Наталья Иванова - Либерализм: взгляд из литературы Страница 37

4. Живое поле литературной критики дышит только там, где населяющие его участники способны услышать другого, не подозревая его заведомо в каверзе и бездарности. Таких, не испорченных заведомой самоуверенностью, критиков очень мало и в том и в другом клане (образцом внеклановой широты был, если объять взглядом все его творческое наследие, Корней Чуковский), и именно это препятствует возможности плодотворных дискуссий. Каждый из нас наверняка сталкивался и с либеральным «террором», и с постмодернистским, и с консервативным. А ведь ничто так не противопоказано критику и, шире, литератору, как исчерпаемость постулатами своего караса (у меня даже такие строчки в стихах есть: «Не человек, а единица клана – / оно, мой братец, хуже, чем зеро») – в означенном случае литератор быстро кончается творчески, глохнет эстетически… Настоящий либерализм, отстаивая идеалы свободы и самоуважения всякой личности, учит нас прислушиваться к чужой традиции, родословной и вере. Здесь, и только здесь расположены линии и точки возможной цивилизованной встречи, к которой мы, в России, пока, увы, почти не готовы. Сергей Гандлевский:

1. Повторное уточнение. Слова «консерватор» и производные от него, как уже оговорились составители анкеты, мною намеренно употребляются в том смысле, какой вроде бы вкладывали в данное понятие сотрудники и единомышленники одноименной газеты. Отсюда и кавычки. Если я заблуждаюсь насчет их взглядов, поскольку имею самое приблизительное представление об идеологии этого круга, прошу считать все нижеследующее холостым выстрелом.

Либерализм, как я его понимаю, не имеет ни цвета, ни вкуса, ни запаха. Он в принципе лишен метафизического пафоса, потому что либерализму нет и не должно быть дела до предельных запросов жизни. Это род смирительной рубашки, которую сшило себе человечество, заметив за собой обыкновение время от времени впадать в буйное помешательство, отягченное членовредительством. Это всего лишь правила проведения общественной дискуссии, при соблюдении каковых высказаться могу т все желающие стороны, а оставшимся в меньшинстве гарантирована неприкосновенность. При условии, разумеется, что проигравшие примут к сведению сложившийся расклад сил и не посягну т на сами правила проведения дискуссии, то есть собственно на либерализм. (Например, в либеральном Израиле сторонники коммунистического образа жизни могут жить в маленьких оазисах коммунизма – кибуцах, но и ортодоксальные иудеи, не признающие светского государства, тоже не загнаны в подполье. Маловероятно, что коммунисты или фундамента листы, приди они к власти, уступили хотя бы гектар под заповедник либерализма.)

Но искусство, во всяком случае искусство в моем представлении, просто-напросто не умеет обойтись без метафизики, мается, как проклятое, у самого края бытия, где довольно безлюдно, раз за разом остается в меньшинстве, но свысока смотрит на победителей. У искусства в чести страсть (здесь оно вроде бы не противоречит христианству, считающему «теплохладность» немалым грехом), искусство уже двести лет декларирует «живи, как пишешь, и пиши, как живешь», – а либерализм, рыбья кровь, гнет свое, настоятельно рекомендуя существование при комнатной температуре.

Налицо разноприродность искусства и либерализма.

Напротив, тоталитаризм и искусство – одного поля ягоды в том смысле, что, так или иначе, имеют в виду истину: неспроста тираны XX столетия баловались кто живописью, кто стихами. «…Я сравнил бы нарушителя того закона, который запрещает проливать красненькое, с поэтом, с артистом…», – писал Набоков.

Отсюда и серьезное – от процветания за казенный счет до высшей меры наказания – отношение к художнику со стороны тоталитарных режимов.

Либерализм же только для сохранения лица прикидывается, что у него с искусством нет осложнений. Но шила в мешке не утаишь: искусство солоно, а либерализм – великий опреснитель. На такие малости, как религия, искусство, смерть, тщета людского существования, у либерализма как бы не хватает воображения – он слишком положителен и недалек.

Умеренный и аккуратный либерализм с переменным успехом пытается обуздать страстную и неразумную человеческую природу. Чья возьмет? Лучше бы ничья не брала. Окончательная победа либерализма как общественного устройства, но в первую очередь в головах, будет означать абсолютное торжество выхолощенного самоцельного распорядка, процедуры над сутью и смыслом происходящего – что-то вроде тепловой смерти, тихой эвтаназии.

