Альфред Барков - Метла Маргариты. Ключи к роману Булгакова Страница 33

«Интернациональный союз писателей-демократов» в лице генерального секретаря его господина Люсьена Кине почтил меня приглашением сотрудничать в литературном органе союза. Цель союза – „сближение литераторов-демократов“, в его президиуме – Ромен Роллан и Эптон Синклер – люди, которых я весьма уважаю. Но вместе с ними в президиуме профессор Альберт Эйнштейн, а в комитете – господин Генрих Манн. Эти двое, вместе со многими другими гуманистами, недавно подписали протест немецкой „лиги защиты прав человека“ против казни сорока восьми преступников, организаторов пищевого голода в Советском Союзе…

…Я считаю эту казнь вполне законной… А так как господа А. Эйнштейн и Г. Манн согласны с оценкой „Лиги“, то само собой разумеется, что какое-либо мое „сближение“ невозможно, и поэтому я отказываюсь от сотрудничества в органе „Интернационального союза писателей-демократов“»[240].

Полагаю, комментировать это было бы излишним. Более ясно, чем Горький сам сказал о себе, не получится. Лучше привести скупую, строго выверенную запись в «Летописи жизни и творчества А. М. Горького»: «10 июля 1934 г. Пишет А. Курелле. Отказывается писать статью для журнала „Монд“ из-за большой загруженности работой. Рекомендует использовать статью „Пролетарский гуманизм“ – „Эту статейку очень одобрил т. Сталин“».

Помните – «Он, оказывается, „гуманист“, старичок-то!». Чем отличался горьковский «пролетарский гуманизм» от гуманизма таких «старичков», как Альберт Эйнштейн и Генрих Манн, видно из его прославленной статьи «С кем вы, мастера культуры?»: «Понятие „насилия“ прилагается к социальному процессу, происходящему в Союзе Советов, врагами рабочего класса в целях опорочить его культурную работу…»[241] Здесь позиция Горького явно противоположна позиции 1917 года, когда он бросал со страниц «Новой жизни» резкие упреки Ленину, который «бесчестит революцию» и «оправдывает деспотизм власти». Да и в отношении рабочего класса его позиция изменилась на противоположную – вспомнить хотя бы приведенное выше его высказывание о том, что «пролетариат не великодушен и не справедлив»…

В письме к Л. Леонову от 11 декабря 1930 года Горький писал: «Отчеты о процессе подлецов читаю и задыхаюсь от бешенства. В какие смешные и тяжелые положения ставил я себя в 18–21 гг., заботясь о том, чтобы эти мерзавцы не издохли с голода. Но дело, конечно, не в этом, не во мне, а – в их жуткой „психике“…». Впрочем, великий пролетарский писатель напрасно так сокрушался: одному из них – О. Мандельштаму – он все-таки в тот период в выдаче брюк отказал. Хотя то, что «этот мерзавец не издох с голода» еще на заре новой власти, конечно, явный «прокол» Горького. Старую ошибку удалось устранить только в 34-м – арест поэта как раз совпал по времени с решением оргкомитета нового Союза писателей о награждении Горького членским билетом под номером один[242].

Характерно, что в свой очерк «В. И. Ленин», переработанный и дополненный в 1930 году, Горький включил такое признание: «Разумеется, после ряда фактов подлейшего вредительства со стороны части спецов я обязан был переоценить – и переоценил – мое отношение к работникам науки и техники».

Одной из знаменательных вех в развитии горьковского «гуманизма» явилась публикация 15 ноября 1930 года в «Правде» и «Известиях» его статьи «Если враг не сдается, его уничтожают». Имелся в виду внутренний «враг», желавший свободно трудиться на собственной земле и не отдававший нажитое собственным горбом в колхозы. Эта «громовая» статья, в названии которой в «Известиях» вместо «уничтожают» фигурировало «истребляют», явилась добротной идеологической основой для начавшегося массового «раскулачивания» и истребления крестьянства как класса.

Еще одной такой вехой явилась публикация (опять же в «Правде») в 1934–35 годах серии из трех горьковских статей под общим заголовком «Литературные забавы». В них содержалась не только апологетика сталинского режима и «коллективного свободного труда» и не только патетические проклятья в адрес прячущихся в рядах партии большевиков подлых убийц. Утверждая, что «индивидуализм – весьма распространенная болезнь в литературной среде» (каково было читать такое Булгакову!), Горький фактически встал на путь политического доносительства. Это проявилось в его менторской критике молодых поэтов, которых он назвал «чуждыми типами». Ставшее печально крылатым его утверждение о том, что «от хулиганства до фашизма расстояние короче воробьиного носа», как и намек на возможность изолировать молодых поэтов от общества, явились фактически приговором П. Васильеву и Я. Смелякову.

