Наталья Иванова - Либерализм: взгляд из литературы Страница 29

Петр Мостовой:

Начну с небольшой зарисовки. 1980 год, Свердловск, ДК «Автомобилист», вручение единственной в то время негосударственной премии в области литературы. Я – член жюри. В память об этом событии у меня осталась примечательная фотография, на которой изображен Аркадий Стругацкий, стоящий на трибуне на фоне лозунга «Ум, честь и совесть нашей эпохи».

Эта фотография, которую я бережно храню, является для меня определенным символом той роли, которую литература тогда играла в формировании сознания самого широкого круга людей, молодых и не только. Почему? Потому что она предъявляла этим людям картину будущего, которое им хотелось бы создать, т. е. по существу выполняла ту миссию, какую литература в России выполняла всегда.

Для того чтобы осознанно пройти все фазы самоопределения, человеку, вообще говоря, многое нужно: он должен обладать культурой мышления, волевой культурой и т. д. Очень многим этот процесс самоопределения как раз и облегчала литература, предлагающая определенные образцы и цели.

Что мы наблюдаем сегодня? Мы видим, что количество грамотных, профессиональных инженеров не очень сильно сократилось, но количество читающих сократилось фатально. Я, разумеется, имею в виду читающих то, что хочется. Возможно, отчасти это следствие произошедшей в России революции и резкого уменьшения у людей количества свободного времени. Но я скорее склонен думать, что резко уменьшилось количество той литературы, которая помогает людям самоопределяться.

Раньше писателей называли «властителями дум». Не все читали их произведения, но то, что они писали, так или иначе обсуждалось, формировало общественное мнение; это было важно для отдельных людей и для тех слоев, с которыми люди себя отождествляли. Мне кажется, что сегодня мы утратили этот тип деятеля культуры.

Это просто констатация. Я пока не способен без должного анализа увязать произошедшее с социально-политическими и экономическими изменениями в стране. Но я точно не буду это увязывать с так называемым либеральным проектом в России. Более того, я утверждаю: не было никакого кризиса либерального проекта в России по той простой причине, что не было и самого либерального проекта. Было течение, порыв, но никто при этом не думал, что строить, зачем строить и какие цели следует ставить перед нацией, страной и каждым гражданином в отдельности.

Данное печальное обстоятельство обнажает реальную проблему, актуальную и для культуры, и для политики, и для власти в России, а именно проблему дефицита целеполагания и рефлексии по поводу того, что сделано, делается и должно быть сделано. Никто, повторяю, про это не думает. А ведь литература может влиять, и весьма эффективно, на процессы, происходящие в обществе, в массовом сознании и т. д., только когда она так или иначе высказывается по этому поводу.

И Проханова, между прочим, читают потому, что он в отличие от многих об этом думает и об этом говорит. И потому же читают Акунина, который предлагает по-своему блестяще исполненную консервативную и глубоко антилиберальную утопию. Заявлен некий идеал, являющийся источником цели, и поэтому людям хочется этому идеалу следовать. А то, что нам предлагается ретроспектива, так это, извините, понятно: великий полицейский может быть только в великой стране, а поскольку величие нашей страны в прошлом, то и действие вынесено в прошлое. Так что вопрос о том, что писать и что издавать, чрезвычайно актуален именно с точки зрения возможного будущего нашей страны.

Лев Гудков: Я почти полностью согласен со всем, что сказал Петр Мостовой. Это очень важно. Действительно, практически ничего из сферы анализа человеческого материала, целеполагания не делается, никто не озабочен точностью формулировок. Это не интересует ни литераторов, ни критиков. Критики мне вообще напоминают этаких литературных канареек, которые столбят свой кормовой участок и заняты только звуком собственного голоса.

Сегодня спор идет о словах, о символах, не более того. О флажках. Проблемы-то никто не разбирает. Я бы хотел предложить совершенно другой угол зрения.

Если судить по тому, как распространяется литература, то вектор силы, которая влияет на литературный процесс, направлен от массы к интеллигенции. Тон задает именно масса. А интеллигенция продолжает рассуждать о словах, символах, флажках…

Когда книжки передают из рук в руки – это другой тип распространения литературы, это другой тип культурного процесса. Сегодня речь идет не просто о сокращении тиражей и сокращении аудитории, а о падении авторитета интеллигенции. Она не в состоянии ни интерпретировать настоящее, ни предложить новые моральные авторитеты и ценности, ни даже проанализировать то, что происходит.

