Борис Иванов - История Клуба-81 Страница 4

1980 год – год Олимпийских игр – не обещал быть спокойным. Надзирательные органы вели чистку нежелательных элементов, особенно масштабную в Москве и Ленинграде. Диссидентов либо арестовывали, либо под угрозой ареста выдавливали в эмиграцию, либо серьезно предупреждали, проводили обыски. В. Кривулин сказал, что журнал «37» переждет это время, но подобная осторожность не помешала властям выслать из СССР прежде всего тех, кто был ориентирован на Запад. В первой половине 1980 года страну покинули Ю. Вознесенская, Т. Горичева, Н. Малаховская,Т. Мамонова, Л. Рудкевич, позднее была арестована активистка женского движения Н. Лазарева.

Я считал, что «Часы» должны «ходить» при любой политической погоде.

Время шло. Пора было определиться, когда и где пройдет очередная конференция. Мы с Останиным знали, что некоторые ленинградцы и москвичи уже подготовили доклады, но было ясно: КГБ сделает все, чтобы не допустить наше «сборище». А «накрыть» нас было просто, поскольку мы с Останиным всегда на виду. Обозначить место проведения – значит попасть в ловушку. В 1979 году о месте конференции за день до ее начала знали лишь пять человек, и каждому было известно, кого, в том числе Кривулина и Горичеву, он должен завтра привести по такому-то адресу. Ко всему прочему, было неясно, кто из владельцев большой отдельной квартиры рискнет ее нам предоставить. А. Алонсо, хозяйка квартиры на Малой Монетной, уже получила предупреждение, что расстанется с ней, если еще раз использует «не по назначению». О возможности таких последствий мы обязаны были хозяевам сообщить.

Как только на свет появилось независимое искусство, открылась жуткая правда – ни у личности, ни у общества нет собственного места: страна оккупирована – все, чем человек пользуется, ему не принадлежит, он – жалкий арендатор, со всех сторон ограниченный властью. Можно было собрать участников за городом, на поляне – так проводили свои встречи баптисты и барды-песенники, – но и там, мы знали, участников разгоняют и ловят, перехватывают в вагонах электричек. Художники организовывали выставки если не на квартирах, то на пляжах, на улице… Перспективы культурного движения были намертво связаны с борьбой за «право на пространство существования». «Московская бульдозерная выставка» была замечательна как раз тем, что показала: культурное движение способно завоевывать плацдармы. Но если наша цель не маскироваться, а выйти на «солнечную сторону улицы», то не начать ли нам поиски культпросветучреждения – заводского клуба, Дома культуры или библиотеки, которое можно заинтересовать предложением организовать в нем работу – что-то вроде литературного кружка или клуба, с условием самодеятельного руководства?

Я предполагал, что такой клуб может функционировать в границах той «зоны свободы», которую отвоевали у режима самиздат и независимые художники. Одним словом, нужно ввязаться в сражение, а «там будет видно»7. Эту тему мы обсудили с И. Адамацким и Ю. Новиковым.

Наши поиски начались среди знакомых, работавших в учреждениях такого рода, и посещения их администраций. Разумеется, никакой служащий просветительского фронта не стал бы с нами разговаривать, если бы был осведомлен, что мы – «неофициалы», занимаемся самиздатом, более того, посчитал бы своей обязанностью «сообщить куда надо». В ДК хлебопекарной промышленности со мной разговаривать не стали, им нужен был человек с книжкой Союза писателей. В другом ДК на Обводном канале, где на всех этажах стояла мертвая тишина, а двери помещений были закрыты, я услышал человеческую речь. Открыл дверь и увидел настолько перепуганных женщин, что они не могли понять, о чем я, собственно, их спрашиваю…

Между тем прошел слух, что в Москве начались переговоры с властью о создании клуба для группы независимых литераторов. Борис Останин специально выезжал в столицу, но ничего определенного не узнал: переговоры действительно имели место, однако затянулись, и группа перестала доверять переговорщику.

И вдруг слово «клуб» прозвучало совсем рядом. Виктор Кривулин рассказал, что сотрудник КГБ подкараулил его в кофейне на Садовой, куда он зашел в обеденный перерыв, и заставил подписать предупреждение: выпуск журнала «Северная почта» должен быть немедленно прекращен8. Взамен гэбист предложил компенсацию: разрешение создать клуб поэтов, в котором Кривулин мог бы играть главную роль. ЛО ССП получит соответствующее указание. Кривулин от «компенсации» отказался. На мой вопрос: почему? – ответил так: «А зачем мне это нужно? Возможно, мне придется скоро эмигрировать».

