Андрей Зализняк - О профессиональной и любительской лингвистике Страница 4

Праславянский язык письменности не имел, то есть письменных текстов на нём нет. Таким образом, узнав нечто о звуковом составе праславянского языка путем сравнения разных славянских языков, мы проникли в этом пункте в древность глубже, чем позволяет письменная традиция.

Наконец, еще один способ проникновения вглубь истории языка — внутренняя реконструкция (то есть такая, которая не использует внешнего сравнения). Этот метод применим даже и в тех случаях, когда нет родственных языков.

Снова упрощенный пример — беглое и небеглое о в русском языке: боб — боба, но лоб — лба; исток — истока, но листок — листка. Почему одно и то же о при добавлении к слову окончания -а в одних случаях остается, а в других выпадает?

Единственное решение, удовлетворяющее принципу всеобщности фонетических изменений, состоит здесь в том, что прежде в этих парах слов были разные фонемы — о1 и о2 (чем именно они фонетически различались, мы не знаем, но нам существен здесь прежде всего сам факт их нетождественности). В дальнейшем в силу своей нетождественности они вели себя по-разному; в частности, при добавлении к слову окончания -а одно из них выпадало, а другое нет. А в позиции без такого добавления они совпали в современном едином о. Данное решение есть пример внутренней реконструкции.

Таковы основные инструменты исторической лингвистики.

Как итог двух веков интенсивного применения этих инструментов исследования для наиболее изученных языков известна вся их фонетическая история на протяжении большего или меньшего числа веков. Она выглядит как мощная цепь фонетических изменений — своя для каждого языка, — расположенных в порядке так называемой относительной хронологии, то есть с точным указанием того, какое изменение произошло раньше и какое позже. Сравните выше пример с французским [šo].

В результате задачи типа «Во что превратилось латинское слово А в современном французском языке?» и типа «Как выглядело латинское слово, из которого произошло французское слово В?» решаются в современной исторической лингвистике с той же точностью, что, например, уравнения в алгебре.

И то же верно для любых других хорошо изученных языков, например для современного русского в его соотношении с древнерусским.

Поскольку в каждом языке цепь фонетических изменений своя, между родственными языками наблюдаются закономерные фонетические соответствия.

Например, в итальянском языке латинское с перед а сохранилось (а не перешло в [š], как во французском). Поэтому ныне в кругу слов, латинские предки которых содержали са, наблюдается регулярное соответствие «фр. ch [š] — ит. с [k]», например: фр. chаud ‘горячий’ — ит. caldo; фр. cher ‘дорогой’ — ит. сaro; фр. chant ‘пение’ — ит. сanto; фр. blanche‘белая’ — ит. bianca; и т. д.

Другой пример: в русском языке праиндоевропейское начальное p сохранилось, а в английском в некоторый момент его предыстории перешло в f. Поэтому в родственных словах этих двух языков имеет место соответствие «русск. начальное п — англ. f», например: пять — five, плыву — flow, полный — full, пясть — fist, пена — foam, паром — ferry (это иллюстрации только для начальной согласной, остальные части этих слов требуют более сложных объяснений).

По этим причинам родственные слова разных языков почти всегда внешне чем-то различаются, а не совпадают полностью. Внешние различия могут при этом оказаться даже очень глубокими. Например, русскому слову волк идеально строго соответствует таджикское гург ‘волк’.

Вот еще некоторые примеры слов, совершенно точно соответствующих друг другу в фонетическом отношении (то есть восходящих к одному и тому же слову праязыка), однако совсем не сходных внешне:

русское два — армянское erku ‘два’; 

русское три — таджикское се ‘три’; 

греческое déka ‘десять’ — английское ten ‘десять’; 

французское que [kə] ‘что’ — немецкое was ‘что’; 

русское зуб — немецкое Kamm ‘гребень’ (то есть зубчатый предмет); 

латинское ovis ‘овца’ — английское ewe [ju:] ‘овца’.

Лишь небольшими деталями морфологического оформления различались в праиндоевропейском языке предки русского слова живот (старое значение — ‘жизнь’) и французского vie[vi] ‘жизнь’ или предки английского I come ‘я прихожу’ и французского je viens ‘я прихожу’.

А как раз полное внешнее совпадение двух слов по тем же причинам может стать прямым свидетельством их неродственности. Так, русск. пуп и англ. poop неродственны уже по одной той причине, что английское слово имеет такое же начальное р, как русское (а не f, как было бы при родстве), — даже если отвлечься от всех остальных фактов, свидетельствующих о том же.

Отсюда ясно, сколь мало шансов имеет любитель, ничего не знающий о всех цепях фонетических изменений и видящий только нынешние облики слов, раскрыть истинное происхождение слова.

Но действительно ли принцип всеобщности фонетического изменения действует столь жестко и не знает никаких исключений?

Следует признать, что на уровне первичного наблюдения отклонения от этого принципа встречаются. Однако опыт исторической лингвистики показал, что такие отклонения не случайны и не хаотичны. При более глубоком исследовании они практически всегда оказываются результатом действия ранее неизвестных более частных правил (тоже вполне строгих), уточняющих условия действия основного фонетического изменения.

Классический пример — знаменитая статья Карла Вернера (1877 года) под чрезвычайно показательным названием «Одно исключение из первого передвижения согласных». Первым передвижением согласных (или иначе: законом Гримма — по имени первооткрывателя, точнее, одного из двух первооткрывателей — другим был Расмус Раск) называют правило фонетического изменения праиндоевропейских согласных в прагерманском языке.

Из правила первого передвижения согласных было известно некоторое число исключений. Вернер открыл, что эти исключения подчиняются более частному правилу, состоящему в том, что при определенном положении ударения возникал иной фонетический результат, чем по закону Гримма (но тоже строго определенный). И вот ныне это правило, получившее уже имя закона Вернера, стало одним из фундаментальных положений исторической фонетики индоевропейских языков.

Другой источник кажущихся нарушений принципа всеобщности фонетического изменения — случаи заимствования некоторого слова из родственного языка или диалекта. Например, современное русское слово благо внешне нарушает определенное правило из истории русского языка, по которому должно было получиться не благо, а болого. Но дело здесь в том, что слово благо пришло в современный язык не из живого древнерусского языка (где действительно имелось слово болого — откуда, например, название города Бологое), а из церковнославянского (для которого фонетически закономерным было именно благо).

За рамками этих двух типовых ситуаций остается лишь совершенно незначительное число случаев видимого нарушения указанного принципа. Следует предполагать, что для них просто пока еще не выявлено то частное правило, в силу которого они возникли.

В итоге для чисто случайных замен одного звука на другой, не являющихся частью никаких более общих процессов (то есть именно таких замен, которые на каждом шагу свободно допускает любитель), в исторической лингвистике вообще не остается места.

Любители не знают главного принципа фонетической эволюции

Более того, они не хотят его знать, даже если им его формулируют и разъясняют, — потому что он немедленно становится непреодолимым препятствием на пути их фантазерства.

Они любят подавать свои фантазии как что-то новое в изучении языка. В действительности же нынешние любители в точности продолжают наивные занятия своих предшественников XVIII века. Их просто никак не коснулись великие открытия XIX века в области исторической лингвистики.

Представим себе человека, рассуждающего о веществах, которые он встречает в окружающем мире, не подозревая, что у этих веществ есть химический состав — нечто недоступное глазу, осязанию и обонянию, открывающееся только с помощью выработанных целыми поколениями исследователей профессиональных приемов анализа.