Всему свое место. Необыкновенная история алфавитного порядка - Джудит Фландерс Страница 25

В результате польза от этого конкорданса оказалась ограниченной, однако принцип работы его составителей стал известен достаточно широко, по крайней мере среди священнослужителей в 1320-е гг. Сообщается об одном францисканском проповеднике, который призывал свою паству отвечать за собственные поступки и недостатки, приводя в пример составителей конкорданса: «А потому я хотел бы, чтобы каждый поступал так, как когда-то братья, которые составляли конкорданции. Каждый отвечал за букву, которая была ему поручена. Тот, у кого была буква А, не касался В, а тот, кто отвечал за В, не вмешивался в работу над С…»[207]

Третья попытка составления конкорданса, предпринятая также в монастыре Св. Иакова, была начата под надзором англичанина Ричарда Ставенсби, а также, вероятно, его соотечественника Джона Дарлингтона, духовника Генриха III, поэтому работа получила название «Английские конкорданции» (Concordanciae anglicanae). В этой версии к каждому слову прибавлялся контекст в виде фразы, в которой оно встречалось. Однако фразы оказались слишком длинными, что существенно замедляло процесс поиска. Наконец, в 1280-е гг. с четвертой попытки удалось найти золотую середину. Каждое ключевое слово теперь сопровождалось фрагментом (не более полудюжины слов) цитаты из оригинала. Конкорданс имел успех: его рукописи многократно копировались университетскими переписчиками в Париже и распространились по всей Европе; в одной Сорбонне имелось не менее 15 списков Конкорданса, кроме того, сохранилось более 80 экземпляров, переписанных в последующие полвека[208]. К 1302 г. значение конкордансов возросло настолько, что римское отделение доминиканского ордена распорядилось, чтобы каждый из монастырей обзавелся их экземпляром, при необходимости оплачивая покупку средствами от продажи других рукописей[209].

1240-е гг. ознаменовались появлением нового типа конкорданса – «реального», в котором были проиндексированы не слова из Библии, а реалии, или богословские понятия. В отличие от словесного конкорданса, пользователи которого начинали с поиска какого-нибудь слова, переходя затем к его контекстам, читатели реального конкорданса интересовались определенным понятием и искали примеры его словесного воплощения[210].

Амори де Монфор (1242/1243–1301), сын Элеоноры Английской и Симона де Монфора, недолгое время правившего Англией не будучи королем, в течение шести лет содержался в тюрьме в Дорсете[211]. Он обучался в Падуанском университете и был назначен папским капелланом. В заключении он коротал время за написанием трактата «О принципах и разделах богословия», к которому приложил ряд «схематических разделений», обобщающих учение Евангелий. Его третья рукопись, конкорданс к библейским цитатам о поведении добрых христиан, поделенный тематически на 91 раздел, намного превосходила предыдущие по объему и определенно была его главным трудом[212]. Возможно, на его создание Монфора подвигла скука заточения или пребывание в тюрьме не позволило ему узнать о множестве флорилегиев, которые составлялись по новому принципу и делали его тематический справочник все более ненужным. Реальным конкордансам не удалось завоевать читательскую аудиторию конкордансов словесных. Напротив, по мере того как алфавитный порядок становился все более общепринятым в новых жанрах – конкордансе, дистинкциях и предметном указателе, – старые литературные формы вроде флорилегия, которые прежде оставляли без внимания расположение по алфавиту, начинали следовать общей моде.

К XIV в. к дистинкциям и флорилегиям добавились компендии, которые черпали материал из обоих этих источников, а также из церковных энциклопедий, канонического права, порой даже из произведений современных мыслителей, таких как Гроссетест. Все они по-прежнему ориентировались главным образом на нужды проповедников. Но теперь, вместо того чтобы полагаться на одну книгу, потенциальный автор проповеди мог начать с определения dictio – термина, который составлял основу данной части проповеди, «например, Humilitas (смирение), [или] Patientia (терпение)». Его он мог посмотреть в дистинкциях, или в «Сентенциях» Петра Ломбардского, или в одном из многочисленных флорилегиев и компендиев, выстраивая свою аргументацию «на основе множества авторов, содержащихся в них»[213]. Для простоты использования в большинстве сборников теперь имелись заголовки, расположенные в алфавитном порядке, хотя предубеждение против неиерархической композиции продолжало проявляться время от времени. Один из авторов лукавил, что алфавитный порядок в его труде является вспомогательным и даже случайным, а то и вовсе незаметным: «Не возьмет верх в духовном конфликте тот, кто сначала… не очистится от скверны телесных грехов… поэтому представляется наиболее уместным [начать]… с главы „Абстиненция“», – писал он, хотя, конечно, на самом деле начал с «Абстиненции», потому что «ab» было первым в списке по алфавиту[214].

Использование алфавитного порядка в сочинениях такого рода стало ожидаемым явлением, и это ожидание постепенно распространилось на другие жанры. Книги, материал которых не поддавался алфавитному расположению, снабжались вместо этого указателями, составленными либо владельцами, либо переписчиками рукописи. В одной из рукописей «Золотой легенды» (Legenda Aurea), агиографического сборника середины XIII в., имеется примечание о том, что переписчик добавил к тексту указатель, для того чтобы проповедники могли «быстрее и легче» найти необходимый пример[215].

Центром разработки инструментов, использующих алфавитный порядок, стал, без сомнения, Парижский университет. Преподаватели и студенты съезжались в него со всей Европы, обращаясь к неиссякаемому источнику знаний, который подпитывали всевозможные родники: цистерцианские указатели, доминиканские конкорданции и оксфордская система нумерации строк с ее принципиальным нововведением в виде использования арабских цифр. К середине XIII в. отсюда вышли полные предметные указатели к трудам Августина, Фомы Аквинского и Аристотеля (в последнем случае речь шла о первом справочном инструменте для светских наук)[216].

Обращение не только к церковной, но и к светской учености имело важное значение: к XIII в. чтение больше не рассматривалось исключительно или в первую очередь как форма религиозного служения или медитации и произведения, составлявшие круг чтения, уже не рассматривались непременно как священные тексты, дарованные Богом или несущие авторитет отцов церкви[217]. Чтение теперь могло рассматриваться попросту как полезное (utilis) занятие. Угуччо Пизанский, автор сочинений по грамматике и этимологии, отчетливо различал созерцательное и утилитарное чтение, хотя по-прежнему полагал, что конечный, измеримый результат чтения должен иметь общественную значимость, а не состоять в одном только личном совершенствовании или удовольствии: «Мы не назовем literator [ученым] или literatus [книжником] того, кто владеет множеством книг и смотрит в них. Напротив, мы называем literator [ученым] или literatus [книжником] того, у кого есть способность… превращать буквы в слова, а слова в речи»[218][219].

Стремление изучать