Итак, с «гуманизмом» Горького разобрались. Осталось только ответить на вполне законный вопрос терпеливого читателя: «Все это хорошо, но при чем здесь булгаковский роман?». Придется снова возвратиться к той самой тринадцатой главе, где Мастер рассказывает о себе Бездомному:

«– Но вы можете выздороветь, – робко сказал Иван.

– Я неизлечим, – спокойно ответил гость, – когда Стравинский говорит, что вернет меня к жизни, я ему не верю. Он гуманен и просто хочет утешить меня».

«Гуманен»… Поэтому ему нельзя верить… Выходит, что с точки зрения Мастера гуманизм – понятие негативное.

Надежда Яковлевна Мандельштам писала в своих воспоминаниях: «Читая какие-нибудь циничные, страшные или дикие высказывания, О. М. часто говорил: „Мы погибли“… Впервые он это произнес, показывая мне отзыв Сталина на сказку Горького: „Эта штука сильнее «Фауста» Гете. Любовь побеждает смерть“…»[243]

В этом свидетельстве содержится два заслуживающих внимания момента. Первый – сравнение Сталиным горьковского произведения с «Фаустом» Гете. (Есть даже картина такая – «Горький читает товарищам Сталину и Ворошилову поэму „Девушка и смерть“». Не ручаюсь за точное название этого шедевра, но военная форма Ворошилова там очень к месту. Она, видимо, должна была приводить в ужас не только Мандельштама, но и ту девушку, которой даже смерть не страшна.) Уж кто только из литературоведов не примерял булгаковского Мастера к гетевскому Фаусту, да все без особого успеха… А вот сталинско-ворошиловский аспект упустили. А ведь Булгаков не мог не знать не только о сталинском высказывании о «Фаусте» Гете, но и о реакции на это Мандельштама. Тогда не стоит ли рассмотреть «фаустовскую» тему в романе и под таким углом зрения?.. Тем паче что угол зрения некоторых булгаковедов слишком уж скошен в сторону постановления ЦК ВКП(б) от 1932 года.

Что же касается второго момента, то следует сказать, что среди писателей все же были и такие, которые не очень пугались Горького и даже осмеливались не только кулуарно, как Мандельштам, но и публично оспаривать его право ставить собратьев по перу в угол. В частности, на «Открытое письмо А. С. Серафимовичу» («Литературная газета», 14.02.1934 г.), где Горький отрицает «мужицкую силу» Ф. Панферова, которая, по его мнению, противоречит работе партии («… – сила социально нездоровая и культурно-политическая, талантливо последовательная работа партии Ленина-Сталина направлена именно к тому, чтобы вытравить из сознания мужика эту его, хвалимую вами „силу“»), последовала смелая отповедь Серафимовича[244].

Даже «Правда» нашла возможным поместить «Открытое письмо А. М. Горькому», в котором Ф. Панферов писал, в частности: «Я прочитал вашу третью длиннейшую „Литературную забаву“. И в этой „Литзабаве“ вы снова слишком увлекательно забавляетесь, забывая о том, что имеете дело с живыми людьми, а не с манекенами.

Абсолютно бездоказательно вы пишете, что я занимаюсь „болтовней“, называя мою речь на съезде писателей: „беспомощная статейка“, „малограмотная статейка“. Что это за методы спора? Это заушательство, которое вы в своей третьей „Литературной забаве“ осуждаете»[245].

Как можно видеть, явление, метко названное К. И. Чуковским «горьковщиной», на последнем этапе жизни писателя трансформировалось в обыкновенную «сталинщину». Об этом знали не только Серафимович с Панферовым – Булгаков тоже жил не в безвоздушном пространстве. И, поскольку ни «Правда», ни «Литературная газета» свои подвалы ему не предоставляли, то вот вам, читатель, его «закатный роман».

О «горьковщине».

О «сталинщине».

О «Сталине советской литературы».

Глава XXII. «Конец романа – конец героя – конец автора» («Мертвец, хватающий живых»)

Горький-Сокол [превратился] в Горького-ужа, хотя и «великого»! Человек духовно уже умер, но он все еще воображает, что переживает первую молодость. Мертвец, хватающий живых!

Господа! Давайте раз и навсегда решим не касаться проклятых вопросов. Не будем говорить об искренности Горького.

Сейчас много пишут о Горьком – уже больше в отрицательном плане. Арсенал аргументации достаточно широк – от ничего не доказывающих наскоков типа рассадинского «долгоносика» до глубоких аналитических выкладок. Встречаются и работы, авторы которых показывают некорректность огульного отрицания всего положительного, что было связано с его именем. И это правильно: осуждать Горького – значит осуждать самих себя. Ведь в этой личности преломились все достоинства и пороки нашего национального менталитета, которые вот уже на протяжении веков делают нас с одной стороны – великим народом, а с другой – отрицательным примером для других наций.