Знак. Символ. Миф: Труды по языкознанию - Алексей Федорович Лосев Страница 25

Необходимо обратить внимание также и на то, что едва ли указанная у нас многозначность свойственна каким-либо другим знакам, кроме языка. Если мы видим зеленый свет на улице, разрешающий переходить улицу, то зеленый свет только и обозначает это разрешение и больше ничего другого. В языке же самое мелкое словечко, какой-нибудь предлог или союз, имеет уже и в учебных словарях десятки значений; а, по существу, не в словарях, но в конкретной речи число этих значений просто неисчислимо. Сколько контекстов, столько и значений данного предлога или данного союза. Но число контекстов безгранично.

Опять-таки и здесь необходимо заметить, что для неязыкового знака вовсе не обязательна такая безусловная однозначность. Эта однозначность для него существенна и типична. Особенно это нужно сказать о неязыковых знаках, которые являются результатом действия того или иного механизма. Но к числу неязыковых знаков необходимо относить знаки и не только механические. Те, например, знаки, которые являются целыми картинами природы, или художественные знаки, тоже могут обладать обширным набором значений и могут подвергаться бесконечному числу разнообразных интерпретаций. Ведь «Пан» Врубеля может вызывать и вызывает у зрителей самые разнообразные и едва ли доступные перечислению ощущения, мысли, переживания и разного рода толкования. Это значит, что стихийность языкового знака, о которой мы теперь говорим, отличает специфическую природу языкового знака опять-таки только от механически создаваемых знаков, от светофоров на улице, от гудков или свистков на железных дорогах, от указания времени стрелками на часовом циферблате. Об отличиях чисто языковой стихийности от элементов стихийности при восприятии природы или искусства мы говорим в другом месте. Сейчас же под неязыковым знаком мы пока понимаем механический знак, будь то в специально созданном материальном механизме, будь то в чисто логически понимаемых знаках математики, механики, физики или химии. Нам надо укрепиться именно в этом предмете.

Этот внеязыковой и чисто механический знак тоже может допускать и многозначность. Однако такая внеязыковая многозначность всегда в данных случаях точно планируется наперед, всегда обдумывается, и она всегда намеренна, так что число значений внеязыкового знака никогда не может быть стихийно бесконечным, оно всегда конечно, ограничено и допускает только самое небольшое количество строго предусмотренных альтернатив. Когда движется автобус, то с ним могут случиться любые катастрофы. Тем не менее все поломки и разрушения автобуса в технике заранее предусмотрены, и соответствующие мастера знают, как, когда, в каких случаях автобус необходимо ремонтировать. Любые неожиданности здесь уже заранее предусмотрены соответствующими техническими работниками.

В заключение этого раздела нашей аксиоматики необходимо сказать, что никакая стихийность возникновения и функционирования языка и никакая стихийность законченных языковых структур далеко еще не исчерпывает специфики языкового знака. Стихийность указанных нами типов вполне необходима для специфики языкового знака. Но эта необходимость является ли достаточной? Конечно, не является. Ведь в конце концов все, что совершается в природе, тоже стихийно. Метеорологические явления во многом изучены настолько, что делается возможным даже прогноз их на будущее. Тем не менее, точности в этой области далеко еще не существует; и еще неизвестно, когда она будет существовать. Рождение живых существ, их рост, расцвет их жизни, болезни и увядание и, наконец, их смерть, несмотря на огромное современное развитие биологии, все еще продолжают быть вполне стихийной областью; и сомнительно, можно ли будет когда-нибудь механизировать явления жизни на манер часового механизма. Таким образом, стихийность языка отличает языковые знаки исключительно только от механизма, но она нисколько не отличает языковые знаки от тех естественных знаков, которыми полна природа, и в частности от тех голосовых знаков, которые издаются животными, т.е. тут стихийность языкового знака пока еще ровно ничем не отличается от всякого лая, кваканья, от пения птиц и даже от писка кузнечиков. Здесь необходимо коснуться еще одной области языкового знака, вероятно, самой главной, хотя уже и стихийность языкового знака совершенно неопровержима. Это – область человеческого сознания и мышления, которой как раз и отличается всякий языковой знак самым заметным образом и которую как раз и игнорирует самым ужасным образом абсолютно изолированный и последовательный структурализм.

II. Аксиомы сознания

Прежде чем говорить об аксиомах сознания и мышления, мы должны еще и еще раз выразить свое удивление по поводу того, насколько же отвлеченный структурализм, мечтавший ограничиться структурно-математическими знаками, забыл о том, что для теории языковых знаков является самым необходимым и максимально очевидным. Почему резкие удары в колокол на пожарной машине, несомненно, являющиеся знаками, вовсе не есть именно языковые знаки? Это потому, что сам колокол на пожарной машине лишен сознания и мышления. Соответствующие сознание и мышление были у тех, кто создавал этот колокол и кто им пользуется, т.е., другими словами, соответствующее сознание и мышление находятся вне этого колокола и вовсе не свойственны ему самому. Поэтому звон такого колокола вовсе и не есть язык этого колокола, если этот язык понимать специфически, а не переносно. В переносном же смысле все вообще в природе и в искусстве только и состоит из языка, поскольку всякое явление природы и произведение искусства всегда нечто значат, т.е. всегда о чем-то нам «говорят».

Итак, перейдем к аксиомам сознания и мышления, необходимым для языковых знаков в современном смысле слова.

Всякий языковой знак есть акт человеческого сознания.

Хотя тут, казалось бы, не о чем и говорить, тем не менее об этом обязательно приходится говорить, чтобы язык не сводился только к одним внеязыковым структурам. Об этих внеязыковых структурах языка мы уже говорили в указанной у нас выше статье 1973 года. И, собственно говоря, все эти аксиомы только и сводились к одному, а именно к тому, что всякий знак обязательно есть система определенных смысловых отношений. Теперь нам этого, конечно, мало, раз идет речь о языковой специфике. Эта система отношений, если она хочет быть языковым знаком в собственном смысле слова, обязательно должна трактоваться нами как акт человеческого сознания.

Под сознанием здесь мы вовсе не понимаем осознанность. Языковые знаки большей частью как раз и функционируют неосознанно и бессознательно. Когда мы произносим какую-нибудь фразу, мы вовсе не фиксируем у себя в сознании обязательно каждое слово, входящее в эту фразу. При этом необходимо сказать, что обыватель,