Татьяна Николаева - Непарадигматическая лингвистика Страница 42

Как и многие современные ученые, К. Шилдз считает эволюцию местоимений, приведшую к созданию местоименных парадигм, гораздо более ранней, чем эволюция парадигм имени. По этой причине, по его мнению, за долгий период языковой истории эмфатические частицы ослабили свою силу, грамматикализовались, привязавшись к конкретной основе и/или к конкретному падежу. В анализировавшихся нами работах К. Шилдз не обращается к составу местоимений в целом, но только к дейктическим добавленным частицам (в основном таковыми он считает -*g(h)e и -*om).

Этому составу партикул он посвящает и другие статьи, более поздние, например [Shields 1998] и др.

Реконструируемый облик индоевропейских местоимений он видит таким:

Работа К. Шилдза 1998 года посвящена в основном анатолийскому местоимению первого лица uk ’я’, которое он видит составным, партикульным кластером, возникшим благодаря сложению двух партикул: дейктического u– и относительного дейктического

Итак, хотя бы для примера, приведем облик 1-го лица множественного числа реконструируемых индоевропейских местоимений, согласно выводам обозначенных выше пяти авторов:

Некоторые интересные соображения по поводу индоевропейских местоимений высказывает в уже давно известной книге А. Н. Савченко [Савченко 1974/2003]. Прежде всего обратим внимание на его замечание о том, что «Падежные окончания личных местоимений в индоевропейских языках совершенно различны и не возводятся к архетипам» [Савченко 1974/2003: 237].

Относительно 1-го лица єд. ч. А. Н. Савченко предполагает, что основой его было *men-, проникшее из финно-угорских, тюркских и тунгусо-манчжурских языков, где основа *men/mon обозначает тоже 1-е лицо. В индоевропейском 1-е лицо имело, таким образом, основу из двух составляющих: *egho/*me.

Второе лицо єд. ч. демонстрировало, как описывает А. Н. Савченко, в номинативе формы *tu и *tū. Однако в индо-иранском, славянском, греческом, балтийском и армянском основа косвенных падежей и притяжательного местоимения представлена формами *toue, teue, tue, touo. Что же в этом случае, по мнению А. Н. Савченко, важно отметить? А. Н. Савченко считает, что поскольку существует также и основа *te-, то эти вышеуказанные основы – сложные и состоят из двух местоименных корней. То есть мы и у него также видим слабые намеки на то, что в нашей книге называется «непарадигматической лингвистикой». Основу второго лица – *ten – А. Н. Савченко также считает финноугорским заимствованием.

Номинатив множественного числа, по его мнению, представлен двумя формами (без указаний на их дистрибутивное или функциональное различие). Это: *ues и *mes.

По поводу формы второго лица множественного числа А. Н. Савченко высказывает гипотезу о ее структурной место именной сложности: «основа *iūs образовалась, вероятно, из той же *ues/uos на ступени редукции (us) в сочетании с местоимением *jo. Долгота й говорит о том, что в нем слились две лабиализованные формы» [Савченко 1974/2003: 246].

Пожалуй, наиболее типичной для своего времени частью книги А. Н. Савченко является раздел, посвященный все тем же многократно упоминаемым указательным местоимениям *so, *sā, *tod. Женский род представлен формой *sā, а появление гласной а обязано своим возникновением влиянию именных основ. То есть вопрос о первичности парадигмы именных основ существительных здесь как бы предрешен.

Таким образом, в анализировавшихся нами работах на равных выступают две концепции: а) первичной была именная парадигма; б) местоименная парадигма предшествовала именной.

3

Хотя вся наша книга в целом ориентирована на славянские языки, а затем – восходя к истокам – на индоевропейскую реконструкцию, мы все же считаем необходимым для нужд типологического сравнения добавить данные и других языковых ветвей. Так, здесь и далее, то есть в разделе «Партикулы и «глаголы»» (см. ниже), будут привлечены сведения об енисейском глаголе, а в этом разделе – сведения о финно-угорских местоимениях: как в их синхронном состоянии, так и в их формировании. Поскольку в основном эти сведения взяты из монографии К. Е. Майтинской [Майтинская 1969], в дальнейшем по каждому конкретному поводу мы ссылаться на эту монографию не будем.

