Коллектив авторов - Про Веничку (сборник) Страница 4

В те же годы ездили мы с женой на Венин день рождения в Орехово-Зуево, где он снимал комнату. Человек 20 собралось: из Москвы, из Орехова, Юра Киселев, Боря Сорокин, Вадик Тихонов… Споры обо всем на свете – о философии, искусстве, религии.

По-моему, Веня никогда не был религиозен: для него религия была, скорее, важна культурологически, чем в качестве жизненной практики.

Запомнилось, что Веня во всех книжных магазинах спрашивал “Историю русской музыки” и бывал страшно доволен, когда удавалось купить разрозненные тома. Вообще он невероятно много читал.

Веня был добрым и доброжелательным человеком, но, если ему что-то не нравилось, он никогда этого не скрывал и бывал весьма резким, особенно, если что-то его возмущало.

Однажды он принес мне книжечку стихов Заболоцкого и сказал: “Значит так, через неделю мы с тобой встречаемся, и чтобы ты полюбил Заболоцкого”. И я полюбил Заболоцкого по его приказу.

Когда он поселился на Флотской, я несколько лет подписывал его на газету ДОСААФ “Советский Патриот”. Без его ведома. И однажды он мне сказал, что честно прочел один из номеров от слов “Пролетарии всех стран, соединяйтесь…” до тиража. И сказал примерно так: “Замечательная газета. В ней нет ничего. Совершенно никаких сведений”

Веня был человек, начисто лишенный чувства собственности, такой “неполный обыватель”. Даже, когда его издавали уже на Западе, а деньги за эти публикации до него попросту не доходили, потому что какие-то люди их от его имени там жульнически получали, он не сердился, не злобствовал. Хотя, конечно, досадовал. И был Веня скромен. Но знал просто, сколько он стоит, и всегда был равен своему знаменателю. При мне он никогда не ругался матом, поскольку мне, с моим строительным опытом, по этой части ни Веня, ни кто другой не мог оказаться интересен.

Почему-то запомнился стишок из самиздатского тогда Губермана, нравившийся Вене:

Сломал березу иль осину,Подумай: что оставишь сыну?Что будет сын тогда ломать?Остановись, мать-перемать!

Был Веня очень деликатен: мог спорить, иногда жестко, по разным поводам, но никогда инакомыслия собеседника не ставил ему в вину, не рвал из-за этого отношений.

В 1989 году на Флотской Веня отмечал свой день рождения, но не 24 октября, а 28-го и подарил мне тогда экземпляр альманаха “Весть” с публикацией полного текста поэмы “Москва-Петушки”, подписав книгу. Когда в следующем году, но уже в апреле, я приехал к нему в “бухенвальд”, то есть онкоцентр на Каширке, где он лежал на 23-ем этаже, в 4-ой палате, Веня подарил мне первое издание поэмы отдельной книгой, выпущенное А. Лейкиным. Подписать книгу Веня уже не мог, я сам под его взглядом записал день и число на развороте первых страниц издания.

Вернувшись из Смоленска с обещанными Вене ландышами, в живых его я уже не застал.

Римма Выговская

Машинистка-надомница издательства “Физматгиз”

Мы познакомились в начале 60-ых, через моего мужа Льва Андреевича. Веня был очень красивый и обаятельный до ужаса.

В годы активного нашего общения с Венедиктом мы жили в коммуналке на Варшавском шоссе, в 14-метровой комнате. У нас было двое детей, и поэтому я старалась работать больше дома, брала подработку – печатала на машинке. Веня у нас часто бывал.

Однажды пришел и говорит:

– Знаешь, у меня страшно болит голова.

А у меня самой бывали сильные мигрени, и я предложила сделать то же, что делал мой муж, когда я мучилась головной болью: он наливал горячую воду в тазик и мыл мне ноги. Веня согласился. Я посадила его на стул, принесла горячей воды и вымыла ему ноги.

Не понимаю сейчас, каким образом – тогда ведь не только мобильников, но и обычного телефона у нас не было – мы договаривались о встречах, но мы с Веней очень часто встречались у станции метро “Добрынинская” и ехали к нам. Вот однажды мы так встретились и поехали на Варшавку. По дороге я говорю: Веня, давай зайдем в магазин, надо чего-нибудь купить. Он согласился, мы вошли в магазин, и он купил бутылку водки, потом еще одну, потом еще и еще. Я говорю:

– Дай мне денег, закуску купить.

Он мне отвечает:

– Не дам. Закуска – это забота баб.

– Ну, так дай мне взаймы.

– А взаймы я не даю никогда.

Теперь и не помню, как это все обошлось.

А однажды, встретившись таким же образом, мы ехали опять к нам, и Веня говорит:

– Ты знаешь, Выговская, я вчера зарплату получил. Имею право что-нибудь себе купить. У вас тут есть магазин, где продаются пластинки?