Торжество либерализма не оставляет для искусства уважительной причины, выводя новую породу людей. Вездесущий рынок при помощи СМИ с их корыстными, недобросовестными или малограмотными специалистами изо дня в день подгоняет спрос под предложение, налаживает поточное производство культурного fast food’а, необратимо, быть может, видоизменяя вкусовые рецепторы человека, то есть человеческую природу. Когда в СССР на уличных транспарантах и в учебниках провозглашалось, что советские люди – новая историческая общность, это было сущей правдой. Но и либерализм оболванивает человека ничуть не меньше, только не из-под палки, а по-хорошему. (Что, замечу в скобках, уже немало: все-таки анестезия.)

Так исчезает публика, и слово «художник», в смысле кустарь, становится эвфемизмом для выражения «парень с приветом». А там через какое-то время могут отмереть за ненадобностью и сами позывы к кустарному творчеству и сопутствующие этой деятельности навыки. И все это не из-за чьего-либо злого умысла или заговора, а просто в силу рыночной логики и эволюционной нецелесообразности. Знакомый психиатр рассказывал мне, как одна женщина обратилась к нему с просьбой вылечить ее от ясновидения (причем не мнимого): пациентка устала чувствовать себя «белой вороной». Он и вылечил.

Вся эта эсхатологическая фантастика, повторю, реальна, на мой взгляд, только при полном триумфе либерализма. Вопрос: реален ли такой триумф?

Обида на либерализм – не новость: об этом и стихотворение Цветаевой «Читатели газет», и строки Блока о «куцей конституции». Показательно, что даже авторы, на собственном горьком опыте знакомые с «прелестями» существования под антилиберальным правлением, по здравом размышлении довольно-таки скептически отзывались о либеральных ценностях. Вспомним «Последнего поэта» Баратынского или «Из Пиндемонти» Пушкина.

Все вышесказанное – за упокой. До сих пор я был «попутчиком» нынешних «консерваторов», если я верно угадываю их настроение и ход мысли.

Теперь – за здравие. Здесь мне в другую сторону.

Энтузиастические государства на поэтических началах (коммунизм, фашизм и прочие «истинные» режимы) еще на памяти у миллионов обитателей планеты: там – тоже смерть, правда, не такая благостная и гипотетическая, как от либерализма. И скука смертная – добавлю как человек 1952 года рождения, современник и внимательный наблюдатель «зрелого социализма».

В помянутом стихотворении («Мать! Гутенбергов пресс / Страшней, чем Шварцев прах! // Уж лучше на погост, – / Чем в гнойный лазарет / Чесателей корост, / Читателей газет!») Цветаева, скажем прямо, хватила через край: порох все-таки опасней печатного станка, а газетное мелкотемье и безвкусица, по мне, предпочтительней смерти.

Однако то – поэзия, с нее, как говорится, взятки гладки… Но идти на поводу у лирического красноречия, даже талантливого, не понимать «шуток» и изъявлять готовность расшибить лоб (добро бы только свой)! Но из эстетических побуждений пытаться драматизировать общественную жизнь, чтобы она, как в старые «добрые» времена, порождала настоящее искусство и, в свою очередь, была его достойна, – подростковое самоуправство. Это все равно что палкой шуровать в кратере вулкана в надежде вызвать извержение и всласть полюбоваться на стихию. Во-первых, вряд ли получится; во-вторых, может получиться – и так убедительно, что эстетикой дело не ограничится. Если нашим «консерваторам» отказывает инстинкт самосохранения, то пусть хотя бы посовестятся: так называемые простые люди – люди как-никак, и не надо вовлекать их, словно Белку и Стрелку, в собственные декадентские эксперименты. Думаю, что абсолютное большинство народонаселения предпочтет прожить 300 лет воронами при либерализме, а не 30 – соколами при каком-нибудь другом «изме», где в нос шибает «красненьким».

Допустим, последнее предположение плоско и ошибочно в корне и «простые люди» говорят и думают одно, а в глубине души «просят бу ри» – как лемминги. Но и тогда не годится быть соблазнителем: «лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море» – есть и такое авторитетное мнение.

А кому либеральное прозябание кажется пресным – милости просим в горы с альпинистами, в пещеры со спелеологами, вокруг света в тазу и т. п.: благородная нервотрепка гарантирована, зато совесть чиста.

Я не большой психоаналитик, но в случае с нынешним «консерватизмом» трудно избавиться от подозрения, что «консерваторы» переваливают с больной головы на здоровую, проецируя вовне какие-то очень личные неблагополучия.