Знак. Символ. Миф: Труды по языкознанию - Алексей Федорович Лосев Страница 39

что как бы мы ни уменьшали данную величину, мы никогда не можем дойти до нуля. Конечно, из единицы можно вычесть единицу и в результате получить нуль. Но это вычитание отнюдь не будет постепенным процессом, и выражение «может стать» является здесь совершенно неприменимым. Мы просто отказываемся видеть в единице ее самое, и тогда действительно от единицы ничего не остается, т.е. получается нуль. Другое дело, если мы начнем делить единицу постепенно и переходить от нее, например, к ее половине, от половины к ее четверти, от четверти к ее восьмой и т.д. В этих случаях мы никогда нуля не получим, а нуль окажется только пределом бесконечного дробления единицы. Соответственно определяется в математике и бесконечно большое, которое есть не что иное, как такая величина, которая опять-таки может стать больше любой заданной величины.

Сама математика нас здесь не интересует. Однако интересно то, что единицу можно дробить на все более и более мелкие части и никогда не дойти до нуля. Для языкознания отсюда вытекают огромные выводы.

Во-первых, языковая валентность, о которой мы говорили выше, вовсе не есть какая-нибудь постоянная или устойчивая величина. Она вечно бурлит разными смысловыми возможностями, и в живом языке такая смысловая валентность знака никогда не может исчерпать себя. Она все время создает те или другие значения знака, причем значения эти могут бесконечно сближаться и бесконечно расходиться. Школьная грамматика учит, например, о падежах, стараясь придать каждому падежу какое-нибудь определенное значение. Но уже и школьная грамматика принуждена перечислять самые разнообразные значения одного и того же падежа.

В самой элементарной латинской грамматике перечисляется не менее двух десятков разных значений творительного падежа. Фактически же этих значений творительного падежа не может быть сколько угодно, и они часто так мало отличаются друг от друга, что языковеды не находят возможным, а иной раз даже и нужным как-нибудь закреплять их терминологически. И тем не менее даже и не очень большая осведомленность в латинском языке вполне ясно свидетельствует о том, что творительный падеж решительно везде и всюду имеет тот или иной семантический оттенок, пусть и малозначительный, но тем не менее требующий своего признания также в зависимости от общего чувства языка.

Отсюда видно, что даже без всякого знания математики эту математическую бесконечность каждый хорошо чувствует, кто владеет данным языком. Правда, для владеющего данным языком, а иной раз даже и для специалиста-языковеда вовсе необязательно так или иначе обозначать отчетливо переживаемый оттенок той или иной грамматической формы. Неязыковеду это вообще неинтересно, поскольку он все же бесконечные оттенки той или иной грамматической формы переживает бессознательно. Языковеды же в целях сохранения ясности и систематичности своей науки ограничиваются просто перечислением и изучением только основных типов данного значения, так что эти типы значения оказываются только некоторого рода вехами в безграничной области семантического функционирования данной грамматической формы.

Кроме того, мы не должны забывать и того, что никакая грамматика и никакие словари не могут отразить тоже бесконечно разнообразные формы интонации или экспрессивной заостренности того или другого слова, той или иной части слова и уж тем более тех или иных словообразовательных, словосочетательных и предложенческих методов. Это то, что в языкознании называется суперсегментными формами. Их тоже безграничное количество. И поэтому будет неправильно сказать, что язык состоит из слов. Он состоит также из разного интонирования тех или других слов, а интонировать можно бесконечно разнообразно.

Такую фразу, как Вы удивительно умны, можно произнести и очень сухо, и без всякого настроения, чисто объективно, и с похвалой, доходящей до восторга, и с порицанием, доходящим до иронии, и даже до совершенно обратного смысла. Разве все эти оттенки интонации и экспрессии не являются языком и притом именно человеческим языком? Об этом и говорить нечего, и математики здесь со своим учением о бесконечно малых или бесконечно больших величинах, собственно говоря, ничего нового нам не дают, а только научно и вполне точно формулируют разную близость языковых значений, доходящую до величины, едва отличной от нуля, и разное расхождение этих значении, доходящее до полной их противоположности.

Во-вторых, употребляя этот математический термин «бесконечности», мы еще и еще раз должны напомнить, что язык вовсе не есть какое-то количественное или величинное исчисление. В первую очередь он есть результат того или иного понимания действительности или, как мы говорили, смысловая интерпретация действительности. Поэтому и сейчас, заговорив о категории бесконечности в применении к языку, мы никак не должны забывать специфики языка и потому наша бесконечная валентность, если она всерьез применяется к языку, является интерпретативно-смысловой бесконечностью. Иначе даже такая высокая и возвышенная категория, как категория бесконечности, окажется совершенно пустой и ничего не значащей особенностью языка, т.е. вовсе не будет относиться к языку.

Имея в виду все эти характерные особенности бесконечной валентности языка, мы теперь можем уже без всякого опасения остаться на ступени неполной продуманности, неокончательности и нечеткости мысли, сформулировать следующую аксиому.

Аксиома языковой валентности VI (XXXIX). Каждый языковой знак определяется своей бесконечной интерпретативно-смысловой валентностью.

До сих пор о самой валентности языка мы ничего нового не сказали, а только, приступая к характеристике ее бесконечности, предупредили читателя о том, что языковая бесконечность вовсе не есть математическая бесконечность, хотя и пользуется этой последней как своей абстрактной моделью. Математическая бесконечность относится к сфере величинной, количественной или числовой. Языковая же бесконечность, или бесконечная валентность языка, есть понятие не количественное, но качественное со всеми вытекающими отсюда последствиями. При всей краткости нашего изложения три типа этой качественности языка во всяком случае должны быть указаны и аксиоматически зафиксированы.

До сих пор мы констатировали только одну особенность языковой валентности – это ее интерпретативно-смысловой характер. Конечно, так понимаемая языковая валентность не имеет ничего общего с предметной и внеязыковой валентностью. Ведь и все предметы развиваются бесконечно, а если в метрическом смысле и конечно, то расстояние между двумя конечными величинами, как указано выше, может стать меньше любой наперед заданной величины, т.е. между двумя конечными величинами все равно залегает их бесконечное дробление. Поэтому, говорили мы, отнюдь не бесконечностью отличается языковая валентность от валентности вообще объективного или субъективного мира. Существенным свойством языковой валентности является, сказали мы, ее человеческий, т.е. интерпретативно-смысловой, характер. Это условие является необходимым для языковой валентности.

Но вот оказывается, что имеются еще по крайней мере три особенности языковой валентности, которые тоже для нее необходимы и которые делают языковую