Тогда я предложил поступить следующим образом: он является в секретариат ЛО ССП с нами, «часовщиками», и заявляет, что лично он иметь дело с клубом не будет, но есть литераторы, которые в его создании заинтересованы, и укажет на нас. В итоге договорились, что я составлю разработку идеи клуба и приведу на Пионерскую, где Кривулин тогда жил, тех, кто войдет в делегацию для переговоров в СП. Составил проект творческого объединения, предвосхитивший устав будущего Клуба-81, и с друзьями пришел на Пионерскую. Там выяснилось, что Кривулин клубом заниматься по-прежнему не хочет и не желает, чтобы им занимался кто-то другой. При этом он хотел, чтобы текст проекта остался у него как охранная грамота – при угрожающей ситуации он его предъявит. Все это было несерьезно.

1981 год

Организационные проблемы конференции так и не были решены, и идея клуба повисла в воздухе. Было очевидно, что власти сделают все, чтобы не допустить конференции. Между тем кое-какая подготовка стихийно протекала и без нас – поступили предложения о нескольких докладах. Нужно было придумать новый конспиративный ход, который не позволил бы властям сорвать конференцию, однако идеи на этот счет так и не появились.

В эти проблемы мы с Останиным не посвящали даже коллег по журналу. Тем более нельзя было вести речи о конференции на квартире Кривулина – несдержанность ее хозяина на язык, давнишнее подозрение, что его жилье прослушивается, я принимал за непреложный факт. Узнав, что мой товарищ разговаривал с Кривулиным на эту тему, я понял: нас ждут неприятности.

Через два-три дня к Останину пришли два сотрудника и, не застав его дома, оставили повестку с вызовом в районный отдел КГБ. Часа два мы ходили взад-вперед по Невскому и обсуждали, как вести себя Останину на встрече. Решили, что следует прямо заявить о мотивах и целях нашего поведения. Идейные посылки всегда играли в моей жизни важную роль и вполне подходили для моего товарища, хотя и по другой причине: эмоциональной непосредственности. По существу нужно было сказать: если в судьбе независимых художников появился просвет и они получили право на проведение выставок, то у литераторов никаких прав на контакты с читателями нет, и они теми или иными способами будут искать выход из своего нестерпимого положения. Стоит упомянуть о литературном клубе, который мог бы создать перспективу для легализации общения неофициальных литераторов.

Как и ожидалось, гэбист повел разговор о конференции. Предупреждение было сделано резкое: «Мы долго терпели феминисток, но они не вняли нашим увещаниям, и мы решительно с ними покончили. Не будем терпеть и вас»9. Прозвучала фраза, которая давала понять, в чем чекисты видят главную проблему: «неофициальная культура – это хаос». (То ли дело союзы писателей, художников, композиторов, которые следовали руководящим указаниям власти!) В ответ Останин рассказал о ненормальном положении целых поколений ленинградских писателей, сказал и о клубе и получил заверение, что эта часть беседы будет доведена до руководства.

Ситуация сложилась занятная. КГБ раздражала хаотичность, бесформенность неофициальной культуры. А чем же занимались мы – «часовщики», организуя периодический самиздат, конференции, учредив Премию Андрея Белого, изыскивая возможность создать независимый литературный клуб, как не тем, чтобы придать культурному движению структурность, как не установить открытые отношения с читательской аудиторией! (Через год после создания клуба я услышу упрек в том, что мы занимаемся созданием «параллельной структуры», то есть хотим противопоставить советским учреждениям свои, им враждебные и неуправляемые. Ошибку венгерских и польских властей в борьбе с демократическими движениями идеологи КПСС усмотрели в том, что те допустили образование и существование «параллельных структур».)

Поставим вопрос прямо: спокойна ли была у нас совесть, подкидывая идею клуба ГБ и, таким образом, полагаясь на содействие этого учреждения нашим планам? Приходилось слышать: «Русские интеллигенты никогда не обращались к жандармам, никогда не вступали с тайной полицией в контакт!»

Высокопарная неправда! В архивах царской жандармерии груды писем от этой самой интеллигенции, немало их и в архивах ЧК–ГПУ–КГБ. Преодолевая свой страх и неприязнь, люди устно и письменно выступали в защиту жертв авторитарных режимов, требуя для общества демократических прав, а для жертв – гуманного отношения. Немало таких защитников было чекистами уничтожено, сотни «подписантов», выступивших в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля, И. Бродского, А. Солженицына, А. Гинзбурга, Ю. Галанскова и других, подверглись преследованиям10.