Владимир Маканин:

«Либеральная идея не нуждается в ограждении» .

Так много раз произносились слова «либеральный», «антилиберальный», что с какого-то момента они у меня стали путаться. Мне представилось, что если бы мы собрались как антилибералы и говорили об антилиберальном проекте, то, по всей вероятности, говорили бы то же самое. Я пришел чуть раньше и попал на какое-то другое заседание, перепутал двери. Постоял, послушал. Когда все-таки спросил: «Это „Либеральный проект“?» – то услышал: «Что-о-о?» А между тем разговоры были те же самые.

Редактор одного маленького журнальчика недавно очень серьезно сказал мне, что отклонил рукопись некоего молодого человека потому, что тот процитировал Маяковского. Можно ли такое отношение назвать либеральным? Наталья Иванова, всеми уважаемый критик, тоже как-то мне сказала, что они печатают только «наших». Либерал, как я понимаю, допускает и одно и другое, а есть еще и третье, и десятое. Вместо этого мы занимаемся поиском отступников. Боремся за чистоту идей и отсеиваем тех, кто не вполне соответствует. Однако при этом не замечаем, что вытаптываем свое собственное поле. Я как раз считаю, что либеральная идея не нуждается в ограждении. И когда ты говоришь: он «не наш», – это антилиберально.

Наталья Иванова: Это совершенно не моя терминология: наши – не наши. Это идеология (и терминология) шестидесятников, Аллы Гербер например.

Владимир Маканин:

Но то же самое и в большой политике. Не так давно Явлинский говорил, что не хочет объединяться, потому что ему «там» что-то не нравится. На мой взгляд, это тоже было отступничество – очень характерная черта нашей демократии, нашего либерализма. И я тогда подумал: что нас ждет?

Увидеть рядом с собой талант, признать его, на деле, а не на словах, – вот что трудно. Но если этого не произойдет, то я скажу вам, что случится через четыре года. Через четыре года, как только будет объявлен новый президент, партия власти тут же разделится на две большие группы: на тех, кто стоит ближе к креслу, и на тех, кто дальше от него. И они тоже будут друг другу противостоять. В российской либеральной идее есть очень ценный заряд, жаль, если он окажется пустым.

Марк Урнов:

«Кризис либерализма в стране налицо» .

Кризис либерализма в нашей стране, с моей точки зрения, есть. Не вдаваясь в рассуждения о том, что такое либерализм (это дискуссия не для сегодняшнего «круглого стола»), скажу лишь, что такое для меня либерал. Это человек незлобный, человек, который больше любит свободу, чем отсутствие рисков, наконец, это человек, который больше любит свободу, чем демократию.

Так вот, кризис либерализма для меня налицо. В обществе нарастают национализм, ксенофобия, нетерпимость, пафос агрессивной державности и государственного регулирования экономики. Обусловлено это, по-моему, тремя основными причинами.

Первая причина: в России на момент крушения коммунизма не существовало слоя, являющегося носителем либеральных ценностей. И взяться ему было неоткуда. В 1986 году я провел социологическое исследование ценностных ориентаций и политических предпочтений. Полученные результаты меня, мягко говоря, очень опечалили. Потому что столичная научная интеллигенция, которую тогда считали живым воплощением свободы и демократии, оказалась заражена глубочайшим и мощным авторитарным синдромом. Тогда я написал, что при отсутствии социального носителя либеральных ценностей дорога России к свободе будет долгой, извилистой и мучительной.

Вторая причина: разочарование населения, так как чудо не состоялось. В начале реформ люди действительно страстно ждали чуда. Считалось, что достаточно прогнать коммунистов, и года через три в стране наступит политическая и экономическая благодать. Чуда, понятное дело, не произошло. И, как говорится, «остался осадок».

Третья причина в том, что заработал хорошо известный социологам и политологам закон Токвиля. Почему в период дефолта вспышки авторитаризма и агрессии не было, а сейчас есть? Потому что сейчас благодаря стабильности и высоким ценам на нефть жизненный уровень начинает постепенно повышаться. Но ожидания и претензии растут быстрее. В результате – рост агрессии и поиск виновных в том, что дела обстоят не так, как хотелось бы.