– Есть, только тогда придется проехать мимо дома.

– Так что ж, мы ведь потом вернемся.

Поехали, входим в магазин “Культтовары”. А Веня был в черном пальто, – хорошее пальто, но очень мятое, и рукава были Вене коротковаты (в общем, сейчас бы сказали, что похож был Веня на бомжа, но тогда такого слова не употребляли), – идем в отдел пластинок. За прилавком стоит молодой продавец, ухоженный, завитой, прекрасно одетый, и с таким презрением он на Веню посмотрел. Веня спросил пластинку Малера – и в одну секунду все изменилось: продавец преобразился, позвал Веню за прилавок, они там с полчаса копались, разговаривали. Веня себе что-то выбрал, был очень доволен. Продавец, провожая нас, сказал:

– У меня редко бывают такие покупатели. У Вени было в обычае никогда и ни на какой вид транспорта не брать билетов. Я ему сказала, что привыкла, когда еду с мужчиной, к тому, что он покупает мне билет. А Веня мне:

– Считай, что я не мужчина.

– Возьми мне билет.

– Не буду. Ты поступай, как хочешь, а я билетов не покупаю.

1962 или 1963 год мы встречали вместе: он снимал тогда комнатку в Орехове-Зуеве. Маленький домик, в комнате кровать с ситцевым пологом, из-за которого все время выпрыгивал семилетний хозяйкин сын. Гости разговорчивые, закуски и выпивки полно. Веничка восседает во главе стола и молчит. Все речи обращены к нему, а он в ответ лишь головой кивает, как король. Рядом со мной оказался молодой меломан, который все пытался мне “объяснить” Стравинского, но я ему сказала, что музыку я люблю слушать, а не “объяснения” по ее поводу – он и замолк. Но с Веней потом они очень оживленно и интересно говорили о Стравинском.

Мы с Веней никогда не беседовали о литературе, политике, религии или философии, а только на бытовые темы. У меня уже был годовалый сын, когда сынишка родился и у Вени. Мы, разумеется, отдавали одежку для малыша, и Веня всегда говорил:

– Выговская, это безвозмездно.

У нас был фотоаппарат “Смена”, мы делали им снимки старшего сына Мити. Когда у Вени появился Венедикт-младший, он выменял у нас этот фотоаппарат на какую-то книгу, чтобы фотографировать своего малыша.

Мы с ним часто говорили о детях. Когда Вениной внучке Насте исполнилось 4 года, он с гордостью сообщил мне, что Настя знает все матерные слова. Я заметила, что мои дети матом не ругаются.

– Напрасно. Это ваше большое упущение.

Лев Андреевич однажды сумел раздобыть томик Фета – с книгами тогда плохо было, – к нам пришел Веня. Когда он уехал, я книги не обнаружила. В следующее появление Вени у нас я спросила:

– Это ты Фета увел?

– Конечно. Зачем он тебе? Что ты в поэзии понимаешь?

– Верни.

– У меня его уже нет, кто-то стащил.

С тех пор каждый раз, когда в моем доме появлялся Веня с кем-нибудь из своих приятелей, перед их уходом я их обыскивала, чтобы они не утащили какой-нибудь книги.

Как-то поздней осенью 69-го года к нам приехал Володюшка Муравьев вместе с Веничкой. Оба были очень возбуждены и о чем-то спорили. Оказывается, Веничка принес и дал почитать Володе рукопись своей поэмы “Москва-Петушки”. Прочитав ее, Володя сказал, что не отдаст Веничке рукопись, пока не снимет с нее копии. В то время скопировать что-либо можно было, лишь переписав от руки или напечатав на машинке. Я тогда работала машинисткой в издательстве “Физматгиз”, вот Володя и приехал ко мне с просьбой перепечатать поэму. Причем вредный Венька соглашался оставить рукопись (а это была большая тетрадь, типа конторской, в коричневом переплете) только до утра. Уложив детей (двух и пяти лет) спать, я села за машинку. Гостей выставила вон, чтобы не мешали, а дети привыкли спать под стук моей машинки. Митя, старший, даже иногда просил, если вдруг я не садилась печатать: “Мам, сядь, поработай немного, а то я уснуть не могу”. Вот и в этот раз я села “немного поработать” и печатала всю ночь. Венедикт словно под дверью стоял: явился через полчаса, как я перестала стучать на машинке.

Володя попросил меня сделать 5 экземпляров, я, конечно же, сделала для себя шестой, на папиросной бумаге. Венька потом долго ругал меня за большое количество опечаток. Но ведь я напечатала поэму за 8, причем ночных, часов, после целого дня работы на этой же машинке. А норма тогда у машинисток была 32 страницы в день. Позже Володя сказал мне, что именно мой экземпляр рукописи был отправлен за границу.