Очень характерны для решения этой проблемы попытки дефиниции прономинальных парадигм у К. Е. Майтинской, обследовавшей самым добросовестным образом местоимения в 250 языках мира. Выше, в главе первой, уже говорилось, что К. Е. Майтинская явно не решается выйти за пределы «нормальной науки». См.: «Мы отдаем себе полный отчет, что вторгаемся в область языкознания, рассматриваемую многими лингвистами как запретная» [Майтинская 1969: 39]. На протяжении всей своей довольно большой книги К. Е. Майтинская колеблется, переходя от концепции, согласно которой местоимения происходят от «полнозначных слов», к концепции о происхождении местоимений от первичных указательных частиц и, наконец, к «согласительной» концепции, по которой местоимения происходят от указательных частиц, которые в свою очередь восходят к полнозначным знаменательным словам, но какого-то очень древнего, нами потерянного периода. См. [Там же: 54]: «Местоименные слова возникли не из жестов и не могут быть объяснены звуковой символикой. В конечном счете, местоименные слова произошли от полнозначных слов, выражавших в основном пространственную ориентацию». См. [Там же: 126]: «Своим происхождением артикли, союзы, слова-частицы чаще всего обязаны указательным или вопросительным местоимениям»; читаем далее [Там же: 196]: «пути оформления личных местоимений 1-го и 2-го лица мы себе представляем следующим образом. В процессе развития языка возникла необходимость дифференцировать указательные местоимения и личные местоимения 1-го и 2-го лица. Путем приобретения разного звукового оформления основы разных (местоименных, выделительных и других) формантов, дифференцированных моделей формообразования, первичные указательные частицы, с одной стороны, преврашались в указательные местоимения, с другой – в личные местоимения 1-го и 2-го лица. При этом указательные и личные местоимения могли развиться от разных или тождественных первичных указательных частиц». Но, однако, см. у нее же [Там же: 106]: «Мы уже высказали наше предположение о том, что первоначально указательные слова произошли от слов конкретного значения и формировались не как местоимения, а как частицы, выполнявшие как функции частиц и наречий, так и функции разных местоимений. Поскольку возникновение первичных дейктических частиц (указательных слов в широком смысле термина) относится к весьма отдаленным временам, далеко предшествующим образованию всех известных нам языков-основ, эти слова обычно не могут быть возведены к каким-либо полнозначным словам. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в таких языковых группах, как уральская или индоевропейская, местоименные корни кажутся совершенно обособленными от корней полнозначных слов». И вдруг неожиданно она переходит к еще более категоричному выводу (здесь К. Майтинская, по сути, опережает мысли Ф. Адрадоса и К. Шилдза): «Указательные слова в широком смысле слова первоначально не были местоимениями, а совмещали функции указательных частиц, местоимений и наречий, причем следы этого состояния обнаруживаются еще в ряде языков» [Там же: 133]. Наконец, она высказывает смелую по тем временам гипотезу: «По нашему мнению, вопрос о первичности указательных или личных местоимений, как и вопрос о путях их развития, можно решить только исходя из того факта, что личные местоимения и их роль в языке неоднородны» [Там же: 195]. То есть, по К. Е. Майтинской, возможен некий цикл: «Не следует забывать о том, что суффиксальные компоненты многих местоимений, по-видимому, своим происхождением обязаны также местоимениям» [Там же: 208].

Итак, как уже мы старались показать выше, К. Е. Майтинской свойственны мучительные колебания по поводу генетической истории местоименных корней. Они то восходят в ее работах к полнозначным словам, то, напротив, полнозначные слова происходят от них самих. Выход из этой ситуации, как мы демонстрировали выше, автор находит своеобразный[86]. А именно: она приходит к позиции, согласно которой древние «индоевропейские, уральские и тюркские местоименные слова возникали от полнозначных слов, но это происходило значительно раньше образования индоевропейского, уральского и тюркского (или алтайского) языков-основ» [Там же: 50].

Переходя к более конкретным сведениям о финно-угорских языках, прежде всего мы узнаем, что в финно-угорских языках широко используются послеложные местоимения: luokseni ’ко мне’, kuoksesi ’к тебе’. Выдвигались разнообразные гипотезы о происхождении этих местоимений. Так, венгерский языковед Д. Фокош высказал в свою очередь мысль о том, что указательные и личные местоимения происходят от первичных указательных частиц.

Заимствованных местоимений в финно-угорских языках очень мало – около 20, все они (что очень интересно в семантическом плане) относятся к местоимениям неопределенным.