте».

Более того, слова «вылепить нового гомункула», вызывающие естественную, хотя и довольно абстрактную ассоциацию со стремлением Горького воспитать нового человека, а также с его отношением к писателям как «инженерам человеческих душ», при более детальном рассмотрении этого вопроса приобретают вполне конкретный смысл. При оценке приведенных ниже фактов прошу учесть, что все они взяты из материалов, опубликованных при жизни Булгакова в общедоступных источниках («Правда», «Известия», «Литературная газета»).

Факт первый: 15 января 1934 года в московском Доме ученых Горький присутствует на конференции медиков и биологов, слушает доклад заведующего отделом Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ) профессора А. Д. Сперанского «Нервная трофика в теории и практике медицины».

Факт второй: через три дня, выступая на Московской областной партийной конференции, со ссылкой на доклад Сперанского он говорит: «Десяток работников Всесоюзного института экспериментальной медицины, работая над исследованием живого организма, пришел к той диалектике развития, которая лежит в основе революционной мысли. Это – факт глубочайшего значения, ибо это – факт завоевания революционным пролетариатом того источника энергии, который скрыт в научном опыте».

Факт третий, раскрывающий смысл сказанного на партконференции: в беседе с профессором Н. Н. Бурденко менее чем за месяц до своей смерти Горький говорит о том, что «…медицина никогда не ставила перед собой задачи построить биологическую функцию человека. Медицина должна стать наукой конструктивной и синтетической в самом творческом смысле этого слова». Комментируя эти слова Горького, профессор Бурденко поясняет: «Организационной и методической базой для разрешения этой огромной задачи мыслился им ВИЭМ».